Пижма бальзамическая, артефакты (Натур-философия натур. Плантариум)
( эссе’нция из пижмы ) Бальзамическая пижма ―
п Пижма бальзамическая (Tanacétum balsamíta L.) — это достаточно по́зднее (якобы-научное) название, которое дал этому растению родоначальник бинарной систематики, линейный ботаник Карл Линней. Латинскому имени сегодня — всего лишь три сотни лет (чтобы завтра не сказать «четыре»). Однако, несмотря на поразительную (снайперскую) точность этого определения вида «Tanacétum balsamíta» (можно сказать: бальзамирующий Танатос... или, если по-египетски, его старший брат Анубис в процессе обработки мумии),[3] — до сих пор известны десятки народных или региональных названий этого растения, которые значительно старше и (рискну добавить) — точнее линнеевской художественной прозы.[4] Разумеется, я сейчас говорю о главном названии, которое мало кто рискует произносить в прямом виде. Даже простое перечисление имён бальзамической пижмы наводит на некоторые размышления..., чтобы не сказать: подозрения. Прежде всего, скажем сегодня, это канупе́р (или кану́пер), — но следом за ним начинается очень длинный и единообразный ряд региональных произносительных искажений, среди которых в первую очередь выделяются следующие славянские: кону́фер (конуфе́р), кану́фер (кануфе́р), колу́фер (колуфе́р), калу́фер (калуфе́р), кали́фер (калифе́р), калу́пер (калупе́р), колу́пер (колупе́р), кану́пир (канупи́р), кару́пир (карупи́р) — а также,[5] пожалуй, самое неудобное для произнесения (по свойству транзитивности, искажаемый первообраз) «кано́пер» (или канопе́р). Этот ряд можно продолжать (без особого толку), однако (перед этим), всё-таки, следовало бы выделить главное (или общее), что в нём содержится. Итак, выделяю: канупер (вместе со всеми разновидностями) — это простое, необычайно устойчивое и непонятное (по происхождению и смыслу) для большинства народов иноязычное слово, состоящее из трёх слогов достаточно редкой для славянских языков агогики, в целом соответствующей парадигме «к-н-п». Пожалуй, совсем не много слов можно вспомнить в современном языке, более или менее соответствующих этому произношению. Ну, к примеру: «колупать», «колебать», отчасти, заимствованное «канапе» и ещё несколько отдалённых подобий. А потому, не вдаваясь в подробный морфологический анализ, тем не менее, можно достаточно уверенно констатировать, что приведённое в десятке вариантов иноязычное заимствование имеет в своей основе культовый характер и ведёт свои истоки из коптского языка (Древний Египет), где канупер (канопер), также в виде заимствованной от гиксосов морфемы, был одним из главных компонентов для бальзамирования мумий (путь бессмертия, ка́). Таким образом, мне остаётся произнести всего два слова и удалиться прочь после очередного повторения...[6] Tanacetum balsamita, бальзамический и бальзамирующий канупер (канопер) начал своё незаметное шествие по временам примерно три-пять тысяч лет назад, отсчитывая своё греческое, затем римское, евр(оп)ейское, латинское и славянское имя от раннего культового применения, в частности, вошедшего в название сосуда «канопа» — предназначенного для хранения бальзамированных внутренностей умерших фараонов, высших жрецов и, наконец, самых разных людей.
Более пяти тысячелетий пижма бальзамическая (или канопер) пронизывала всю египетскую, а затем иудео-христианскую культуру (в латентной форме, вестимо), оставаясь тайным сакральным растением — указывающим путь спасения: смерти или бессмертия. Алхимики и прочие чернолицые чернокнижники считали канупер одним из важных орудий своей маленькой, но велiкой науки.[8] Все прогрессивные астрологи и хироманты вселенной (ни слова о гидропатах!) как один придавали этому растению ключевые (на)значения в своих теориях и практиках. Как следствие, даже завзятый «позитивист» Карл Линней своим линейным ботаническим названием пижмы бальзамической — точно указал на её истинное место в европейской культуре. Не утеряв своего влияния на массовое сознание людей, назначение и смысл бальзамической пижмы претерпела серьёзнейшие искажения в ходе христианизации сначала европейских (а затем и мировых) народов.
И вот, только теперь это славное имя (канопер-канупер-колуфер) словно бы окончательно выходит из тысячелетней тени сокрытия, в которой оно пробыло в течение последних времён нынешнего человечества. — И в этом месте, как и полагается, я демонстративно умываю руки (в...водным настоем калуфера).
Долгое время пижма бальзамическая пронизывала и соединяла всю Европу как острое древко: тайный оберег (заимствованный от древних народов) и, одновременно, одно из популярнейших огородных, лекарственных, пряно-ароматических и попросту — декоративных садовых растений. За века повального культивирования оно, по существу, превратилось во вполне иной вид, заметно отличающийся и обособленный от природного. Стихийно или специально, были выведены десятки садовых форм и сортов (для разных нужд и потребностей). Несмотря на вековое небрежение, наряду с пижмой обыкновенной канупер и сегодня остаётся самым распространённым и популярным среди почти ста видов рода пижма. Вместе с тем, нельзя полностью выпускать из вида тот непреложный факт, что (выполнив функцию исторически привязанного бальзамирующего агента для сохранения тел мёртвых) сам по себе кано́пер (наряду с другими распространёнными видами пижмы) также является и ядовитым растением, способным вызвать серьёзные расстройства нервной и пищеварительной системы, а в случае тяжёлого отравления — и вовсе привести к у’летальному исходу..., — пускай даже и бальзамическому, отчасти.
|
|
|
➤ |
Канупер (menthe-coq), вид пижмы, известный под банальными названиями мята-петух, петушиная трава или садовый петух. <...> Корни этого небольшого растения также подобен корням мяты. <...> Стебли вырастают до двух футов высотой, ребристые, опушённые, кустистые, бледно-зелёного цвета; листья продолговатые, напоминающие листья кресс-салата, по краям легко зубчатые, того же цвета, что и стебли, <...> с сильным приятным запахом, вкус горьковатый, ароматный. |
— Луи де Жокур, статья из энциклопедии Даламбера-Дидро, до 1751 |
➤ |
Канупер (menthe-coq), петушья трава, петух садовый, мелисса большая. Это растение имеет много аналогий с пижмой обыкновенной и полынью <l’absynthe>, которые во многих случаях может заменять. |
— Габриэль Франсуа Венель, статья из энциклопедии Даламбера-Дидро, до 1772 |
➤ |
Не отягощать желудка пищею, а употреблять пищу кисловатую. Предлежит всенепременно, сообразуясь припадкам первенствующим, употребить всему тут соответствующему таковые и аптечные лекарства… Когда же преследуют ещё вышесказанным припадкам и другие, то в обмороках нюхать уксус, либо хрен тёртый, либо руту с ржаным хлебом, в чистый платок завернутую в узелок и сверху уксусом или квасом, сыровцом смоченную. Нюхать также или мяту, или кануфер.[13] |
— Данило Самойлóвич, «Способ самый удобный повсемственного врачевания смертоносной язвы заразоносящейся чумы...», 1797 |
➤ |
Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперёд хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже... «Ничего из этого не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже...» — Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечуй-ветер, трилистник; но чтобы клали канупер..., нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвёл я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с губернатором за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей!..[14] |
— Николай В. Гоголь, «Вечера на хуторе близ Диканьки», 1831 |
➤ |
— Ничего, одолжайтесь! я понюхаю своего! — При этом Иван Никифорович пощупал вокруг себя и достал рожок. — Вот глупая баба, так она и ружьё туда же повесила! Хороший табак жид делает в Сорочинцах. Я не знаю, что он кладёт туда, а такое душистое! На канупер немножко похоже. Вот возьмите, раздуйте немножко во рту. Не правда ли, похоже на канупер? Возьмите, одолжайтесь!..[15] |
— Николай Гоголь, «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», 1842 |
➤ |
― Верно, Ненила Павловна с ней. |
— Юлия Жадовская, «Отсталая», 1861 |
➤ |
Последуем и мы за этою картечью, которою Павел Николаевич обстреливает себе позицию, чтобы ничто не стояло пред прицелами сокрытых орудий его тяжёлой артиллерии. Читатель всеусерднейше приглашается отрясти прах от ног своих в гнезде сорока разбойников и перенестись отсюда на поля, где должен быть подвергнут ожесточениям, и пытке, и позору наш испанский дворянин в его разодранном плаще, и другие наши друзья. Путь нам теперь лежит через хуторный домик Александры Ивановны Синтяниной, где бледною ручкой глухонемой нимфы Веры повешены на жёлтых перевеслах золотистой соломы, сохнут и вялятся пучки душистого чебра, гулявицы, калуфера и горькой руты.[17] |
— Николай Лесков, «На ножах», 1870 |
➤ |
― Оклады на иконах как жар бы горели, ― не останавливаясь, продолжала Манефа. ― Берёзок нарубить побольше, да чтоб по-летошнему у тебя осины с рябиной в часовню не было натащено… Горькие древеса, не благословлены. В дом господень вносить их не подобает... берёзки по стенам и перед солеёй расставить, пол свежей травой устлать, да чтоб в траве ради благоухания и заря была, и мята, и кануфер...[комм. 5] |
— Павел Мельников-Печерский, «В лесах» (книга первая),[18] 1874 |
➤ |
Диву дался Патап Максимыч, войдя в баню; уважение его к отцу Михаилу удвоилось. Такой баней сроду никто не угощал его. В предбаннике на лавках высоко, в несколько рядов, наложены были кошмы, покрытые белыми простынями; весь пол устлан войлоками, и на них раскидано пахучее сено, крытое тоже простынями. В бане на полках и на лавках настланы были обданные кипятком калуфер, мята, чабер, донник и другие пахучие травы...[18] |
— Павел Мельников-Печерский, «В лесах» (книга первая), 1874 |
➤ |
― Ну? ― спросил Колышкин смолкшего было Патапа Максимыча. |
— Павел Мельников-Печерский, «В лесах» (книга первая), 1874 |
|
➤ |
Сутуловатый, черномазый полтавец Бондарчук, тогдашний графский денщик, высунувшись с лоханкой из-за перегородки, где стояла походная, складная кровать главнокомандующего, сказал мне: «Звелели, добродию, обождать». По этот бок перегородки, беспечно и мирно, точно где-нибудь на родине, в Гатчине или Чухломе, потрескивали в печке откуда-то добытые сухие поленца. Пахло дымком и столь любимым графским прысканьем ― смесью мяты, шалфея и калуфера. Воображение переносило в русскую баню, а в опочивальне графа, кстати, слышались некие приятные вздохи, оханье и как бы плесканье. |
— Григорий Данилевский, «Потёмкин на Дунае», 1876 |
➤ |
Они жили на берегу Сосны, в небольшой, крытой соломою, но беленькой хате, за которою, к самой реке, спускался огород с грядами капусты, гороха, свеклы, кукурузы и разного рода цветами. Тут красовались пышные гвоздики и огромные подсолнечники, пестрели разноцветные маки, благоухал канупер, ковром расстилались ноготки, колокольчики, зинзивер [комм. 6] и ― украшение могил ― васильки...[21] |
— Александр Никитенко, «Моя повесть о самом себе», 1877 |
➤ |
Tanacetum Balsamita L. — Фармацевтические названия: Balsamita s., Mentha Sarracenica s., Сostus hortensis s., Mentha Romana s., Tanacetum hortense (Herba et Summ.) Аѳанасія (Кашинск. назв. взятое отъ того, что Баугинъ род. названіе Tanacetum производилъ отъ Athanasia). Девятисильникъ благовонный (Кашинск.) Калуферъ (повсюду). Колу́феръ (Бѣл. Нос.) Кану́піръ (Малор. Основ. Волк.) и измѣн. Кануперъ, Кануферъ (Малор.) Канупирь (Екат.) Калиферъ. Рябинчикъ (Малор. Стар. Банд.) Шпанская ромашка (Даль). — Русин. Канупіръ. Карупіръ. Калупіръ. — Пол. Piwonia, Kanufler, Kanufior, Kanuper, Marzymiętka, Szałwia rzymska. — Чешск. Matky boži bylina, Ženišek, Zenišek, Marolist. — Сербск. Калоперъ. — Луж. Turkowska želbija. — Болг. Калоферъ. — Нѣм. Frauenmünze, Römische Münze, Münzbalsam, Römische Salbey, Marienwurzel, Costwurz, Balsamkraut, Frauenblatt. — Франц. Manthe Coq, Grand Baume, Baume à salade. Baume des jardins, Coq des jardins, Herbe au Coq, Tanaisie Baume. — Англ. Costmary, Astmary, Alecost.[5] |
— Николай Анненков, «Ботанический словарь», 1878 |
➤ |
Tanacetum Balsamita L. <...> Разводится искуственно въ садахъ. Имѣетъ свойства ослаблять колики или спазмы, вызывать менструацию и выгонять глистовъ. Линней считалъ его противоядіемъ опіуму. Снаружи прикладываютъ къ ранамъ.[5] |
— Николай Анненков, «Ботанический словарь», 1878 |
➤ |
На столе в зале запыхтел самовар. Наумовна достала из кладовой и взбила на кровати покойной барыни пуховик и гору подушек, велела внести кровать в гостиную, накрыла постель белою простыней и тонким марселевым одеялом, освежила комнату и покурила в ней смолкой. Сюда она, с помощницами, перенесла и уложила Митю. Фельдшер обмыл его страшную, зияющую рану, сделал перевязку и надел на больного чистое, вынутое няней, и пахнувшее калуфером и мятой бельё. Митя всё время, пока готовили ему комнату и делали перевязку, был в лихорадочном полузабытьи и слегка бредил. Но когда он выпил стакан горячего, душистого чаю и жадно потребовал другой с «кисленьким» и когда раскрасневшаяся седая и полная Ефимовна принесла и подала ему к чаю его любимого барбарисового варенья, глаза Мити засветились улыбкой бесконечного блаженства. Он дал знак рукой, чтоб остальные, кроме няни, вышли. |
— Григорий Данилевский, «Сожжённая Москва», 1885 |
➤ |
Комнаты огласились плачем. Митя Усов скончался. В зале, на том же столе, где с вечера гостеприимно пыхтел самовар и пахло калуфером и смолкой, лежал в мундире покойник. Плотники в сарае ладили гроб. Ожидали из Бородина старика священника, который крестил Митю и подарил ему голубей. Покойника уложили в гроб; в головах зажгли свечи.[22] |
— Григорий Данилевский, «Сожжённая Москва» (глава XIII), 1885 |
➤ |
А как затащит тебя, бывало, на сельскую ярмарку — потолкаться меж народом, так только гляди да слушай. Для всякого-то мужичонка, для всякой бабёнки найдется у него привет и шутка. Тут отведает гречаников, гороховняков, буханцев, там велит спечь себе блин на горячей сковородке, да так, чтобы масло с пальцев текло. Мимоходом возьмёт у инвалида-солдата щепотку тёртого тютюна с канупером... |
— Василий Авенариус, «Гоголь-студент», 1898 |
➤ |
На дворе понемногу смеркалось. Вечерняя поэзия махнула крылом над садом, над речкою с зелёными камышами. Потоптанный каблуками канупер и мята разливали своё благовоние. Резеда разливала за ними свой тонкий ароматный сладкий дух, который сочился в воздухе меж ветвей... |
— Иван Нечуй-Левицкий, «На гастролях в Микитянах», 1903 |
➤ |
Tanacetum Balsamita L. (Chrysanthemum Balsamita L., Balsamita major Desf., B. suaveolens Pers.) — калуфер, канупер — с продолговатыми, игольчатыми серо-зелёными листьями, имеющими бальзамический запах; встречается в Южной Европе на стенах и т.п. сухих местах и разводится также в садах. Прежде было аптечным растением (Herba balsamitae majoris s. menthae romanae), теперь употребляется только как народное средство против глистов, для ослабления колик и для вызывания менструации... |
— Словарь Брокгауза и Ефрона, статья «Пижма», 1907-1909 |
➤ |
Гладко, точно под гребёнку, остриженные деревья, геометрически-правильные фигуры цветников, прямые каналы, четырёхугольные пруды с лебедями, островками и беседками, затейливые фонтаны, бесконечные аллеи―«першпективы», высокие лиственные изгороди, шпалеры, подобные стенам торжественных приёмных зал, ― «людей убеждали, чтобы гулять, а когда утрудится кто, тотчас найдёт довольно лавок, феатров, лабиринтов и тапеты зелёной травы, дабы удалиться как бы в некое всесладостное уединение». Но царскому огороду было всё-таки далеко до Версальских садов. Бледное петербургское солнце выгоняло тощие тюльпаны из жирных роттердамских луковиц. Только скромные северные цветы ― любимый Петром пахучий калуфер, махровые пионы и уныло-яркие георгины ― росли здесь привольнее. Молодые деревца, привозимые с неимоверными трудами на кораблях, на подводах из-за тысяч верст ― из Польши, Пруссии, Померании, Дании, Голландии ― тоже хирели. Скудно питала их слабые корни чужая земля. Зато, «подобно как в Версалии», расставлены были вдоль главных аллей мраморные бюсты ― «грудные штуки» ― и статуи...[23] |
— Дмитрий Мережковский, «Пётр и Алексей», 1905 |
➤ |
Царевич слушал рассуждения о том, какими вениками мягче париться; от какой травы, мяты или калуфера бывает слаще в бане дух; и повествование, как матушка протопопица на Николу Зимнего едва до смерти не запарилась. А также, к слову ― поучения и назидания от святых отцов: «червь смирен зело, и худ, ты же славен и горд; но аще разумен еси, то сам уничижи гордость свою, помышляя, яко крепость и сила твоя снедь червям будет. Высокоумия хранися, гневодержания удаляйся...»[23] |
— Дмитрий Мережковский, «Пётр и Алексей», 1905 |
|
➤ |
― Ваня! Ваня! ― пронзительно вскричала женщина, подымаясь и снова падая на песок при виде вздувшегося осклизлого тела. Ваня в ужасе бросился бежать в гору, спотыкаясь, царапаясь о кусты и крапиву, не оглядываясь, будто за ним гнались по пятам, и с бьющимся сердцем, шумом в висках остановился только в саду Сорокиных, где краснели яблоки на редко посаженных яблонях, за спокойной Волгой темнели леса, в траве стрекотали кузнечики, и пахло мёдом и калуфером. «Есть связки, мускулы в человеческом теле, которых невозможно без трепета видеть», ― вспоминались Ване слова Штрупа, когда он с ужасом при свече разглядывал в зеркало своё тонкое, теперь страшно бледное лицо с тонкими бровями и серыми глазами, ярко-красный рот и вьющиеся волосы над тонкой шеей. Он не удивился даже, что в такой поздний час вдруг вошла неслышно Марья Дмитриевна, плотно и тихо затворив за собою дверь. |
— Михаил Кузмин, «Крылья» (повесть в трёх частях), 1906 |
➤ |
Tanacetum Balsamita L. (Chrysanthemum Balsamita L., Balsamita major Desf., B. suaveolens Pers.) — калуфер, канупер — с продолговатыми, игольчатыми серо-зелёными листьями, имеющими бальзамический запах; встречается в Южной Европе на стенах и т.п. сухих местах и разводится также в садах. Прежде было аптечным растением (Herba balsamitae majoris s. menthae romanae), теперь употребляется только как народное средство против глистов, для ослабления колик и для вызывания менструации... |
— Словарь Брокгауза и Ефрона, статья «Пижма», 1907-1909 |
➤ |
Хмурился Летний сад. Летние статуи поукрывались под досками; серые доски являли в длину свою поставленный гроб <...>. Сам Пётр насадил этот сад, поливая из собственной лейки редкие древеса, медоносные калуферы, мяты; из Соликамска царь выписал сюда кедры, из Данцига ― барбарис, а из Швеции ― яблони...[26] |
— Андрей Белый, «Петербург», 1914 |
➤ |
Пётр принял заскорузлыми пальцами стакан, медленно выпил водку, вытер губы ладонью и стал грызть огурец. Это был его завтрак. Морщины на лбу разошлись, и рот, красивый, но обезображенный постоянным усилием сдержать гримасу, усмехнулся. Пётр сильно втянул воздух через ноздри и стал набивать канупер в почерневшую трубочку. Денщик подал фитиль...[27] |
— Алексей Толстой, «День Петра», 1918 |
➤ |
Княгиня (перебивая). Иван Ильич, просила я вас привыкнуть: нет-нет, да и взяли бы табакерку и изящно табаку понюхали. Хоть при мне-то будьте расторопным. |
— Алексей Толстой, «Любовь — книга золотая» (пьеса), 1919 |
➤ |
Была и тут ему удача. Вó время зашла к Липовановым домовница Акулина Кузьминишна. Она славилась на весь Темьян, как мастерица-взбивальщица банного мыла с мятой, с калуфером, с травой-чередой: никто лучше неё не пенил мыльную пену: пухом белела, лебяжьим ластилась к телу. Зашла, у Липовановых в баню собирались. Как первую взбивальщицу не позвать, когда она тут как тут?..[28] |
— Сергей Дурылин, «Колокола», 1929 |
➤ |
|
— Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи», 1926-1934 |
➤ |
Проснувшись в четвёртом часу утра, когда дрянненький питербурхский рассвет, которому, казалось, никогда и не родить дня, обмазал молочным киселём окна, Пётр опухшими и со сна простодушно-добрыми глазами с минуту смотрел на узорчатые городки муравлёной, с утра жарко натопленной печи. В нос шибало гуляфною водкой, какую подливали в печь для духу, на языке налип колтун после вчерашнего канупера и «большого орла», хваченного на ассамблее у Алексашки, а тесноватый, в затейливо голубую кромку ночкой колпак слез на бровь и натёр лоб до боли. Отхаркнув в угол утреннюю дрянь, Пётр кивком головы обронил колпак и приподнялся на локтях: по утреннему этому его знаку дежурный денщик мчался с рюмкой анисовой, и ― царь начинал утро.[30] |
— Глеб Алексеев, «Мария Гамильтон», 1933 |
➤ |
Каждый кустик в саду, каждое деревцо были нам близко знакомы; знали мы, что в мрачном углу под стеною соседней конюшни Бейера растёт кустик канупера, что на кривой дорожке ― неклен,[комм. 7] а на круглой куртине ― конский каштан.[31] |
— Викентий Вересаев, «Воспоминания», 1935 |
➤ |
Яков, не в пример братьям, за собой не смотрел, ― коричневый кафтан на нём был в пятнах, пуговицы оторваны, чёрный галстук засален на волосатой шее, весь пропах табаком-канупером. Волосы носил свои ― до плеч ― плохо чёсанные. <...> |
— Алексей Толстой, «Пётр Первый» (книга третья), 1944 |
➤ |
На полках ― три расписных берестяных туеса с мёдом да с «дедовским» квасом, что «шибает в нос и велие прояснение в мозгах творит». На особом дубовом столике ― вехотки, суконки, мочалки, куски пахучего мыла. Мыловарнями своими Казань издревле славилась. В парном отделении, на скамьях, обваренные кипятком душистые мята, калуфер, чабер и другие травы. В кипучем котле квас с мятой ― для распариванья берёзовых веников и поддавания на каменку. В бане мылись вдвоём, гость да хозяин, говорить можно было по душам, с глазу на глаз...[33] |
— Вячеслав Шишков, «Емельян Пугачёв» (книга третья, часть первая), 1934-1945 |
|
➤ |
Токсичность <пижмы> обусловлена эфирным маслом, главнейшие компоненты которого ― бициклические терпеновые кетоны и туйоны. Эфирное масло обладает сильным местнораздражающим действием, возбуждает ЦНС. |
— Борис Орлов и др., «Ядовитые животные и растения СССР», 1990 |
➤ |
Несколько чаще, чем омонимная, тавтологическая и поглощающая, встречается редкая рифма (23,8%), включающая имена собственные, устаревшие слова, иноязычные, диалектизмы и прозаизмы. Е.Г.Эткинд точно заметил: «чем богаче рифма, образуемая стилистически противоположными словами, то есть чем они подобнее друг другу по звукам, тем их противоположность выразительнее». В нашем материале за счёт маркирования рифм курсивом их «противоположность» усиливается, обостряется. Большей частью в этих редких рифмах заключено какое-либо сатирическое или комическое содержание: «Например, Вальтер Скотт или Купер — / Их на веру иной пропускал, / Но и в них открывал я канупер![комм. 9] / (Так он вредную мысль называл.)»[36] |
— Ирина Борисова, «К вопросу о специфике функционирования курсива...», 2005 |
➤ |
В гимназии над ним все смеялись, даже другие учителя, и мне было от этого очень обидно. Но что я мог сделать? Я мог только полюбить то, что любил он, ― растения, птиц. Потом, после его смерти, моё увлечение всеми этими голосеменными, новонёбными и бескилевыми, конечно, прошло, но названия в памяти остались ― и так здóрово было не просто гулять по лесу, а знать ― вот любистик, вот канупер, вот ятрышник, а там щирец.[37] |
— Михаил Шишкин, «Письмовник», 2009 |
➤ |
Установка на многоголосье проявляется и в структуре некрасовских одорических метафор. Они построены преимущественно на основе общепонятных фразеологизмов: «И декабрьским террором пахнуло / На людей, переживших террор». Ясно, что почуять грядущий террор может только человек, в опыте которого он уже присутствует. Экзотический одорант вводится для того, чтобы обнаружить скрытую за словами неприглядную сущность героя: |
— Наталья Рогачёва, «Ольфакторное пространство поэзии Н.А.Некрасова», 2010 |
➤ |
Отец Отечества ростом велик, а комнаты низки. Мелковаты были и ближние люди. |
— Юлия Старцева, «Коль пойду в сады али в винограды» (повесть), 2017 |
Каноперы в поэзии
|
➤ |
|
— Саят-Новá (пер.В.Звягинцевой), «Друг, ты попал в сети любви...», 1 апреля 1754 |
➤ |
Лишь знать, как много лет тебе! — с тобою твой гусляр блажен. |
— Саят-Новá (пер.С.Шервинского), «Лишь знать, как много лет тебе...», 1755 |
➤ |
Скромен твой облик и речи приятны, |
— Саят-Новá (пер.М.Лозинского), «Ты — как сирена, что губит плывущих...», 1759 |
➤ |
Поговори со мной хоть миг, будь — милая Саят-Новы! |
— Саят-Нова (пер.Брюсова), «Я в жизни вздоха не издам...», 1760-е |
➤ |
Шахатаи, говорят, я взываю с мольбой к шахиншаху... |
— Саят-Новá (пер.М.Лозинского), «Шахатаи, говорят...», 1760-е |
➤ |
Занимаясь семь лет этим дельцем, |
— Николай Некрасов, «Газетная», 1865 |
➤ |
На эти златистые пижмы |
— Велимир Хлебников, «В лесу», 1913 |
➤ |
Значит, вóт она, разгадка на загадку без оглядки, <...> |
— Михаил Савояров, «Бальзам на душу» (из сборника «Сатиры и сатирки»), 1920 |
➤ |
Листок серо-зелёный размером в лист |
— Элизабет Риммер, «Листок из Библии», 2019 |
Ком’ментарии
Ис’точники
Лит’ература ( на глиняных табличках )
См. так’же
Выморочное эссе «артефакты канопера»
« s t y l e t & d e s i g n e t b y A n n a t’ H a r o n »
|