Ясен Пень (Натур-философия натур)
( эскиз древнего разговора ) [комм. 1]
А А давайте..., прямо сейчас, с сегодняшнего дня и часа больше не будем беспокоить его по пустякам. Ведь если присмотреться, все мы здесь такие, в сущности, пустяки.[4] — Судите сами... Вот мы зачем-то беспокоим, беспокоим его своими глупостями, он терпит, терпит, а потом как срывается, как теряет это самое терпение, и говорит нам: ну нате, вóт вам, нате, огребите, мои дорогие. Вы, наверное, этого хотели со своими глупостями, ну так и получайте на здоровье... — А мы-то, наивные, не понимаем, что это мы сами во всём и виноваты, глупые, невнимательные..., — мы-то думаем, это он, наверное, сам придумал, а мы ничего такого у него не просили. — Тут, верно, есть какой-то скрытый смысл?.. — Да есть, конечно, есть. Вот мы ему надоели, и он сказал нам: нате, нате вам. Ведь вы этого, наверное, хотели. Ведь вы этого от меня добивались... Вот и получите... теперь. А как же нам ему достойно ответить, что мы-то этого не хотели, совсем не хотели, и как здесь ответишь, если чтó мы ему ни скажем, всякий раз какая-то форменная глупость получается, ну совершеннейшая глупость.[5] И если мы снова будем беспокоить его по пустякам — так он ведь может совсем осерчать и сделать такое, (ах, не приведи господь!) чего и сам не хотел. Или хотел, но говорил, что всё-таки не сделает, пожалеет нас, баранов этаких. — Он, Надёжа наша, Солнце наше, прекрасное и светлое, оно ведь так ранимо, так непостоянно... И всякий-то день оно садится, или закатывается всё ниже и ниже, и мы, засыпая на ходу, всякую ночь со страхом ждём нового утра — а какое оно теперь выйдет?.. Может быть, красное... Или жёлтое какое-нибудь... Или даже коричневое, не дай-то бог...[6]
А давайте, лучше не будем искушать судьбу. Надо вести себя осторожнее, скромнее. Если он снова на нас рассердится,[4] он ведь может отойти в сторону, куда-нибудь за угол..., а сделать такой вид, будто совсем ушёл..., и назначить нам ещё одного олуха или клоуна, он ведь всё может, — особенно, если потеряет терпение. И даже двух клоунов может назначить, сразу двух..., или, не дай бог, целый цирк притащит, чтобы мы больше не скучали впредь... и не беспокоили его своими вечными глупостями.[8] — А ведь как бы не хотелось, проснувшись, в один прекрасный день, увидеть у своего изголовья парочку крепких дрессировщиков с длинным бичом и цирковыми пистолетами... А когда опять случается что-то очень неприятное, и его сызнова начинают беспокоить неприятными вопросами, глупцы этакие, скот собачий, и он, совершенно спокойный, не моргнув глазом — отвечает. Ведь он прекрасно владеет собой, это так видно, так заметно... и даже невооружённым глазом. О..., ведь он превосходно скрывает всё..., и даже своё раздражение, он может делать это сколь угодно долго: день, месяц, два или даже четыре, но всё равно, рано или поздно, он выходит и говорит нам, просто и искренне — вóт, нáте, наверное, вы этого от меня хотели..., наверное, вы этого от меня добивались со своими глупостями? Ведь добивались?.., добивались?.., ну так и получите...[9] — Бывает, например, в прошлом ноябре что-то случится этакое..., неприятное, а он, сердешный, только к февралю поспеет..., и перестанет сдерживать раздражение — на нас. А мы-то уже позабыли, такая уйма времени утекла с тех пор, — мы уже всё позабыли и не понимаем, что же такое могло его рассердить. — Даже дух захватывает от такой высоты.[6] — Солнце наше, Надёжа наша, бес’конечно прекрасная и светлая... И как же мы ему за всё благодарны... А вот — и ещё можно кое-что придумать... Давайте, мы соберёмся с силами и больше не будем никого убивать. Ни-ко-го..., понимаете ли? — А то он, не ровён час, совсем осерчает на нашу постоянную поножовщину, мордобой и пострелы, да и назначит нам заместо себя какого-нибудь главного повара..., или даже вивисектора (из бывших, например).[10] Или не так, всё-таки никого не убивать — это очень трудное задание, почти невозможное. Можно чего полегче придумать..., например, если всё-таки мы не удержимся и — снова убьём кого-нибудь,[8] то лучше — скроем от него подобру-поздорову, чтобы не сердить... понапрасну. — Но главное, всё-таки не будем задавать ему своих глупых вопросов. А то он опять скажет: вы хотели этих двух, вы лезли ко мне с ними, ну так вот, получите теперь на здоровье... Ну что, добились своего?.. — А что мы, мы-то ничего, в сущности, мы тут просто так сидели. И даже без примуса...[11] — Да разве потом это кому-нибудь объяснишь! Поздно, батенька.
А может ли он, Солнце наше, Надёжа наш... вообще быть чем-то недоволен, или раздражён, или он попросту издевается над нами..., от скуки.[комм. 3] От щедрот своих...[5] — Вот он снова открывает свой пресветлый рот и говорит: вольнó же вам каждый светлый день про’износить и даже совершать тысячи или миллионы глупостей, так почему один я не могу их теперь сказать..., или тоже — сделать? Ведь я могу, я всех могу... сделать. Один. Вот, поглядите... — И мы глядим, глядим на него, олухи небесные. И становится нам невыносимо стыдно, тяжело и страшно. И кажется, ещё час, ещё минута, ещё мгновенье, и все мы в едином порыве станем орать, орать прямо в лицо ему: не уходи, останься, останься... Солнце наше, Надёжа наш. Ты можешь, ты ведь всё, всё можешь. И даже сделать всех нас — тоже можешь. Вот..., посмотри вниз, мы все здесь, в твоей власти. Так сделай же нас!.. Скорее, скорее сделай... — И тогда, он, Солнце наше, Надёжа наш..., опять как и всегда, бесконечно сдерживая себя, посмотрит на нас прозрачным взглядом гипсового льва с питерской набережной, вздохнёт, отвернётся и... — уйдёт прочь, в сторону, словно бы куда-то за угол...,[6] — оставив вместо себя парочку забавных барсиков, чтобы нам..., — — чтобы нам уже больше никогда
состав 16 фер 207. зимня рвота
| |||||||||||||||||||
Н
— Оно..., говоря по сути вопроса,[комм. 6] чрезвычайно злободневное и насущное, явило собой результат одного дня. Не более того. И тем более — одного... целого года (а также скипетра, короны, мантии и державы)... Само собой, я имею в виду не какое-либо ювелирное украшение, а целую страну, Россию. Или какое-то иное (дальнейшее) образование на её месте, как обмолвился (в своё время) Василий Васильевич Розанов.[8] Очень неосторожно... — Нет. Разумеется, нет. Совсем не так... И прежде всего потому, что всё сказанное исходит из глубочайшего примата лжи..., или напротив того, лжи примата. — На самом деле, картина была диаметрально иной, ибо оно стало результатом не дня, и не года, но целой жизни, конечно. Что за отвратительная мысль. — Нет. Не моей жизни, разумеется. Совсем не моей. А в противном случае, какой смысл был бы в том, чтобы вынести..., пардон, чтобы выносить его из избы?.. — Потому что оно (я ещё раз повторяю) стало результатом всей жизни...,[комм. 7] вашей — жизни... И ни на гран меньше.
Должен ещё заметить, что текст, размещённый выше, никак не может быть назван «чистым» с точки зрения этики, эстетики, литературы или идеи. И прежде всего потому, что он попросту — такой, не чистый (по праву первородства). Имеющий сугубо прикладное назначение, он хотя и не ставил перед собой отчётливой служебной задачи (или функции), однако был написан для произнесения вслух неким артистом неопределённых занятий (к тому же, слегка пьяным, как всегда). — Кстати говоря, мои выводы на этот счёт подтверждаются и голым фактом: как оказалось при дознании, в тот же день, 19 феря 207 года это эссе (детское) было записано (голосом его автора, как это ни странно слышать) в качестве фонограммы с (анти)музыкальным сопровождением и отослано куда положено.[15] Если говорить начистоту..., то при известном стечении обстоятельств этот материал (слегка чёрный) должен был прозвучать из некоей радио-точки в качестве цикловой передачи, — «однако» (чтобы не сказать более грубого слова) этого не случилось по причине небрежения одного ренегата (между прочим говоря, кавалера нескольких позорных орденов, не считая также и Ордена Слабости)... Таким образом, следовало бы понимать, что в лице этого текста здесь раз и навсегда присутствует живой антиквариат, спустя десяток лет (а также два, три, пять десятков) вполне сохранивший свою вечно вящую & вещную актуальность универ’сального характера.[16] Ибо главным достижением кошмарного Солнца нашего (и ныне, и присно, и вовеки веков) было и остаётся главное: «любой, кто придёт после него — будет хуже него». Не говоря уже о несравненно более заметном (для глаз, рук и ушей) состоянии, когда «всё, что было дурным до него, станет стократ хуже — после него». Ибо именно таковой и была главная задача его жизни... — Кратко подобное состояние вещей называется «Системой». А ещё короче исчерпывается одним словом: Потребитель. Обыватель. Плебей. Ничто...[8] — Вот почему сегодня, слегка отряхнутое от десятилетней пыли и вытащенное из старого шкапа с нафталином, это вещное & вечное эссе (несмотря даже на всю свою неуместную неуместность и закрытую закрытость) остаётся снова и снова — до предела точным..., — тем более, на фоне очередного падения цен на всякое там сырьё, активной деградации системы, вырождения отдельных её частей и разрушения необходимых оснований. Честно сказать, этот предельно вялый предмет до такой степени противен мне лично, что только с невероятным усилием я заставляю себя открывать о нём рот. — Чтобы протиснуть между зубов хотя бы два слова. Буквально два слова. И ни одним больше.
В конце концов, не будем зажмуривать глаза перед своим собственным лицом: ведь далеко не одно... оно присутствует здесь..., это человеческое эссе... выполненное в форме «оттиска на песке». Ветер. Вода. Солнце наше, Надёжа наш... «Всяк вошедший сюда — оставь надежду...»[18] — Как типический внутренний человек, неизбежная часть мира людей, разумеется, этот автор не смог сразу затормозить, чтобы остановиться — на (не)достигнутом. Например: ограничившись одним указанием. Или двумя. — Когда остаётся ещё несколько лет, месяцев, недель, дней жизни, вопреки всему. — Пока не зажат рот. Пока не нажат звонок. И пока кровь — ещё не вся ушла в песок, оставляя тёмные полосы на стене, стенах, земле... Как последнее напоминание обыкновенному человеческому преступнику..., о том, что и он тоже здесь был, со своей целью. И не остался незамеченным. Раз и навсегда, дело его оценено... Сегодня и вчера. День за днём. Год за годом... Пока не кончился их маленький век, число которому ничтожно, как бы велико оно не казалось сегодня и здесь: из-за спины очередного живота... в пиджаке. Как всегда, оно ничтожно мало. Само собой, выхода нет. Но единственным приемлемым исходом (в теории) может послужить — Мистерия, неизбежная и всегда не окончательная. В узком промежутке между смертью и смертью. Казалось бы, какая мелочь, деталь, почти техническая: всего лишь мистерия (будь то карманная или начальная), положившая конец их миру.[19] И — ни каплей меньше.
Наконец, оставлю последние дряблые попытки связать не’связуемое. Это эссе ... выполненное в форме красных солнечных пятен на грязной стене, оно ровным счётом ни на что не рассчитывало — и не ставило перед собой ни одной задачи, кроме самой скромной. Здесь и сегодня, находясь силой случая в этом бес’причинном месте, давным-давно накрытом серым пиджаком (типично бюрократического покроя) от бывшего итальянского портного, нет ни малейшей причины иметь внешние задачи. Или даже цели... — Все они заранее мелочны и пусты (в точном подобии окружающей их человеческой суетной жизни). Пожалуй, именно здесь (между слов, между строк, между нами) и находится наибольший позор сегодняшнего времени, наиболее жёстким воплощением которого, volens-nolens, пришлось выступить мне..., в последние двадцать пять лет, считай: четверть века. Лицом к лицу... Напротив (не)своего времени...[21] — А потому, не строя особенных иллюзий, я прошу считать моё маленькое солнечное эссе — всего лишь ложкой прекрасного липового мёда..., деликатно добавленной (вместо приправы) в вашу не менее прекрасную липовую жизнь.[22] — И ни каплей больше.
| ||||||||||
Ис’cточники
Лит’ература ( по...сторонняя )
См. так’же
 Auteur : Юрий Ханон. Все права сохранены. All rights reserved.
— Все желающие сделать замечания или дополнения, — могут взять молоток и кое-где постучать...
« s t y l e t & d e s i g n e d b y A n n a t’ H a r o n »
| ||||||||||
