Фонфоризм (Михаил Савояров) — различия между версиями

...б


ыть может, заранее и не стоило бы вставать в стойло и (там, трам-та-ра-рам) по-стариковски ворчать, оглядываясь на зад. Но всё же... — Но всё же, в стойле или не в стойле, этот пакостный XX век слишком дорого стоил нашим бравым приматам... Не стану зря докучать & перечислять все их столетние достижения (они и без того впечатляют), начиная от двигателя внутреннего подгорания и кончая миллиардами & мириадами аккуратно изувеченных трупов (себе подобных и неподобных). Вовсе не о них сейчас наши победные фанфары... Но прежде всего о том (они), что... XX век, кроме всего прочего, окончательно привил нашей лысой обезьяне весьма отвратную привычку: «художник глуп, ищи скорей табличку». Причём, совсем не со зла (привил), но исключительно в результате прогресса. А говоря точнее: в качестве его побочного действия. Напободие поноса, отрыжки или дурного запаха изо рта (гарнизонного трубача).

  — Не стану слишком длинно загибать пальцы на руках. Для начала, только напомню, слегка понизив голос, что коварная фотография, сходу забравшись грязными пальцами в товарно-денежные отношения между искусством и обывателями, легко отняла у живописи её главную потребительскую функцию. Благодаря пошлому нитрату серебра, художники потеряли монополию на отражение действительности. Высокий реализм жизни сделался дешёвым и массовым предметом потребления. Фотографические ателье стали открываться на каждом углу города и даже в деревенских сараях. Вершина изобразительного искусства погрузилась в пошлое болото потребления. Это был несомненный крах. Не для академиков от живописи, конечно. Пожизненно обеспеченные крупным ежемесячным «фиксом» за то шикарное кресло, в котором упокоилась их заслуженная задница, — они могли ни о чём не беспокоиться. По крайней мере, до конца своего (не)земного пути в искусстве. Но зато другие..., молодые и голодные, которые ещё не успели обзавестись должностью, титулом и визитной картой с золотой виньеткою, — они буквально вынуждены были искать себе место под финансовым солнцем человечества.

  — Для начала наступило кратковременное замешательство, а затем — лихорадочная активность, когда новым художникам над...лежало найти или вновь придумать утерянное. Иначе, как говорится, Nihil. Нуль, зерó или фиаско. А затем: зубы на полку. Товар без применения. Картина без цены. Не поймёшь, не помянёшь, не помнёшь, не продашь. Для начала требовалось придумать новую легенду, сказку для идиотов: в чём смысл, цель и стоимость нового искусства, проще говоря, за что они должны расстёгивать свою мошну... Беда не приходит одна. Ко всем прочим напастям буржуазного прогресса из ино’странной страны Амэрэки доехало царствие Его Величества Конвейера. Всякий товар (тем более, массовый) настойчиво потребовал своего стеллажа, полки, места, категории, инструкции по пользованию и..., наконец, как следствие причины, ценика. И тогда..., отвечая новым отчаянным чаяниям, на месте традиционного искусства вообще с его прежней школой, ученичеством и отверженностью (понятиями, в общем-то, неспешными и размеренными), победоносно взвился новый... (прошу прощения, чуть не подавился), — я хотел сказать, — старый, хорошо забытый «изм».

— Эй, трубач, фанфары в ухо! Барабан в спальню! Знамя на стол!..

  — Но нет. Как бы не так!.. Времена были тяжёлые (как всегда, впрочем). Государственный переворот. Реставрация. Начало 1860-х. Ничтожный Наполеон III. Абсент. Абсцесс. Мягкая груша. — А потому дело начали с отборных оскорблений, разумеется. Прежде всего, к их числу принадлежал пресловутый «импрессионизм», — на деле — ничуть не более, чем простая констатация факта. Этим пренебрежительным словечком, собственно, и обзывали тех самых голодных художников, вытесненных фотографией на обочину жизни и вынужденных «искать себе новое место под финансовым солнцем человечества». Причём, исключительно со стороны обзывали (газетчики, критики, те же академисты с задницами и прочие сытые в креслах). Со стороны. Во всяком случае, поначалу: так было. — И было так.

  — Казалось бы: лиха беда — начало. Конвейер «нового искусства» (искусства против фотографии) начал работать, а значит, — вперёд, голодранцы! Не зевай, бей колотушкой, только успевай штамповать новые «измы». Направления. Течения. Группы. — Однако не тут-то было. Как всегда (у них происходит) в таких случаях, на выручку пришла, поспела — она, мать роднá. Точнее говоря, война. На этот раз — франко-прусская, конечно. А затем — без особого промедления — позорное поражение. Потеря всего севера. Блокада Парижа. Голод. Коммуна. Оккупация. Версальский грабёж. Реакция. Тьер. — Короче говоря, заткнитесь музы. Не до вас тут (и без вас тошно)... И они заткнулись, конечно. Почти на десять лет..., заткнулись (сущая мелочь, не так ли?)

  — Не потому ли первым словом после затянувшегося молчания — стал — он. Дым. Дымизм. Фумизм. Дело — труба. Это был настоящий прецедент. Впервые и надолго. Без преувеличений и фанфар. На этот раз, не дожидаясь, пока их оскорбят со стороны, художники (писатели, поэты и прочие бездельники..., пардон, артисты) решили оскорбить(ся) — сами.^{[комм. 1]} Собрались вместе... и, после недолгих колебаний, объявили новый «изм». На этот раз — даже без искусства. Почти. Или на его месте...

— Эй, трубач, фанфары в ухо! Барабан в спальню! Знамя на стол!..

  — Несомненно, эти ошалевшие умники опередили своё время... минимум — лет на пятьдесят. С пьяных глаз, не иначе. «Все искусства должны превратиться в дым — или вылететь в трубу!..»^[5]:XVIII На добрые полвека (до следующей красивой войны) словом «фумизм» стали ругать любой авангард,^[6] заумь, очковтирательство и прочую придурь «отвязанных» художников.^[7] Не исключая и запоздавшего лет на двадцать «фовизма» (и мы тоже не с небес, не без дыма), само собой, придуманного по следу, ис-клю-чи-тель-но ради со’звучия. И такого же зáпаха...

— Что наша жизнь?.. — Дым!..^[8]

  — Всего в двух словах скажу: фумизм, второй среди прочих, стал заранее и навсегда — уникальным. До такой степени он был прям и упрям. Буквально: как никто после него. И даже дадаизм (его не-по-средствам непосредственный наследник) не достиг такого, поистине, безыскусного уровня прямоты, — включая, между прочим, и прямоту действия. Главной ценностью и основным занятием фумистов был перманентный (повседневный) цинизм, игра слов, пальцев и рук, глупое фиглярство, мелкие выходки (иногда имевшие вид хулиганства), розыгрыши и афёры, а также всякий эпатаж, мистификации, экви-либристику и вообще любое пускание пыли (или дыма) в глаза всякому (без разбору), кто только попадётся на пути.

  — Для человека XIX века при взгляде было очевидно, что эти молодые бездельники не имеют прямого отношения к искусству. Скорее, фумизм выглядел как времяпревождение поэтов: пьющих или допившихся. Тем более, что они сами так и говорили: «мы пускаем дым» (или пыль). В лицо. В глаза. Или в нос. Без разницы. — И тем не менее, со всей серьёзностью обыденного абсурда, фумизм как идеология и эстетическое течение оставил по себе́ глубочайшую дымящуюся борозду, — для всех тех (художников авангарда), кто шёл в фарватере или позади него... — Именно чтó: борозду. Как трактор. Хотя и «несерьёзную», но по-настоящему — глубокую. В качестве подлинного искусства, впервые дотянувшегося до уровня переделывания и перекраивания — но не холста, папируса, глины или нотной бумаги, — а (страшно сказать!) сáмой жизни, а также её исподнего умысла и смысла.^{[комм. 2]} Своими основными чертами фумизм весьма чувствительным образом (на тридцать-сорок лет) опередил и предвосхитил существенные черты идеологии, этики и эстетики неопределённого множества авангардных течений в искусстве и общественной жизни Европы, — но́ (скажем немного повысив голос) в особенности — эпатажную & реверсивную манеру поведения (и внутреннюю, и внешнюю) такого широкого типа «асоциальных» или даже «антисоциальных» художников как футуристы, дадаисты и сюрреалисты.^{[комм. 3]} И прежде всех прочих, по их дымному следу пошёл единственный русский фумист Михаил Савояров, а затем «недобитые» чинари-обериуты и прочие возмутители спокойствия широкого профиля, не брезгавшие опробованными средствами протеста: от словесной дерзости — до бытового хулиганства с элементами подрыва основ государственности.

— Итак, не пора ли подвести черту (под левым глазом)...

  — Господа фумисты с начала 1880-х представляли собой уникальный вариант публичного стриптиза: идеально-голого течения в искусстве, внешний манифест которого в точности совпадал с практикой. Говоря яснее, этико-эстетическая теория дыма почти не расходилась с культурой его испускания. Действуя полностью в рамках предложенной техники абсурда, (единственный) русский наследник фумизма Михаил Савояров стал достойным продолжателем системной теории и практики. «Основав» свой вариант искусства-как-пустого-колыхания-воздуха, для начала, он сделал своё «течение» максимально непубличным, что само по себе тоже было «фумизмом в квадрате». Практически все письменные савояровские тексты, даже косвенно касающиеся фумизма и фонфоризма — как на подбор — очутились в закрытой: неопубликованной или черновой части его архива.^[11] Правда, сегодня, спустя сотню лет, далеко не так просто судить о части устной (например, концертной), составлявшей львиную долю савояровского творчества. Эстрадный артист вне фиксирующего действия звукозаписи или киноплёнки неизбежно функционирует в режиме испускания одноразового дыма: спел, сыграл, ушёл со сцены — в остатке пустота. Тем не менее, можно утверждать с высокой долей уверенности, — если Савояров и вставлял в свои куплеты эксцентрические упоминания о каком-нибудь «фонфорическом фумизме», то все они оставались для публики мудрёными или забавными словечками из числа обычных выходок артиста на букву «фу», «ху», «фо» или «хо». Во всяком случае, он (в отличие от своего внука, например) никогда не утруждал себя «разъяснениями» теоретических позиций и прочей культуртрегерской деятельностью. Как говорится, «мы здесь не для того поставлены». И это, к слову говоря, тоже вполне фумистическая черта характера: дым в лицо, пыль в уши. Скрывайся как партизан. И ни при какой ситуации не сознавайся (иначе дым рассеется)...

— Черта, безусловно, досадная для музыковёда или историка искусства.

  — Кстати о птичках!.. — почти тот же комплекс (с незначительной прибавкой природной стыдливости) привёл к тому, что ни один «биографический & географический» труд по творчеству Эрика Сати не содержит в себе упоминания о его несомненной принадлежности к «школе фумизма». С одной стороны, он сам, будучи принципиальным & демонстративным анти-ментором, не признавал (за собой). С другой стороны, отношение к нему современников, в особенности, «серьёзных музыкантов» и без того грешило катастрофической «нехваткой серьёзности». Таким образом, добровольное признание себя «последователем» и развивателем традиций Альфонса по прозвищу «Пошёл!» не сулило мсье Эрику ничего хорошего.^[12]:271 — Разумеется, совсем не те мотивы «молчать, скрываться и таить...»^[13] были у Савоярова. Начать хотя бы с того, что бравых фумистов в России почти никто не знал (да и теперь, собственно, не многим больше), а значит, всякое упоминание о них должно было сопровождаться объёмистой лекцией: «к чему они и почему» (уже смешно и глупо). К тому же, было бы весьма затруднительно объяснить почтенной публике, лузгающей семечки и плюющей на пол, какое отношение, скажем, «Первое причастие бледных девиц в метель» может иметь к эксцентричным эстрадным куплетам про серую кошку. А потому фумизм вместе с фонфоризмом с самого начала был и оставался для Савоярова инструментом для исключительно внутреннего пользования. Особенно, если учесть его полнейшее одиночество посреди российской (а затем советской) эстрады. С одной стороны, это давало некое ощущение твёрдости и присутствия «внутренней теории», а с другой — позволяло сохранять чувство причастности к особой (тайной!) традиции, едва ли не «масонской».

— Глядишь, и артистическое одиночество уже не так пронизывает.

  — Итак, мадам..., — не достаточно ли слов поперёк слов? Ещё раз остановимся на дости’гнутом, утвердив поистине прецедентную недоделанность и жестокую уникальность фумизма как идеологического направления (на первый взгляд, в искусстве). Кажется, нигде он не перешёл границ отвязанной игры в жизнь: всё в дым, всё в дыму, буквально ничего всерьёз, ничего основательно или окончательно. По этому признаку этому бес’воздушному «течению» не было подобных и равных не только на момент рождения & вырождения. Примерно таким же положение пускателей пыли и дыма оставалось и в годы наибольшей савояровской популярности. И даже позднее, когда очередные и вне’очередные «измы» выскакивали как розовые прыщи (иногда десятками) на ляжке патриота. Ну что за чудесное «направление»!.., (глядя на которое невольно зализыватся глаза и брови), разве удалось хоть кому-то из художников XX века переплюнуть удивительное наплевательство и такую же небрежность фумистов — ко всему тому, что касалось извечной «святыни» и сáмого предмета искусства?.. Имея в виду не только судьбу отдельных произведений, но также и всей персональной карьеры и славы художника (писателя, артиста, бюргера, мещанина)... И мало того: да ведь они (пока не началось) успели замахнуться даже на сáмый Институт Авторства, покрыв его густой позолотой из дыма и пепла.^{[комм. 5]} Но даже в этом пре’славном деле, стыдно признать(ся), не смогли достигнуть совершенства. На легендарном «конкурсе м’алых судаков» они бы непременно заняли своё второе место. Потому что..., потому что не было на свете никого «вторéе них». Разве только тот (невидимый), кто шёл за ними следом?..

— Тихо-тихо, совсем незаметно..., под звуки внутренних фанфар.

  — «Один, один, везде один»...^[15] Как догоняющий довесок (дыма), к уникальной распахнутости фумизма и его экс’гибиционистской вывернутости наизнанку Михаил Савояров добавил, пожалуй, ещё один забавный прецедент. Сделав свой фонфоронский фумизм «равным, тайным и всеобщим», сверх того, он встал как перст «во его главе» — он, еди(нствен)ный и полновластный магистр, адепт и представитель. Сам себе настоящий «фон-форон» савойский-кариньянский, един в трёх лицах. Идеальное тайное общество! Тут уж ничего не попишешь: настоящая монополия!..^{[комм. 6]} Один мастер на все роли, — поистине роскошное (по своей рекордной массовости) «течение» в искусстве, особенно если поставить его рядом..., — пардон, я хотел сказать, — рядком с уходящим вдаль до линии горизонта имперским списком дымоватых призраков начала XX века: символизма, акмеизма, футуризма, имажинизма, супрематизма, конструктивизма, лучизма. Пожалуй, только фонфоризма здесь и не хватало..., для полноты конструкции.

— Эй, трубач, живей фанфары в ухо!

Барабан в спальню!

Знамя под стол!..

...б


ыть может, в таком случае и не надо бы вовсе говорить об «ентом фонфоризме»? Чего толку попусту бередить призраки давно минувших лет? Уж ежели он в самом деле такой «скрытый да тайный», и «внутренний да втихомолку», и «несовершенный да испарившийся»?.., — тогда и поневоле возникает вопрос: о чём речь-то, благоверный?.. А есть ли здесь вообще-то какой-то значимый предмет для разговора или о(б)суждения?.. И тем более, для п(р)очтения. К чему бередить давно умолчанное, пускай оно таким и остаётся, как и было.

— Отвечу бес труда.

  — И прежде всего, потому бес труда (отвечу), что искомое содержание ответа идеально заключено в дырке самого вопроса: точно, как червяк в пятом яблоке. Точнее говоря, ответ проще «0» ш...пареной репы, ибо именно потому, значится, мне и следовало поднять вопрос о савояровском фонфоризме (фумизме), что все предыдущие 120 лет он оставался в полной мере скрытым, внутренним и несовершенным (в прямом отличие от несовершённого). И здесь я вынужден слегка повысить голос и даже приподнять указательный палец, — в знак будущего изречения прописной истины. И вот же она, не заставив себя слишком долго ждать...

— Всего (одной) строкою ниже.

  — XX век (идущий по следу сомнительных достижений века XIX), как следствие глубинной эмансипации искусства, приучил понимать, что творчество художника может быть связано не только с заказом, школой или стилем, но также — и с той идеологией (читай: системой ценностей и приоритетов), которая, для начала, формировала его внутренний мир, а затем — и ткань его произведений. Всю предыдущую главу («фумизм под фанфары») я пытался толковать именно об этом предмете, в котором первое слово стало, говоря буквально, первооткрывателем, пионером идеологии в искусстве. А если сказать ещё точнее, то системой ценностей и взглядов, поставленных не внутри, а над художником, как его приоритет. Именно этим своим свойством фумизм — принципиально и фатально — отличался, к примеру, от опередившего его импрессионизма. Или последовавшего за ним — фовизма пополам с кубическим кубизмом.^{[комм. 7]} Но даже они, эти заранее ограниченные и ограничившие себя «стилевые» течения в живописи (или музыке) — совершенным образом сформировали тот сверх’узнаваемый облик, под которым мы теперь видим «французского» Клода Моне или тоже Клода (Дебюсси) в их стоге сена с лунным светом... или, скажем, какого-нибудь Матисса & Пикассо с диким танцем на шаре. Но тем более невозможно переоценить (выходящее за все рамки разумного) значение столь свободной (читай: отвязанной!) идеологии, каковую представлял собой фумизм (или фон’форизм) — для такого неочевидного и сметающего все привычные трафареты артиста, каковым был Михаил Савояров. Если эксцентрики, то непременно — «Король». Если шансонье, то обязательно — «Рвотный». А если «поэт», — исключительно поперёк линеек. Всё делающий не-так-как-у-них-принято. Проще говоря, тотальный «протестант».^[17]

— А ещё проще (говоря) — брат-фумист.

  — А впрочем, пустое дело, оставим, — как говорил один мой старый (не)приятель,^[3]:6 — всё равно из этого кривого пальчика больше ничего не высосешь, после всего... Впервые (природный фумист) Савояров услышал о фумистах парижских ещё гимназистом (в начале девяностых), но, как кажется, — уже после смерти деда-Шумахера, своего единственного и драгоценного учителя. Совсем не подробно услышал, конечно, но «зато» — очень кстати, по случаю.^[11] Как говорил в таких мизансценах дядюшка-Чеханте, «по говну и черепок»,^[19] — (от себя скромно добавим) точно впору, точно впрок. Причём, узнал (Савояров), буквально говоря, самое ценное и главное из них, — в точности то, что можно было бы (ради вящей глупости) назвать фумистическим «манифестом» (от мсье Фражероля), в девяти словах. А бесценная краткость, помноженная на воображение поэта, заменила все на свете подробности, как всегда лишние:

  — Пожалуй, одного «французского дымка» было бы ещё маловато, если бы семена упали на каменистую почву. Между тем, я не зря обмолвился о старом сапожнике от русской поэзии. После него земля была обильно взрыхлена и удобрена сверх всякой меры, а любой фумизм (пускай даже и с самыми густыми клубами дыма), сходу потеряв свой ударно-эпатажный заряд, выглядел чем-то глубоко родным и знакомым... Нечто вроде вечерней сигары..., или рассеянной прогулки в осеннем лесу. Тем более, для такого (с детства) неисправимо-неизлечимого «типа» как Савояров. С подросткового возраста, сколько было возможно, интересуясь современным искусством (а оно тогда почти всё было хранцузским, по несчастному стечению обстоятельств), поначалу не мог найти ничего близкого себе. В живописи из нового царил полнейший импрессионизм и символизм, они вызывали интерес техникой разрушения изображения, но притом казались дряблыми и раздувшимися от собственной значительности. Фумизм даже с первого взгляда — был именно тем, «что надо». Он имел вид отрезвляющего стакана воды в лицо, противоядия от всякой многозначительности, начиная от академиков и кончая модернистами. Впрочем, после однократной инъекции о фумистах долгое время ничего не было слышно: в любом случае свой артистический почерк нужно было искать самому.

— Примерно тáк видно отсюда, глядя на савояровское окончание XIX века.

  — Последние пять лет, начало царствия последнего II царька российского. И следом за ними ещё — первые пять лет следующего, двадцатого века, пока в очень редких тогда (и мало уцелевших) савояровских «помётках и подмётках», сколько ни ройся, не находится ничего убедительного из области «дыма без огня». Пожалуй, первое, что обнаруживает себя, как взрыв или внезапная вспышка — это конец 1905 года, когда Савояров чудом остался жив после «санитарной обработки» избивавших его черносотенцев (нескольких наёмных головорезов при жандармском управлении). Словно кошмарный бред возвращения или мгновенная остановка — в тот момент, когда поезд начинал разгоняться. И как внезапное прояснение посреди бреда, — спасительный дым, ломаные строки попытки уйти, избежать и забыть о страшном: «с мешком на голове сна, смешком наголо весна. В смешном положении с мешком у пола жжение над лежал, но как фюмисту над лежало мне бы пустить побольше дыма по Польше. Да вот ещё беда, при зрении презрения не хватило силы трения».^[20]:62 Словно бы внезапное прояснение, полученное после удара в лицо: «всё, решено! теперь я фумист». Пожалуй, лучшего решения нельзя было и придумать.^{[комм. 8]} Поставим на этой жизни жирную точку.

— «Отныне и навсегда»: всё — дым.

  — Жизнь и смерть. И даже кровь, между ними. Вот настоящий фумизм. Нутряной, исходящий из пред’последнего внутреннего стержня, а не декоративный или сценический... — Такое решение не касается уже никого, решительно никого. Всецело, это личное, внутреннее дело артиста: «когда б вы знали, из какого дыма... растут стихи, не ведая стыда...»^[22] — Впрочем, это лишнее. Пускай не знают. Ничего. Отныне: чем меньше они будут знать, тем лучше. Собственно, именно этому и учил его перед смертью святой сатир Шумахер: «за что вечно розгами бьют — держи при себе, язык за зубами, рот на замке, бумажку в сундуке, сундук в чердаке, да смотри хорошенько, никому не показывай ни сундука, ни бумажки».^[20]:36-37 Вот, раз оступился, сделал шаг в сторону, не послушал старого советца Учителя, да и получил расчёт сполна. Скажи хоть спасибо, что жив остался, да руки-ноги на месте, — фумист чортов.

— Пожалуй, на том бы мой раз’сказ и закончить...

  — Потому как... (известное дело): кто слышит — уже давно услышал, а кто без понимания — так тому и вовсе без толку талдычить одно и тоже сорок раз. Однако, кроме фумизма, кое-как известного,^{[комм. 9]} — остался здесь между строк ещё один малый вопрос, не сполна освищённый & освистанный: откуда же взялась здесь сия странная «фонфоризьма». Слово, бесспорно, нелепое, корявое, да ещё и написанное с двумя нарочитыми ошибками, словно бы от куда-то из канавы его вытащили, придорожной. — Пожалуй, оно бы и так (всё верно), если бы не одно обстоятельство, сущая мелочь, уже несколько раз сказанная словами и прописанная прописью: «термин» этот был совершенно герметичен (в отличие от того же фюмизма, хотя и не слишком озабоченного своим «престижем», но всё-таки страдавшего рудиментами публичности). Это сугубо внутреннее (отчасти, злокачественное) образование — ни сном, ни духом — не был рассчитано на диалог, публикацию, обнародование или манифест. Говоря одним словом, «фонфоризм» не был приспособлен даже к плоско-глупому обывательскому вопросу, одному на все времена: «что это значит»?.. — Так же как пресловутый «дада» или «обериУ», он имел только один верный ответ: «потомУ... что кончается на У».^[23] Раз и навсегда, на свете должен был остаться только один фонфорист (по имени Савояров), один как перст, и только внутри себя (и ещё сундука своего с рукописями нерукотворными) понимать: каков умысел и урождение всего того, что он выделывает и вытворяет на бумаге, под бумагой, на сцене и за сценой. А потому никаких внешних версий, разъяснений, а также прочей эпатажности и ляпоты его доморощенный «фонфоризм» не требовал. Есть и есть: обычный горшок. Круглый да тихий, в домашнем хозяйстве пригодный, хоть в печку ставь, хоть на голову ложь, — не торчит, не мешает, дурака не валяет. В общем, и объяснять нечего. И так ясен пень: всё на поверхности (да под кожей). Что слышно, то и видно. А чего не видно, того и не слыхать. — Пожалуй, только теперь, спустя 111 лет, мне придётся приложить несколько маленьких усилий, чтобы... поставить горшок на полку. — Нет, не на верхнюю, разумеется. Но хотя бы на ту, где он и пролежал сиднем..., весь последний век.

— Их последний..., — я хотел сказать...^[9]:602

  — Конечно же, (не)подобные подробные детали и точные обстоятельства внутреннего (вы)рождения и (на)значения фонфоризма мне наверное не известны. Собственно, они здесь и не требуются, — исходя, как минимум, из внутренней логики о(б)суждаемого предмета и продолжая следовать тем явным и неясным правилам, которые в нём заложены. Как в ломбарде. — И всё же, посреди моря необязательных слов остаётся нечто ценное (или даже сверх’ценное)... Ну, например: угадать след, наметить нить..., показать белой ниткой (словно пунктиром) тот путь, по которому эксцентричный король втайне шил свою «королевскую эксцентрику»..., — почему бы и нет? Столь шикарная задача вполне стóит усилий, — тем более, что ничего специального (делать) мне не потребуется.^{[комм. 10]} Всего лишь несколько полувялых воспоминаний (задним числом, конечно) — о тех зёрнах и плевелах, на которые мне удалось наткнуться (на листах и полях) в савояровских «пометках и помётках» (читай: записных книжках), — во времена работы над «Внуком Короля».^[24] — Всё кратко, всё коротко, всё накоротке: явки, пароли, шифры. А также и всё остальное, что может быть: заранее лишнее в нашем деле.

— Располагаясь (не)стройной шеренгой, в нескольких пунктах.

В
начале было слово, и слово было у Бога, и слово было убого, и слово было — свет и дым.^{[комм. 11]} Оно было в начале убого. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков, — как речено всем нам в Освященном Писании.^[27] Затем со всей возможной неизбежностью и небрежностью возник следующий за ним: фонфоризм. Это случилось, как теперь кажется, примерно тремя годами позже акта черносотенного «причащения» (к фумизму), в конце 1908 или начале 1909 года, одновременно с первыми (фанфаронскими) успехами савояровских «Трубачей» на публике. Говоря начистоту, как раз «успех», а если ещё точнее, то — пренебрежение или брезгливость к успеху (и «положительным» жизненным установкам вообще) и было тем ключевым камнем, который лёг в фундамент нового фу!..мизма в савояровской инкарнации. «Им нет никакой разницы, хлопать или свистеть, орать браво или пошёл вон отсюда», — со смешком говорил он. «Восторг и скандал, балда и скука растут у них из одного места, — главное, вовремя успеть запустить первое в противовес второму...» — Удивительно унылая картина господства заурядности, когда люди все как один предпочитают хорошее — плохому, богатство — нищете, удовольствие — отвращению, успех — провалу, еду — рвоте... Но отчего же — не наобо’рот, мои дорогие?.. Записная книжка 1907-1909 года то и дело прерывалась короткими замечаниями то ли философского, то ли идиотического характера. Словно бы в попытке соединить несоединимое... Или напротив: разъединить неразъединимое.

— Ровно по шву между «трубачами» и пресловутым «успехом».

  — Собственно, в точности они, обои этих слова в непростом, экс’центрическом соединении своём и дали это новое нелепое — «фон-фо-ризм». Сейчас поясню, по возможности коротко & кратко, при чём тут вообще трубачи..., для начала напомнив их важнейший подзаголовок: «песенка-картинка» или, иными словами, небольшое представление от одного артиста, — который, по стечению обстоятельств, был также автором музыки и слов. Итак, продолжим... — Эти «бесконечные куплеты», степень безмерной бесконечности которых трудно переоценить (иной раз, в благоприятных обстоятельствах их число могло доходить до сотни) можно отнести к десятке самых популярных савояровских песенок: автор исполнял их всякую неделю (если не чаще) в течение (не)доброго десятка лет. И это нисколько не преувеличение, при том, что с самого начала, по задумке своей «Трубачи» представляли собой едва ли не крайний образец музыкальной схематичности и простоты (чтобы не сказать: даже упрощённости), сделанные как идеальный субстрат, не мешающий разгулу импровизации: актёрской, сценической, мимической и ритмической. Каждый запев становился очередным поводом для изображения (или обезображения) происходящего развития «сюжета», а каждый припев с произвольным числом повторений, позволял инсценировать (или «кривлять», как он говорил) «закадровые» события. Для этого и существовал показательный «трам-та-ра-рам» в виде бесконечно разнообразных и разнозначных фанфар, которые гусары-трубачи весьма настойчиво «впяливали» сначала деревенским «девкам и бабам» на постое, а затем — остальной благоверной публике в зале.

— Как раз с них-то, сердешных, значит, всё и заверте...^[28]

  — Раз за разом & шаг за шагом, многообразно «трубящие трубачи» (фанфароны) постепенно проникли в повседневный савояровский обиход и пропитали «бытовую» речь,^{[комм. 12]} иной раз по сто раз на день сопровождая или комментируя события окружающего мира при помощи бесконечно выразительной в деталях формулы «рамъ: тамъ-тамъ...», пригодной для выражения всего спектра человеческих эмоций. Таким путём буквально любая (паршивая) газетная новость (или непечатная сплетня), начиная от падения аэроплана Мациевича, смерти Врубеля или разгона очередной Думы, и кончая убийством г.Столыпина, — автоматически превращалась в очередной «рамъ: тамъ-тамъ...» — с соответствующей (или несоответствующей) случаю интонацией. Постепенно вся российская действительность настолько пропиталась духом вылетающих в трубу трубачей-трубочистов, что стала почти неотделима от своего ёмкого философского припева, неумолими сопровождавшего любое событие: спереди, сзади и даже с обоих боков (как чортовы жандармы). — Рамъ! та-да та-та! Экие фанфароны, грешно сказать!..^{[комм. 13]} — Думаю, что уже одним этим на первый случай можно бы — и ограничиться. Достаточно.

— И без того (почти) всё — прозрачно ясно...

  — А уже совсем вдогонку, напоследок — только ради пущей пунктуальности, — ещё одна малая добавка на полях (савояровской шляпы). Буквально... всего несколько слов по поводу столь странного, право, писания названия русского варианта фумизма. Всё-таки, обращает на себя внимание. Даже и поневоле. Как ни крути, как ни выкручивайся, но слишком настойчивое (вологодское, что ли?..) «óканье» в виде «Фóна» и «Фóра» не может не вызывать встречных вопросов (как всегда, дурацких & досужих). Начиная от вялой семантики, миль пардон..., и кончая (страшно сказать) — дряблым генезисом. И в самом деле: «почему так?..» — По возможности минуя самый краткий и точный ответ («потому, что кончается на У»), уже (не) раз прозвучавший немного выше, сообщу на этот счёт несколько фактов, по возможности, не имеющих никакого отношения к делу.

— В полном соответствии с основными принципами дымного фонфоризма.^{[комм. 14]}

  — Впрочем..., ещё раз отмотаем календарь на десять лет на зад. Всего на десять. — Февраль 1899 года. В Париже, в своём кабинете, при непосредственном исполнении государственных обязанностей скоропостижно скончался президент Франции Феликс Фор (FFF), бывший торговец из портового города Гавра.^{[комм. 15]} В точности так, — если не возражаете, — это с ним случилось, во всех смыслах, 16 февраля 1899 года, всецело в рамках эволюционной теории (человека).^[30] Как настоящий Феликс, он щáсливо отправился на тот свет прямо посреди своего кабинета (в Елисеевском дворце), почти «на руках» у своей прыткой ассистентки, мадам Стенель, как стыдливо выражаются исторические источники. При том, что его руководящий орган, — я хочу сказать, — его представительный президентский орган в эту минуту находился — не только на руках, но и во рту у той же мадам.^[3]:31 — Дорогóй мой человек!.. Разумеется, двадцатидвух’летний скандалист-эксцентрик (по имени Михаил Савояров) не с...мог на изломе скончавшегося XIX века пройти мимо столь яркой вершины государственной карьеры, — тем более, что он с некоторых пор имел привычку более чем внимательно следить за французской «стороной». К тому добавить, что буквально накануне (всего двумя годами ранее) президент Фор наезжал в стольный град Петербург, прочувствованно тряс ручки царю право, славному и всячески крепил франко-русский союз, — давший в будущем столь пышные всходы. Впрочем, снова остановлю свой поток (слов). Всё равно из этого пальца больше ничего не высосешь...

— Даже при всём на то желании...

  — Итак, время на исходе. Попробуем вытащить из чулана старые счёты (а из шкафа — старые скелеты) и подытожить на костяшках (незаконно) полученную информацию. «Félix», говоря сугубо по-русски, означает щáсливый. А «Faure» — и того приятнее — «фор» или «vor» (для немцев, между прочим, людей тоже совсем не чужих). Соединяя обои вместе как в школьном учебнике по арифметике, получаем слегка за...путанную формулу для раз...мышления, нечто вроде «fon-for(а)» или, следуя обычаям наших (п)русских королей (изъ близко...родственного рода Романовыхъ), «von-vor».^{[комм. 16]} Читай: «из передка» (не путать с предком). Или владеющий (исходящий из) собственной фасадной части. Короче говоря, настоящий руко’водитель, — как в лучших домах (сумасшедших, вероятно) худшего Лондóна.^[31]

— Не говоря уже обо всех прочих... (домах).

  — Закончу, пожалуй, на том, мой дорогой а’натом, — с чего, говоря начистую, следовало бы начинать и чем, если без дураков, следовало бы вообще — ограничиться. Всего в двух словах, как всегда. Тем более, здесь, в том лирико-производственном эссе, где речь идёт исключительно о непубличных (сто лет закрытых) сведениях из личного архива поэта... — Так вот, прошу (не)любить и жаловать(ся): ибо все черновые & записные книжки поэта Михаила Савоярова в 1918 году были снабжены хотя и несколько двусмысленной, но всё же — вполне определённой резолюцией (на первом и последнем листах). Аккуратно, но с красной чертой там было написано буквально следующее: «чтобы через сто лет этого не было».^[20]:82

— Приятно (ли) получить такую любезность?..

  — Впрочем, не будем останавливаться: осталось совсем не много. Таким образом, можно подвести (ещё одну) жирную черту. Несмотря на слегка размытую авторскую формулировку, тем не менее, картина выглядит более чем ясной, даже глядя через густой дымок XX века... — (Почти) исполнив драгоценное завещание деда-Шумахера держать «язык за зубами, рот на замке, бумажку в сундуке, а сундук в чердаке», всё ценное и резкое из своего словесного творчества Савояров при жизни оставил при себе. (Почти) ни одна стихотворная (и проза...ическая) строчка из его закрытых тетрадей не была опубликована. Спрашивается, и чем один этот факт — уже не фумизм, вполне (само)достаточный и, сверх того, пожизненный. Вся биография «короля эксцентрики» как произведение фумизма. Личного и публичного. Местного и мирового. Ни много, ни мало. Была и пропала.^[20]:85 — Це’лая & ценная страница, на сто лет вырванная, исчезнувшая, испарившаяся из поэзии Серебряного (& серебристого) века. Почти прямая ил...люстрация к известному тезису из журнала «Гидропат»: «любое искусство должно стать дымом или вылететь в трубу». Оставив своим современникам и потомкам один «тлен и прах» своих куплетов, тем самым, Савояров совершил фумистический кульбит, несомненно, крупнейший в своём роде... — Но с другой стороны, «рвотному шансонье» и того показалось мало(вато). Сделав выразительную цезуру длиною ещё в полвека, он велел «спустя сто лет уничтожить ещё и рукописи». — Лукавый эксцентрик!.. Сам не сжёг (вернее говоря, сжёг, но не всё), решил дать миру что-то вроде «испытательныого срока», а затем — сделал ручкой: мол, прости-прощай. Мина замедленного действия? Дистанционная бомба? — Или ещё один артефакт мировой истории фумизма — со слегка фанфаронским оттенком?.. — И что за идиотский вопрос, после всего?.. Сегодня, спустя ещё полтора века изощрённых изд(ев)ательств, ...как последний и единственный наследник короля... «...я не хочу отвечать: меня это больше не интересует»...^[33]:511

— Потому что..., потому что, прошу прощения, но это — вам — не игрушки, мои дорогие...^[34]

— Совсем не игрушки.

  — Само собой, можно (продолжать) привычным образом жить-поживать по инерции посреди старого как мир конвейера: изо дня в день, из года в год, из поколения в поколения, выходя из земли и уходя в землю, не оглядываясь и не приходя в сознание: как любое животное, как всякий человек, как дым, — всё трын-трава, всё fumée!.. Но рано или поздно, — скажу вполголоса, — этому автоматическому процессу приходит предел (с ушами).^[9]:603 Маленький, но весьма устойчивый (предел). А значит... Довольно слов. Allez!.. Écrelinf!..^[36]:802 — Сантехник, живо занавес! Дым в публику! Носовой платок в ложи... Немая сцена. Финал. Кода. Фанфары... Короче говоря, можете идти. Ваше маленькое дело сделано. Actum est, мои дорогие. Раз и навсегда, игра кончена. — Опять. Или ещё раз, как они любили (в своё время)...

— Эй, трубач: живей фанфары в ухо!  Дым в спальню!  Знамя под стол!..

— И это, в целом, всё...,

что можно (было бы) сказать

по данному вопросу...

— Между

фанфарами

и дымком...

1. ↑ В данном (и всех смежных) случаях я вынужденно употребляю слово «художник» (или слегка устаревшее «артист») не в узко-профессиональном, а в самом общем смысле слова: «человек, делающий искусство». Примерно так же, как 110 лет назад употреблял его (с известной долей напряжения) Александр Скрябин..., разговаривая с композиторами, пианистами и антрепренёрами. Короче говоря, с записными профессионалами, каждый из которых был значительно менее артистом, чем специалистом в своей неказистой области или таком же районе.
2. ↑ Пожалуй, значение этого факта трудно переоценить (равно как и недооценить). Потому что здесь господа-фумисты (без лишних слов) дотянулись (зубами, руками, когтями) своим чадящим паникадилом до ещё одной велiко(лепно)й ком’пенсации конца XIX века. Начавши свой «крестовый» поход артистов со зловредной фотографии, дымные художники и прочие артисты (говоря в сáмом широком смысле этого слова) вскоре добрались до запустевающей территории религии (прежде всесильной), — в попытке занять пустеющее место человеческого жреца. И не в последнюю очередь ради того, чтобы — жрать за него, конечно. Но прежде всего, с целью исхитить ускользающую от него власть. Ну..., хотя бы — часть.
3. ↑ Для тех, кто в силу своей молодости не слишком хорошо помнит 1920-е годы (например, в Париже), могу вскользь кинуть несколько слов. Например, про суковатого дядюшку-Бретона («дада-самозванца», долгоиграющую главу банды сюрреалистов), записного хулигана-фумиста, вместе со своими коллегами не раз (раз)громившего выставки художников и премьеры балетов. Пожалуй, рекордсменом среди этой публики был незабвенный Луис Бунюэль, спустя десять лет заработавший своими «эскападами» смертный приговор (к счастью, заочно). Собственно, обмолвившись всуе про «реверсивную» манеру поведения модернистов, которую иной раз кличут также «девиантной» или хотя бы эпатажной, — я не имел в виду никакой оценки, но только — движущий механизм, который в полной мере получил художественно-адекватное воплощение уже в творчестве фумистов, начиная с Альфонса Алле, но отнюдь не кончая им. Собственно, если последовательно рассуждать с этой точки зрения, нет ни малейших препятствий отнести к фумизму и всё пред’мистериальное творчество Скрябина, с одною только оговоркой, что он сам никогда не высказывал подобного пожелания. В отличие, скажем, от того же Михаила Савоярова, единственного русского фумиста. — Или не русского. Или не единственного.
4. ↑ «Валентина» — если для кого-то интересно это имя (типичное «фумé»), прозвучавшее впроброс & между прочим, даю краткую пыльную справку. Месье художник (или писатель) разумеет под ним некую эмиграциозную балерину по имени Валентина (Леонидовна Дутко). Сначала из числа поклонниц и сателлитов Николая Рериха, а затем и активных функционеров рериховского движения, она постоянно возникает в его послевоенных делах и дневниковых записях. Она же (впоследствии) перевела «Письма Елены Рерих» на английский язык. Спрашивается: и какой смысл теперь имеет эта биографическая справка? — Вот именно!
5. ↑ Не зря & не просто так я сказал: «они», хотя имел в виду, прежде всего, Альфонса, конечно. И тем не менее, всё равно «они», потому что презрение ко всем «обывательским» привычкам и институтам буквально пронизывало всю первичную болтовню фумистов: между собой (чик). Пожалуй, самым известным артефактом на тернистом пути оплёвывания собственного (и собственно) авторства стал «Чёрный квадрат Алле» (тогда ещё — «Драка негров в туннеле») выставленный 1 октября 1882 года под чужим именем и чорт знает каким названием на Первом салоне «Отвязанных. Разумеется, столь агрессивное испытание базовых инстинктов человека не выдержало даже короткой проверки временем и быстро стушевалось, превратившись в чистую теорию. Тем не менее, настоящее Начало было положено. И тлетворный вирус пошёл творить своё чёрное дело (с белыми и красными квадратами, не исключая также и всех прочих).
6. ↑ Чтобы не сказать: «монополь!» — ещё одна излюбленная тема для савояровских алкогольно-рвотных сатир военного времени. И в самом деле, если малорослый царёк «Н.II» не затруднился ввести полную «монополь» на имперский «дух спиритуса», чем же мы, савойские — хуже? Пожалуй, не долго думая, тоже введём — и не только на дух, а вообще — на всё остальное. Сущее и несущее.
   
   
   
   
7. ↑ Импрессионизм и фовизм (упомянутые здесь исключительно всуе, ради досужего примера) представляли собой скорее эстетические основы (рамки) работы принявших его художников, и тем самым почти не отличались от традиционно предшествовавших им стилей или школ. В этом смысле фумизм и стал совершенным первооткрытием, по сути, представляя собой в первую очередь не стиль, а идеологию, систему ценностей и только как следствие — имел черты художественной школы. Последовавший за ним футуризм, дадаизм или сюрреализм усвоили дымный урок и значительно расширили свои рамки за счёт свода утверждений, находившихся над искусством и имевшего действие, далеко выходящее за пределы собственно творчества. Опередив своё время на полвека, фумизм впервые вышел на столь высокий уровень. Между тем, человеческая среда (или общество, как принято называть этот субстрат) была глубоко неготова к приятию столь агрессивной новации. Как следствие, фумисты были вынуждены или вести жалкое существование, умерев от смертельной дозы абсента, или стать скрытыми протестантами (например, как Альфонс Алле со своим методом саркастического конформизма), или, наконец, приспособиться к той среде, которая их не принимала. — Собственно, ярче всех выразил это положение дел конца XIX века — ещё один скрытый фумист, Эрик Сати в своей дважды знаменитой (и трижды забытой) формуле: «...я родился слишком молодым — во времена слишком старые...»
8. ↑ В ситуации, когда не только жизнь висела на волоске, но и полученная душевная травма унижения находилась на границе возможного продолжения жизни, внутреннее перерождение было единственным продуктивным способом устоять, покинуть прежнее место существования. На языке психологии это можно было бы назвать «реакцией гиперзащиты». Но и безо всякого названия — 1905 год очевидно сформировал другое, более сложное лицо Михаила Савоярова, превратив яркого и своеобычного эстрадного артиста — в будущего «Короля эксцентрики» и «Рвотного шансонье».
9. ↑ Правда, оную «известность» фумизма я тоже не стал бы преувеличивать. Насколько мне стало понятно, никогда не занимаясь этим вопросом пристально (как специалист по мозолям и флюсам), но отслеживая его змеиным третьим глазом или «пятым чувством» (не путать с «пятой точкой»), даже сами французы не слишком-то преуспели в том всемирно-историческом понимании «дадаизма до дадаизма», которое впервые прозвучало в моих наглых эссе, отвязанных статьях и оторванных книгах (глубоко маргинальных, конечно!) — Отчасти, сам того не осознавая, сходное понимание в конце сороковых годов невольно продемонстрировал и старикан-Рерих, — пускай и небрежно, впроброс и почти ругательно проворчав свои стариковские истины из обла..сти классической реальности. Но всё же, каким-то йоговским чувством — поставив (вернув) фумистов в точности на то место, которое они и занимали по праву первородства, как несомненные «пионэры»: первые бастарды от искусства. — Велiкое видится издалека, не так ли?.. Благодаря нескольким проговоркам и семи фумистическим открытиям Эрика Сати, я распутал его скрытую & скрываемую связь с дядюшкой-Алле и далее провалился — прямо вниз, в печную трубу фумизма. Можно ли теперь продолжать недооценивать то, что трудно переоценить?.. И поневоле приходится плясать по-новой траектории..., — как всегда, от печки.
10. ↑ Равно как не потребуется ничего специального и тем (сотням и тысячам) с...подвижников от науки по...чтения, которые очевидным образом придут (своим путём), откроют эту фон’фористическую статью, посмотрят в неё стеклянными глазами и — не станут читать. Поступив в полном соответствии с царящими здесь «основополагающими тезисами» фумизма. Не говоря уже обо всех прочих (тоже основополагающих)...
11. ↑ Для тех, кто не слишком искушён в канонических текстах или страдает от чрезмерного задымления памяти, напомню ещё несколько слов из продолжения этого текста... «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете. Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир... и т.д.» — Даже по краткому (произвольно вырванному) отрывку этого текста и контекста не трудно судить, что мы здесь имеем дело с одним из ранних образцов автоматического фумизма. Отдельно внимание привлекает стилистическая деталь в рамках которой навязчиво повторяемое как в молитве слово «свет» не несёт в себе отдельного фиксированного смысла, но только некий устойчивый аффект, по-видимому, связанный с символом веры. К примеру, если во всём тексте заменить «свет» на «дым», смысл его в целом не изменится. Собственно, фумисты в своей ранней идеологии опирались на тот же феномен человеческого (бес)сознания.
12. ↑ Напомню, что к тому моменту Савояров был уже женат на своей многолетней сценической «паре», Ариадне Горькой (в девичестве — Азагариной). Собственно, она одна и стала той повседневаной речевой «средой», в которой заразительные трубачи из навязчивой присказки постепенно переродились в полноценную свору фон’фористов.
13. ↑ К слову говоря: из тех же барабанно-трубных «фанфаронов», цепляясь за начальную интонацию, выросли ещё одни савояровские куплеты — из той же десятки «хитов» довоенного и военного времени. Разумеется, я имею в виду «Благодарю покорно». Снабжённые почти бесконечным числом куплетов на любой случай жизни, тем не менее, всякий раз они вступали в дело с одного и того же загадочного зачина: «У Дона-Марона ребёнок...» (впоследствии переделанного для Аркадия Северного в блатную одесскую шнягу). Само собой, даже самого лядащего Дона-Марона очень трудно отделить от фон-форона.
14. ↑ Говорят ещё, в конце 1900-х годов Савояров облюбовал один незатейливо-циничный сценический трюк (в перебивочке между музыкальными номерами), всякий раз добиваясь при его посредстве — резкого оживления публики. Подобно полковому горнисту, картинно прикладывая к губам военную трубу (корнет-а-пистон), он словно бы готовился издать фанфары, однако затем — из раструба доносился только рвотный хрип, а затем — шёл жидкий дымок. Нетрудно заметить, что при всей простоте (почти балаганной) трубчатого фокуса, он не только давал эффект (дешёвый и сердитый), но и в буквальной точности соответствовал двойной концепции фумизма-фонфоризма, одновременно пристёгивая к нему изнанку «Трубачей».
15. ↑ И само собой, далеко не просто так здесь появился ещё и портовый град Гавр, ближайший сосед и победивший конкурент нормандского Онфлёра. Бойкий торговец..., весьма предприимчивый предприниматель из про’ходного (паро’ходного & до’ходного) места, Феликс Фор представлял собой едва ли не сáмого помпезного (до карикатурности) за последние десятилетия провинциала, осевшего в кабинете & кресле французского президента. Глядя (даже издалека) на этого любителя настойки из белой смородины, трудно было не прослезиться, — от приступов хохота. Особенно — такому старому интересанту всего французского как мсье Савояров. И в самом деле, изображение Феликса Фора не отставало от его порфироносного носителя: что за осанка, что за поворот головы, что за взор (почти позор)!.. Во время его (в разные годы и в разных местах) встреч с Николаем II трудно было определить наверное: кто из них царь, а кто — просто Ваше благородие, господин полковник. Во всяком случае, недостатки происхождения и интеллекта Феликс Фор восполнял любыми подручными средствами (из оставшихся под рукой). Типичный наследный гаврик из гавра (стольного города): для своей президентской персоны он требовал этикета и почестей — почти королевских. Ну... и обращения соответствующего, как минимум, аристо...кратного. Собственно, он его и получил (обращение). Сполна. За что и был прозван (посмертно) мсье «фон-Фором», слегка на (п)русский лад. — Короче: ничего здесь не попишешь, потрясающий был человек, словно специально созданный природою ради вящей иллюстрации! То ли наглядный символ, то ли самый герб преосвященного фон’форизма: во весь рост своего амбруазного редингота, — в зените славы и яме успеха (не исключая гордого абриса п’резидентского живота). Но всего красноречивее оказалось его нетленное — надгробие на кладбище Пер-Лашез (легко можете проверить, если одного моего слова недостаточно). Здесь уж и мне, старому грешнику, лучше бы захлопнуть рот и у(с)троить минуту молчания. После всего, как и полагается...
16. ↑ Образуя своеобразную поговорку-перевёртыш и продолжая рассуждать в фор’ватере высшего пол’литического замыслу президента Франции, Михаил Савояров уже с 1899 года мог в полной форме и с такою же выкладкою называть себя «анти-фористом» (или «фон-фористом», как кажется уместнее), — скажем, в противовес тем же парижским дрейфусарам и анти-дрейфусарам (к числу последних, кстати, принадлежал и президент Фор, пока его не хватил удар). К тому же, навязчивый фон-фор «на фоне форы» имел вид фумистической скороговорки, что почти сразу обрекло его на «попадание в куплет», — хотя бы как минутное баловство на грани (будущей) дада-бес’..смыслицы.
      И разумеется, в заключительном заключении своего фанфаронического эссе я не считаю должным уточнять, что поместил здесь далеко не всю генеалогию савояровского фумизма (с трубой в кармане и трубкой за пазухой). Собственно, даже меньше половины. Оставив большую часть извилистых путей фонфоризма — в тени..., конечно, в тени (где же ещё!..), — как и полагается старому нигилисту, временно замещающему должность председателя плоской земли (со всеми вытекающими из неё последствиями).

1. ↑ ^{1,0 1,1} М.Н.Савояров, «Помётки» от сборника «Кризы и репризы» (1907-1927 гг.) — «Внук Короля» (двух’томная сказ’ка в прозе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г.
2. ↑ Иллюстрация — Михаил Савояров, «внук короля», пред’последняя фотография-имитация (двадцать лет спустя) в образе прежнего савояра-гаера-короля эксцентрики. Фото: Михаил Савояров ~ 1933-34 г. «Битое стекло» работы Анны т’Харон
3. ↑ ^{3,0 3,1 3,2} Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса» или книга без права переписки. — Сан-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. — изд.первое, 568 стр.
4. ↑ Иллюстрация «Чёрный квадрат» Альфонса Алле, (каким он мог быть). Псевдо’реконструкция (февраль 2009) картины 1882 года, показанной в октябре того же года на выставке «Отвязанного искусства» под названием «Драка негров в подвале глубокой ночью» (название приведено не точно, к тому же — намеренно). Reconstruction de Khanon, fe 2009, — archives de Yuri Khanon.
5. ↑ Alphonse Allais. (biographie par François Caradec). «Œuvres anthumes». — Paris, Robert Laffont Edition S.A., 1989. — 682 p.
6. ↑ ^{6,0 6,1} Н.К.Рерих. Листы дневника. В трёх томах. Том 3. — Мосва: Международный Центр Рерихов, 1996 г.
7. ↑ Жюль Леви. Первая выставка «Отвязанных искусств», 1 октября 1882 г. — Париж: улица Антуан-Дюбуа, дом 4
8. ↑ Модест Или Чайковский. «Пиковая дама» (либретто оперы для брата-Пети, «Что наша жизнь?» — ария Германа).
9. ↑ ^{9,0 9,1 9,2 9,3} Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» или книга-которой-не-было-и-не-будет. — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
10. ↑ М.Н.Савояров. «Ре’призное» (приставные куплеты). — Из записных книжек М.Н.Савоярова и пометок на нотах. — Сан-Перебур, Центр Средней Музыки, 215.
11. ↑ ^{11,0 11,1} Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (двух’томная сказка в п’розе), том первый. — Сан-Перебур, «Центр Средней Музыки», 2016 г.
12. ↑ Erik Satie, «Correspondance presque complete» (par m-me Ornella Volta). — Paris. «Fayard / Imec», 2000. 1260 p. — Tirage 10 000.
13. ↑ Ф. Ёдор Тютчев. Полное собрание стихотворений. (Библиотека поэта. Большая серия). — Лениград: Сов’етский писатель, 1987 г. — стр.105 («Silentium!»)
14. ↑ Иллюстрация — Картина (или коллаж, если угодно) Сапека «Мона Лиза с трубкой» была впервые выставлена на Второй выставке «Les Arts Incohérents» (Отвязанных искусств) в октябре 1883 года. Юр.Ханон-2009 — реставрация & подкраска.
15. ↑ Булгаков М.А. Избранная проза. Мастер и Маргарита (часть первая). — Мосва: Художественная литература, 1966 г.
16. ↑ Ил’люстрация — Михаил Савояров, «внук короля» — в костюме и образе босяка (питерского уголовника). С почтовой фото-открытки начала 1910-х годов (Сан-Перебург).
17. ↑ Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Санта-Перебурга: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
18. ↑ ^{18,0 18,1} М.Н.Савояров. «Сатиры и сатирки» (помётки и подмётки к сборнику). — Из черновых тетрадей. — Сан-Перебур, Центр Средней Музыки, 215.
19. ↑ А. Чудаков. «Неприличные слова» и облик классика. — Мосва: «Лит..ературное обозрение», № 11, 1991 г. (стр.73)
20. ↑ ^{20,0 20,1 20,2 20,3 20,4} Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
21. ↑ Иллюстрация — Пётр Шумахер, (не)прилично зачёсанный и нарядно одетый (как школьник), с любимой тросточкой. — Мосва, ~ начало 1880-х (с открытки московского фотоателье Шерер).
22. ↑ А.А.Ахматова. Собрание сочинений в шести томах (и всё лебеда). — Мосва: Эллис Лак, 1998 г.
23. ↑ Даниил Хармс. Собрание сочинений: в двух томах (том первый). — Мосва: Виктори, 1994 г.
24. ↑ Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (двух’томная сказка в п’розе), том второй. — Сан-Перебур, «Центр Средней Музыки», 2016 г.
25. ↑ М.Н.Савояров «Трубачи» (непростой постой в деревне). Комическая песенка-картинка (в неопубликованном варианте: срамная песенка-картинка или обсценная сценка). — Из архива М.Н.Савоярова. Центр Средней Музыки, Сан-Перебур, 217 г.
26. ↑ М.Н.Савояров. «Трубачи» (постой в деревне), комическая песенка-картинка. — С.-Петербург, изд.«Эвтерпа», 1915 год (третье издание, кат. № 304)
27. ↑ Библия (Синодальный перевод)». Дата создания: 1815—1875, опубл.: 1877 год. — От Иоанна святое благовествование. Глава 1:1-2.
28. ↑ А.В.Аверченко. Весёлые устрицы (часть II. Около искусства. «Неизлечимые»). — СПб.: Библиотека Сатирикона, издание М.Г.Корнфельда, 1912 г.
29. ↑ Иллюстрация — Президент Франции Феликс Фор, официальная фотография. Юр.Ханон. «Два процесса». — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г. — 568 с. (стр.570)
30. ↑ Чжан Бинлинь. «Случайная эволюция» (перевод: проф.Тихонов, текст: Юр.Ханон). «Маленький путь увеличения». Echantillon.
31. ↑ Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis.
32. ↑ Иллюстрация — Ophikleide: Haus der Musik (Fruchtkasten), Landesmuseum Württemberg, Stuttgart. Раструб старого офиклеида (на вид упрощённого и облегчённого), может быть, даже из военного оркестра.
33. ↑ Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сана-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г.
34. ↑ В.А.Екимовский. Автомонография (издание второе). — Мосва: Музиздат, 2008 г., тираж 500 экз., 480 стр. — стр.359
35. ↑ Иллюстрация — — Юр.Ханон. Окончание первой (второй) книги Михаила Савоярова и о нём: «Внук Короля» (ска’зка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. 26 мрт 219, на фотографии последний экземпляр, передняя часть книжного блока без обложки.
36. ↑ «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г.
37. ↑ Иллюстрация — Поль Гаварни, «A cavalry trumpeter on horseback». Courtesy of the British Museum (London). Акварель: 208 × 119 mm, ~ 1840-е годы..

• Д.Губин, Юр.Ханон. «Музей Вождей». — Лениград: программа «Монитор» от 8 апреля 1990 г.
• Д.Губин «Игра в дни затмения» (Юрий Ханон: интер...вью). — Мосва: журнал «Огонёк», №26 за 1990 г. — стр.26-28
• Юр.Ханон «Музыка эмбрионов» (интервью с Максимом Максимовым). — Лениград: газета «Смена» от 9 мая 1991 г., стр.2
• Юр.Ханон. «Лобзанья пантер и гиен». — Мосва: журнал «Огонёк» №50 за декабрь 1991 г. — стр.21-23
• Юр.Ханон, «Скрябин умер, но дело его живёт» (интервью с Кириллом Шевченко). — Лениград: газета «С...мена» от 13 ноября 1991 г., стр.7
• С.Кочетова. «Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом» (интервью). — Сан-Перебург: газета «Час пик» от 2 декабря 1991 г., стр.11
• Юр.Ханон. «Александр Николаевич (январские тезисы)...» (к 120 годовщине со дня рождения А.Н.Скрябина). — Сан-Перебург: газета «Смена» от 7 января 1992 г. – стр.6 (и последняя)
• Юр.Ханон. «Моя маленькая ханинская скрябиниана». — Мосва: журнал «Место Печати» №2 за 1992 г. — Приложение: к 120-летию со дня рождения А.Н.Скрябина, стр.102-135.
• Юр.Ханон: «Эрик-Альфред-Лесли, совершенно новая глава» (во всех смыслах). — Сан-Перебург: «Ле журналь де Санкт-Петербург», № 4 за 1992 г., стр.7
• Юр.Ханон. «Несколько маленьких грустных слов по поводу годовщины усов» — Сан-Перебург: газета «Смена» от 6 января 1993 г. – стр.7
• Юр.Ханон, «Разговор с психиатром в присутствии увеличенного изображения Скрябина», — Москва: журнал «Место печати», №4 за 1993 г.
• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (первый обрывок). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 1993 г.
• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо». — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» & изд.«Лики России», 1995 г. — том 1. — 680 с. — 3000 экз.
• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (издание второе, до- и пере’работанное). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» 2009 г. — том 1. — 680 с.

• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть вторая), издание уничтоженное. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & те же Лики России, 2002 г. — 840 стр.
• «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. — 836 стр.
• Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Санкта-Перебурга: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г.
• Юр.Ханон «Русский Шумахер» (роман’с без слова). — Центр Средней Музыки, Сана-Перебур (no publier, en un an).
• Юр.Ханон «Савояры царя Авгия» (третий конденсат). — Сана-Перебур, Центр Средней Музыки, (no publier, en un an).
• Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. — 544 стр.
• Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр.
• Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание)
• Юр.Ханон. «Не современная не музыка» (интервью). — Мосва: жернал «Современная музыка», №1 за 2011 г. — стр.2-12
• «Ханон Парад Алле» (или малое приложение к большому прибору). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2011 г.
• Юр.Ханон, Аль Алле. «Мы не свинина» (малая ботаническая энциклопедия). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г.
• Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус «Два Процесса» (или книга без права переписки). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. — 624 стр.
• Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. — 648 стр.
• Юр.Ханон, Аль Алле. «Не бейтесь в истерике» (или бейтесь в припадке). Третий сборник (второго мусора). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
• Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
• Л.А.Латынин, Юр.Ханон. «Два Гримёра» (роман’с пятью приложениями). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2014 г.
• Юр.Ханон «Книга без листьев» (или первая попытка сказать несказуемое). — Сан-Перебург, Центр Средней Музыки, 2014 г.

• Юр.Ханон, «ПАР» (роман-автограф). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2015 г.
• Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г.
• Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis.
• Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (двух...томная сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г.
• Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
• Юр.Ханон, Аль.Алле. «Последний рассказ» (или надгробие гения). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2017 г.
• Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через Трубачей» (или опыт сквозного пре...следования). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2019 г.
• Юр.Ханон. «Уходящая книга» (вид со спины). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2020 г.
• Юр.Ханон, Эр.Сати. «Малая аркёйская книга» (или скрытый каталог школы иезуитов). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2021 г.
• С а в о я р о в ы : после слов ^ie. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2023 г.
• Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (издание второе, углýбленное и ухýдшенное). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2025 г.

• Михаил Савояров, ещё один ... король мимо трона
• Михаил Савояров (и его стихи)  (на его сайте в папке «Слова»)
• Из бранного — в избранное  ( сухой остаток )
• Родня... от Шумахера до Савоярова
• Столица Савойской Империи  (воспоминания осколка)
• « Трубачи » внука короля  ( маленький оригинал для будущих больших копий )
• « Трубачи » Александра Галича  ( маленькое раз’следование с большим под’текстом )
• « Трубачи » Юрия Германа  ( или анонимка бес доноса )

• Двуглавый Штейнберг...  ( и «даже не родня» )
• Анархист от — музыки
• «Внук Короля»  ( или фанфары для фумистов )
• Пётр Шумахер, придворный поэт царя Авгия
• Карл-Эммануил, совсем неправильный король
• Не богемный, а богемский  ( или дурак ты, Дима )
• «Вот, что наделали песни твои!..»  ( от печки до Савоярова )
• О музыкальном в’-лиянии собак