Мать Горького (Олег Иванов) — различия между версиями

С
мотрите сюда : сегодня мне (как читателю и гражданину) хотелось бы повернуться на все сто восемьдесят градусов, задом наперёд, и обратиться напрямую — туда, прямо к нашим писателям и прочим литераторам. Обыкновенно всё происходит в точности наоборот, конечно, — это писатели и прочие литераторы обращаются к читателю, чтобы тот снизошёл и прочитал его книгу. Но мне хочется, чтобы сейчас было не наоборот.

И вот, значит, почему.

Послушайте внимательно...

  Здесь и сейчас..., — я имею в виду: прямо здесь и сейчас, на наших глаза — в России происходит удивительный, поистине невероятный взлёт литературы.^[3]:652 Достаточно обмолвиться, что раньше, во времена приснопамятного СССР существовал всего один союз писателей, один на всех, — затем, после падения железного занавеса, их стало два, три..., а сейчас их уже несколько (число точно не припомню), — стало быть, можно сделать закономерный вывод, что литература сильно расширилась, стала богаче и многогранней, всё более и более полно удовлетворяя литературные потребности местного населения. Однако отсюда, где я нахожусь, мне видится, что она могла бы не довольствоваться достигнутым и подняться ещё выше, — если бы приняла к действию тó, что я ей предлагаю сегодня в своём обращении.^[4]:271
    Речь в нём пойдёт, прежде всего, об отношении к литературному наследию прошлого.

  Дорогие российские писатели, наследники советской литературы! Вот уже три десятка лет как мы живём в государстве, где конституция гарантировала гражданам равенство и свободу.^[5] Однако они сами отнюдь не спешат воспользоваться новыми возможностями. Тяжкая скованность свинцовыми цепями прошлого продолжает довлеть меж судьбами нашей культуры, и без того подверженной довлению. Так не пора ли поставить вопрос ребром: хватит относиться к литературному наследию прошлого, как к писаной торбе. Надо смелее вторгаться в него, пронизывая актуальным содержанием и приспосабливая к акутальным потребностям современности. — А иначе..., иначе грядёт неизбежная расплата. Вижу: недалёк тот день, когда люди попросту перестанут понимать большинство произведений прошлого. Это произойдёт неизбежно, если вовремя не спохватиться и не подкорректировать их в согласии с нашими временами и нравами. Оборотитесь вокруг себя... Даже господа-композиторы, печально известные на весь свет своим задохлым консерватизмом (не зря же говорят, что музыка, как правило, отстаёт от литературы лет этак на двадцать семь), уже давно занялись этим нужным делом. Чего стóит один только пример мужа балерины Плисецкой (кажется, Щедрин его фамилия), который сумел радикально приблизить к сегодняшнему дню бесконечно устарелое Бизе, не говоря уже о мёртвых душах или очарованной даме с собачкой.^[6] И это, между прочим, далеко не лучший и ещё дальше не единственный пример, — уж можете мне поверить нá слово, поскольку им (ему) несть числа.
    — А что сделали вы, передовые представители литературного цеха?

  Мертвенная леденящая пустыня открывается воспалённому взору каждого страждущего читателя. — О поле, поле, кто тебя усеял мёртвыми костями..., — как неоднократно говорил в таких случаях один небезызвестный поэт.^[8] Возьмём, к примеру, хотя бы «Мать»,^{[комм. 2]} — я имею в виду известное произведение М.Горького,^[9] которое едва ли не добрую сотню лет, — и в годы репрессий, и военного лихолетья, и последующего культурного и экономического подъёма, — продолжало свою добрую службу на благо воспитания новых поколений.^[10] Но вот вопрос: кого же оно может воспитать сейчас, если его не модернизировать, вовремя приспособив к нуждам нашей эпохи? — Страшно сказать, но практически никого. Всё наше молодое поколение, не говоря уже о подростках сегодняшних дней, просто не может взять в толк, на каком постном масле там заварена вся эта каша с возмущением фабричных рабочих и прочими атрибутами нарастающего революционного движения. Уже самое звучание слова «революция» всем порядком набило оскомину. — Не пора ли откровенно признаться самим себе: народ давно устал от пустой политической трескотни, от всех этих оранжевых, голубых, серых и прочих цветных революций (не исключая также и революцию достоинства). Превыше всего, наши люди хотят укрепления мира, стабильности и процветания. И не просто хотят, но вполне обоснованно ждут, что вы, господа писатели человеческих душ, оставив прочую суету и формализм, поможете им в этом. Однако чтó им может принести «Мать» в своём прежнем виде (столетней давности), взятая только ради примера. Давайте скажем честно: сегодня она на руку одним только бузотёрам и тлетворным агентам влияния, которые не желают для народа ничего хорошего: ни стабильности, ни процветания, ни всего остального.
    — Как говорится, любые комментарии здесь излишни. Они только мутят воду.

  Даже основательно углубившись в «Мать», позиция автора (между прочим, известного русского бытописателя начала XX века) оставляет местами горькое недоумение. К примеру, сегодня почти невозможно понять, по какой причине Павел Власов, в общем-то, вполне конструктивно настроенный рабочий, который и в современных условиях мог бы успешно трудиться на том же Уралвагонзаводе,^[11] связался с людьми столь сомнительных взглядов и даже (прямо скажем) — революционерами? Сам А.М.Горький довольно неуклюже объясняет его недальновидный поступок тем, что якобы русским рабочим в массе своей тогда жилось очень плохо, а потому они нередко уходили в область деструктивных наклонностей и пониженной социальной ответственности. Ну что ж..., поверим писателю на слово: пускай даже во времена Горького всё было так..., или почти так. Однако современный рабочий только с большим трудом может осознать, чтó же означает на деле эта, в общем-то, неконкретная и даже обтекаемая формулировка: «жилось очень плохо». Давным-давно мы привыкли уже к непритязательности и выносливости русского человека, тем более — такого, фабрично-заводского. Как бы ему ни жилось, как бы ни работалось, а ему всё нипочём, жила бы страна родная, и нету других забот.^[12] Проще говоря, он не нытик, не жалобщик и (почти) не доносчик. Ну и что из того, что сорок процентов населения у нас оказалось где-то глубоко внизу, за оффициальной чертой бедности?.. Мы же хорошо знаем, до какого чёрта произвольно проводятся все их черты: одно лёгкое движение руки... — и бедность незаметно превращается..., превращается... сначала в относительный достаток, а затем и полное (у)довольствие (с отдельными элементами патриотического присоединения исконных земель). А потому, внутренне соответствуя главным особенностям государственного механизма, наш рабочий люд давно уже давно заткнул себе уши подручными материалами и не слушает пустопорожних бузотёров, которые всеми правдами и неправдами пытаются выманить их из-за этой черты или даже заставить её переступить... Так не будем же поддаваться модному нынче всечернительству, и скажем просто и прямо: ещё никогда в истории России нашему населению не жилось так сытно и хорошо, как в последние два десятилетия вящей стабильности и такого же реверсивного развития. Ну..., и ради чего же теперь, спрашивается, — попусту смущать незрелые умы произведением заведомо устаревшим, в котором говорится, что жить на Руси, может быть, «плохо» или даже «очень плохо»?.. Художественный приём, прямо скажем, не слишком-то блестящий, особенно, на фоне повального убеждения нашего населения в том, что актуальное «плохо» на самом деле означает не просто «хорошо», но даже более того: «хорошо как никогда».^[13] Пожалуй, в таком случае остаётся лишь задать риторический вопрос в воздух:
    — К чему раскачивать лодку и менять коней на переправе?..

  Таким образом, ещё до начала прочтения «Матери» придётся сделать однозначно безрадостный вывод: роман оставит современного читателя в полном недоумении, не поймёт он мотивов поведения ни самогó Павла, ни его матери Ниловны.^{[комм. 3]} И здесь, кроме шуток, придётся произвести серьёзные коррективы. Для того, чтобы читатель ощутил собственную сопричастность и его задели за живое поступки и эмоции главных героев, в произведение необходимо ввести, так сказать, актуальный нерв или хотя бы звучание современной ноты. И здесь нам не обойтись без первейшего урока наших драгоценных классиков (и даже романтиков) диалектического материализма, которые всегда были ориентиром не только для автора «Матери», но также и для всех его позднейших последователей.^[14]:59-60 Итак, ещё раз повторим урок: если «бытие определяет сознание», то и современная жизнь должна влиться широкой струёй в произведение прошлого, сделав его глубоко живым и насущным для наших людей.

— Только это позволит снова превратить
    ветхий антиквариат в нужную сегодня вещь.

  Напомню, что здесь мы обсуждаем «Мать», отталкиваясь от основной темы и содержания романа, однако имеем в виду значительно более широкие перспективы и области практического приложения. В отличие от литературы и политической жизни столетней давности, ставившей во главу угла подлинность (реализм, правдивость) или хотя бы видимость подлинности (эрзац реализма и правдивости), современная среда бесконечно далека от подобных ценностей, воспринимая их скорее со снисходительной усмешкой, чем всерьёз.^[16]:13 Пожалуй, основной чертой новейшего российского общества и государства, начиная от эпохи «развито́го социализма», стала имитационность или, не побоюсь этого слова, суррогатность основных ценностей, понятий и критериев.^{[комм. 4]} Таким образом, теперь становится прозрачно ясен тот главный приём, которым следовало бы пользоваться на путях обновления устаревших произведений отечественной литературной классики, приводя сознание в соответствие с современным «бытиём». И прежде всего, мне кажется, что было бы крайним сужением низводить роман до одного слова и, как следствие, до одной темы материнства. Сочетая вечное с актуальным, необходимо дополнить роман остро-современной темой суррогатности, для начала (в виде метафоры) дополнив ею название романа. К слову вспомню, что предлагаемая тема уже нашла своё отражение во многих современных телесериалах, имевших успех у публики. Значит, мы находимся на верном пути. Первым делом, необходимо внести соответствующие духу времени поправки в название произведения, которое будет называться уже не просто «Мать», а — «Суррогатная мать», что придаст ей оттенок своевременности и коммерческой успешности. Не сомневаюсь, что в таком виде роман Горького быстрее найдёт дорогу к умам и сердцам нового российского читателя. Не будем забывать: секрет резонанса всякого произведения искусства, прежде всего, в его соответствии, попадании в главный животрепещущий нерв времени.^[17]:264

И если жизнь хороша, то и отражающая её литература должна быть хороша — ничуть не менее.

  Со всеми втекающими и вытекающими последствиями, разумеется. Позволю себе дать господам писателям несколько ценных советов как общего, так и прикладного характера. — Конечно, тему революции не следовало бы выбрасывать полностью. В противном случае, вместе с грязной водой мы выплеснули бы и Максима Горького: от его романа попросту бы ничего не осталось. Как мне кажется, в деле подновления нужно держаться меры допустимой разумности. Для начала (ещё в завязке) нужно ненавязчиво ввести в фабулу некий дополнительный сюжет или, говоря языком беллетристики, тайную интригу. Молодой рабочий Павел Власов, поначалу не испытывающий никакого дискомфорта от окружающей его действительности, неожиданно узнаёт от случайного знакомого, что в силу превратностей судьбы является не натуральным, а — суррогатным ребёнком своей матери, Ниловны. Но очень скоро злополучная пара народовольцев, для которой Ниловна вынашивала долгожданного наследника, была отправлена царским правительством на каторгу (скорее всего, за участие в той же революционной деятельности). Заказчики даже не успели расплатиться с Ниловной и ей не оставалось ничего другого, как оставить чужого ребёнка себе и вырастить его. Но вот, прошло много лет и тайна случайно открылась, причём, не только самому бенефициару интриги. О том, что Павел не настоящий, а суррогатный постепенно узнают его коллеги, рабочие той же фабрики и начинают относиться к Павлу с опаской, а некоторые даже сторонятся и показывают на него пальцем. Здесь, может быть, следует ввести вставной диалог рабочих, однако, не пытаясь модернизировать стиль романа, а напротив — подчёркнуто архаизируя его. Подобный приём необходим, чтобы лишний раз подчеркнуть гундящую кровную связь представителей рабочих профессий с нашими духовными скрепами, показать на фоне главных героев, что они не какие-нибудь перекати-поле, а совершенно настоящие (и уж во всяком случае, не суррогатные). Например, рабочие обсуждают между собой трезвый образ жизни Павла:

      — А пошто Павлуха бухла не ымѣтъ?
      — Ибо зѣло суррогатенъ есьмъ челомъ.
      — Ахти, да еже паче татарина золъ еси!

  Кстати (о птичках), в этом месте позволю себе небольшое теоретическое от(ст)упление об истории и скрепах, чтобы писатели лучше понимали истинный смысл и содержание производимых сюжетных манипуляций. Не следовало бы наивно полагать, будто само себе существительное «суррогат» или однокоренные с ним прилагательные употреблены здесь в оценочном смысле (как подделка, подмена или эрзац), чтобы, так сказать, принизить или даже совсем обесценить понятие горьковской матери. Ничуть нет. И даже напротив, внутри попытки подновления заведомо устаревшего романа содержится некая новая (прибавочная) ценность, корни которой, как всегда, коренятся в хорошо забытых старых представлениях. Чтобы не быть обвинённым в голословии, приведу пример этнографического характера... — Насколько мне (может быть) известно, в последние 19 лет в нашей стране широко укоренилось мнение, будто русские мужики издревле ходили охотиться на медведя с рогатиной.^[19] Скажу сразу: это глубочайшее заблуждение. Даже малому ребёнку понятно, что убить могучего зверя какой-то палкой, пускай даже и раздвоенной на конце, весьма затруднительно.^{[комм. 5]}

  Новейшие историко-философские исследования, подкреплённые прошлогодними сенсационными археологическими находками в районе Малой Рогатки, неопровержимо свидетельствуют: русичи ходили на оного мёдовёда (или медовода, как свидетельствуют преосвященные архангелогородисты) со специальным (отнюдь не кустарным) орудием, называемым в летописях сур’рогатиной.^[20] Сей ведовской прибор языческий имел вид столь ужасный и душераздирающий, что ни один нормальный медведь не мог выдержать его простейшей демонстрации (на расстоянии менее ста саженей). Бывали случаи, многократно описанные в берестяных грамотах, когда зверь, завидев в руках охотников сур’рогатину, не просто падал замертво, но живьём выпрыгивал или вылезал вон из собственной шкуры: до такой степени невыносим для него был самый вид сур’рогатины. Прежде считалось, что такие тексты носили нарочно сказочный (лубочный) или хвастливый характер. Однако последние подтверждения говорят в точности об обратном.^[21] Говорят даже, что опытные охотники вообще избегали вступать в непосредственный контакт с хищником, дожидаясь на почтительном расстоянии именно такого эффекта. И дело здесь было не только в природной осторожности русского человека, но и в элементарном расчёте, поскольку в случае шкура сур’рогатного медведя оставалась целёхонькой и могла быть продана за очень хороший куш.^[22] И только спустя сотню-другую лет, русские люди «сократили» сур’рогатину до простой «рогатины», — по традиционной человеческой лени и небрежению выговаривать длинные слова полностью,^{[комм. 6]} — что и послужило причиной распространённого заблуждения, которое, к сожалению, в полной мере унаследовали и наши почвенные литераторы, писавшие о старорусском быте.^[23] К сожалению, я не могу привести здесь описание или изображение ужасного оружия наших предков. Говорят, что единственная сохранившаяся до наших дней сур’рогатина находится на спец.хране в подвалах ФСБ на Средней Рогатке. Однако даже эту утечку подтвердить или опровергнуть сегодня представляется маловероятным по вполне понятным причинам. Из немногих сохранившихся источников следует, что суррогатина на Руси была не только на хорошем счету, но и в широком ходу, однако по сей день её форма, материал и примерные технико-тактические данные остаются крайне расплывчатыми. После победы Великого Октября все сведения на этот счёт были засекречены личным распоряжением наркома преосвещения. Не удержусь, впрочем, чтобы не сообщить ещё одну эксклюзивную информацию, достоверность которой, впрочем, представляется почти несомненной. На прошлогоднем июльском заседании российского Совета обороны, посвящённом подспудному освоению арктики и антарктики, опять-таки в обстановке строжайшей секретности, обсуждалась возможность применения модернизированной (скрытой) сур’рогатины для борьбы с американскими бело-боевыми медведями во время подготовки к внеочередному референдуму о присоединении Аляски. Со ссылкой на осведомлённые источники стало известным даже название этого изделия: «Р-г-а С400-М». И опять мы видим перед собой очередную аббревиатуру, хотя на самом деле в точности известно, что под ней скрывается наша старая знакомая: русская сур’рогатина, выполненная малым ведомством Чубайса по современным технологиям (в рамках инициированной господином п’резидентом государственной программы сур’рогатного импортозамещения).

Может показаться, что всё это больше похоже на какую-то травлю.

Однако, не тут-то было.^{[комм. 7]}

  И в заключении несколько слов о том, что касается новейших подтверждённых артефактов существования сур’рогатины, которые нашли, в частности, отражение в специальном постановлении Верховного суда РФ, то до вчерашнего дня (видимо, по недосмотру соответствующего ведомства) в открытом доступе имелся соответствующий документ, из которого можно сделать однозначный вывод, что далеко не только мы озаботились вопросом доступа к секретной информации. Так, буквально за полторы недели до дня президентского выбора (весна 2018 г.) известным оппозиционером А.Нахальным (с использованием увесистой пачки американских денег) была осуществлена диверсия: несостоятельная попытка кражи рабочего образца сур’рогатины из спецхранилища ФСБ. Отчётливо понимая, что главной целью этой пропагандистской акции было кардинальное ослабление обороноспособности нашей родины, чекисты легко предотвратили попытку проникновения в секретные помещения. На суде А.Нахальный, находившийся под воздействием сильнодействующих наркотических веществ, также признался, что рассчитывал наладить серийное использование сур’рогатины в процессе предвыборной борьбы с правящей партией РФ, эмблемой которой, как известно, является белый медведь (близкий родственник аляскинского). Его признание лишний раз говорит о так называемом «интеллектуальном уровне» последних представителей широко разрекламированной в западных СМИ «российской оппозиции».^[25]:6 Что можно сказать об их руководительских способностях, если даже её монопольный идеолог и фактический лидер не понимает, что медведь на картинке и настоящий живой медведь — совсем не один и тот же предмет. И если перед первым (как перед чистой абстракцией) любая сур’рогатина (даже в последней модификации «Р-г-а С400-М») тушуется и бледнеет, не в силах произвести ни малейшего действия, то второй, напротив, тушуется и бледнеет перед нею — сам. Казалось бы, даже малое дитя понимает разницу между картинкой в букваре и — реальной наличностью в жизни. Малое дитя — да..., но никак не лидеры т.н. оппозиции. Бесконечно грустно наблюдать, как люди столь низких умственных способностей претендуют сегодня стать властителями дум нашей молодёжи! Сур’рогатины на них нет, честное слово..., или, по крайней мере, соответствующей директивы правящей партии.
    Впрочем, вернёмся на зад к сюжету повести известного пролетарского писателя.^[26]

  После раскрытия сомнительных обстоятельств зачатия и рождения, понемногу начинают сторониться Павла и фабрично-заводские девушки, полагая (возможно, даже ошибочно), что он, в силу своего происхождения, способен только на суррогатные половые отношения. Поначалу Павел тяжело переживает сам факт сексуальной изоляции (или депривации, как сказал бы психиатр нашего пред...последнего лидера), но затем на него снисходит счастливая мысль: посвятить свою жизнь борьбе с реакционной (свойственной отживающему сословному обществу) традицией суррогатного материнства. — Нет, эта борьба уже не за себя самого, а за те сотни и сотни тысяч несчастных душ, которые могут в будущем появиться на свет сугубо суррогатным способом и затем потерпеть такое же жизненное фиаско, как и он, Павел. Ведь широко известно, что если не хочешь быть несчастным, то лучше и не родиться.^[27] Однако Павел отчётливо понимает всю зыбкость своих планов: реакционное царское правительство ни за что не примет закона о запрещении суррогатного способа деторождения, поскольку от этого отжившего органа вообще ничего хорошего ждать нельзя, ведь чего же хорошего может быть в самом царском правительстве? Царское правительство! — даже само по себе сочетание слов абсурдное, чушь на постном масле, да и только!.. Конечно, при царе был невыносимый гнёт, это не вызывает ни малейших сомнений, но вот вопрос: было ли при царе правительство?.., — я теряюсь ответить на этот вопрос и даже не знаю, возможно ли такое в принципе. Ведь царь как предмет или понятие — это уже само по себе очень плохо, а правительство — напротив, довольно хорошо или, по крайней мере, терпимо.^[13]

    — По крайней мере, так следует из теории суррогатного управления.

  Впервые открыв для себя эти, казалось бы, прописные истины (хотя и написанные заглавными буквами), Павел желает углубления своих знаний и начинает усиленно заниматься самообразованием. Он увлекается чтением этической и политической литературы, посвящённой критике сур’рогатного материнства и, шаг за шагом, постепенно приходит к неизбежному выводу, что принять запрещающий закон способно только будущее Советское правительство. Однако дать такому правительству волю принять подобное решение (и ещё множество аналогичных), возможно лишь через свершение Великой октябрьской революции и свержение паразитического царского правительства. Прошу писателей особо обратить внимание на этот очень важный сюжетный ход. В таком случае само по себе понятие о революции хоть как-то свяжется в сознании читателей с насущной современной проблемой, к которой неравнодушно наше население. Как следствие, новая «Суррогатная мать» быстрее найдёт дорогу к умам и сердцам российских граждан. Значительно более близкими и понятными станут поступки Ниловны и её характер, а также трудный и неоднозначно протекающий процесс её подключения к революционному движению. И здесь происходит решительный перелом в сюжете суррогатного романа. До этого момента отношения между суррогатным сыном и суррогатной матерью оставляли желать лучшего. Понятно почему: эти отношения тоже были преимущественно суррогатными, — в полном соответствии с их взаимным статусом. Кстати сказать, даже общеизвестные отношения между папой Карло и Буратино были много лучше, ведь в итальянском варианте суррогатный отец (папа Карло) не имел выраженного субстанционального родства со своим суррогатным ребёнком. Пожалуй, если логически продолжить предлагаемую аналогию, то Ниловну следовало бы сравнить вовсе не с папой Карло, а — с поленом, из суррогатной материи которого был вырублен будущий ребёнок.^[29] Разумеется, в моих словах не присутствует ни малейшего желания как-то унизить Ниловну. С момента фактического расторжения договора о деторождении, она глубоко переживала кризис своего суррогатного материнства; но (sic!..., и на последнем обстоятельстве я поставлю особое ударение) только до тех пор, пока Павел не был осу́жден за свою суррогатно-революционную деятельность. И тогда она сама взяла в свои руки чемодан с листовками, чтобы сеять и разбрасывать их вокруг себя, в (пока) несознательные народные массы. Пожалуй, здесь содержится самый сильный сюжетный ход, по существу, перечеркнувший прежнюю суррогатность, пронизывавшую всю жизнь матери и сына. Можно сказать, что с этого момента они становятся друг для друга настоящими..., или почти настоящими. Мало что может сблизить детей и родителей более, чем совместная идеологическая борьба с суррогатностью или её пережитками.^[30]

    — Надеюсь, что последний тезис не (по)требует дополнительных пояснений.

  Разумеется, я бесконечно далёк здесь от того, чтобы утверждать, будто бы все сюжетные линии и эпизоды повести равно подлежат модернизации. Да и с самим фактом последней тоже следовало бы обращаться с осторожностью, без лишнего передёргивания или «фанатизма», как выражается сегодняшняя молодёжь. Для наглядности этого тезиса расскажу одну историю из недавнего личного опыта. На прошлой неделе (благодаря оказии) слушал я одну современную постановку довольно старой оперы «Евгений Онегин»^[32] (её автор, насколько мне известно из литературы, несколько лет не дожил до публикации романа «Мать» вследствие преждевременной смерти от приятия в гостиничном номере стакана нечистой воды, содержавшей в своём составе несколько холерных вибрионов).^[33] — Так вот, значит, смотрю я на сцену, а там (первое действие, картина третья) главная героиня, дочь провинциального помещика, некая Татьяна Ларина приходит на свидание с Онегиным — совершенно голая.^[34]:236 Он же, не обращая ни малейшего внимания на её домашний костюм, поёт как ни в чём не бывало: «Вы мне писали, не отпирайтесь. Я прочёл...» и т.д. по авторскому тексту. По-моему, это явный перебор с точки зрения модернизации. Мне кажется, что в предлагаемой мизансцене Татьяне вполне достаточно было бы набросить на себя лёгкий эротичный пеньюар, дабы осовременить сцену, придав ей необходимую остроту и пикантность.^{[комм. 8]} В таком случае у слушателей оперы не возникло бы столь стойкое ощущение нереалистичности... или, если угодно, суррогатности происходящего на сцене. Если говорить прямо, то мера нужна во всём.
    — Даже в вопросах обнажения механизмов окружающей действительности...

  Исходя из объявленного выше принципа, следовало бы сохранить неизменными и несколько ключевых эпизодов «Суррогатной матери», показывающих переломные моменты в жизни или эмоциональном состоянии главных героев. К числу таковых, например, я безусловно отнёс бы заключительную сцену крайне жёсткого (не будем спорить!..) задержания Ниловны за распространение листовок, порочащих правящий строй и даже, вероятно, призывающих к его свержению. Между тем, хотя бы по свойству контраста, не может не обращать на себя внимание, какую образцовую выучку, слаженность и профессионализм проявляют царские правоохранительные органы, предотвращая очередное правонарушение со стороны пятой колонны российского общества. Ради наглядности на всякий случай приведу эту сцену в качестве художественного приложения (печатается с небольшими купюрами), не рассчитывая на стопроцентную память отечественных писателей:

  ...как будто между прочим..., обратим здесь внимание на то, как реалистический писатель начала XX века, вероятно, сам того не желая, правдивыми красками живописует картину задержания нарушителя правопорядка. Даже сегодня, спустя более века российской истории, диву даёшься, до чего профессионально и умело правоохранительные органы нейтрализовали эту неуправляемую старую женщину, Ниловну. Кажется, уже в первую минуту досудебного разбирательства у неё попросту не осталось свободных рук, чтобы продолжать распространять противоправные листовки. Возникает ощущение, что последние две страницы «матери» могут служить наглядным пособием для изучения теории и истории вопроса...
    — Не говоря уже о практическом применении в условиях современного мегаполиса.^{[комм. 9]}

  Кое-кто (не называя имён), возможно, сочтёт действия царского ОМОНА чрезмерными или жестокими. Не стану спорить, но только напомню (глубоко в скобках), что подобные правовые оценки имеет право давать только суд или, в ряде случаев, ответственные работники прокуратуры. Для нас же сегодня важно отметить другое. Поистине ошеломляет высочайшая степень упорства, стойкости и накала борьбы против суррогатного материнства, которые демонстрирует Ниловна, — которая сама (напомним об этом в последний раз!) в своё время поддалась сомнительному искушению прибегнуть к этому древнейшему виду заработка.

  — В общем, я оставляю здесь прекрасные строки горького автора «Матери», которыми не грех закончить моё письмо. Пожалуй, единственное несоответствие, которое может смутить современного читателя заключается в том, что Алексей Пешков наверняка идеализировал карательные органы отжавшего режима. Всякий мыслящий человек испытает сомнение при чтении финальной сцены романа (полное торжество сыскной полиции!) и задаст себе вопрос: неужели правоохранительные органы царского режима, к тому времени вконец отупевшие от однообразного многовекового угнетения народа, ещё были способны на столь высокую выучку, дисциплину и иные проявления высокой профессиональной культуры? — Пожалуй, нет. Сегодня мы все с передельной ясностью отдаём себе отчёт в том, что только нахождение у власти всенародно избранного президента предполагает столь высокие качества правоохранительной системы в целом и её передовых частей в частности, имея в виду, прежде всего, росгвардию с прилежащими ей частями особой мобильности. И здесь, безусловно, содержится некоторая передержка финальной сцены из старой «Матери», над которой ещё предстоит поработать молодым перьям наших современных беллетристов.
    — Прошу понимать мою реплику как социальный заказ снизу!..

 Пост Скриптом :
   Признаюсь, поначалу мне показалось, что этой фразой можно бы и закончить моё циркулярное письмо во все союзы всех российских писателей. Но потом подумал и решил, что одного этого, пожалуй, ещё маловато будет. Потому что в главном..., в главном старая Ниловна всё ж таки была права, ибо «нет муки горше той, которой вы всю жизнь дышите..., которая каждый день гложет сердце, сушит грудь!..» Как мне кажется, сказанное матерью сто с лишним лет назад более чем актуально и должно быть положено во главу угла нашей почвенной литературы. — Хотя вам, современным писателям, ещё только предстоит найти убедительный для читателя переход от этой реплики к финальному апофеозу, который, надеюсь, наконец-то поставит точку на животрепещущей теме суррогатного материнства, поднятой на знамя ещё в 1906 году...
    — Но вы, я не сомневаюсь, справитесь с этой задачей не хуже М.Горького,
                                суррогатную мать вашу!..

— Ч и т а т е л ь