Конструкция в искусстве (Ник.Семёнов) — различия между версиями

  ...начиная от самого простого и понятного,
  .......смысл чего остаётся постоянно затемнённым:
к

онстру́кция (от старого латинского слова con-structio : составление, сборка воедино, построение) — с одной стороны, мульти’дисциплинарное меж’профессиональное понятие, характерное для десятков научных, технических и прикладных дисциплин, но одновременно и — общеупотребительное, бытовое слово, имеющее, в целом, два значения (и ни одного смысла, разумеется).^{[комм. 1]}

— Разумеется, говорить придётся прежде всего — о значениях...^{[комм. 2]}

Первое из них — строение, устройство, взаимное расположение частей какого-либо предмета, равным образом видимое или невидимое, однако, несущее на себе основную нагрузку по его (равновесному, устойчивому, стабильному) существованию среди внешнего мира. Так или иначе, но именно конструкция несёт на себе главную функцию существования объекта: противостояние любым силам или влияниям окружающей (а также и внутренней) среды.

— Только благодаря своей конструкции предмет способен существовать как целое.

Второе, более точное и конкретное — означает некую дисциплину (разной степени точности), при посредстве которой обычно проектируется, а затем строится (устраивается) любой предмет или явление. Конструкция любого объекта рассчитывается (выстраивается) в прямой зависимости от его значения и на’значения. Чаще всего разработкой утилитарных конструкций занимаются конструкторы, люди соответствующих профессий. Однако любой мастер своего дела, создавая вещь, предмет, образ или даже понятие, так или иначе, вынужден заботиться о его конструкции.

— Поскольку только благодаря конструкции любой предмет способен существовать как целое.

В произведениях искусства конструкция обозначает системное построение художественного организма, способы соединения (разделения) его отдельных частей между собой, а также взаимосвязь образных и образующих элементов в (прямой, косвенной или обратной) зависимости от их функции и назначения.

к

ак уже было сказано (с)выше, термин конструкция происходит от латинского слова constructio, в своей первоначальной истории не имевшего никакого специального оттенка. Для всякого доблего плебея или патриция Римской империи это слово (вовсе не нуждавшееся в переводе) означало «составлять, соединять». Типовая приставка «con (co)» — всегда имела намерением сделать нечто вместе (или воедино), а отглагольное действие «structio» (от которого, собственно, и произошло слово «структура») — значило составлять или строить. Мир человека (как таковой) создавался принципиально искусственным или отдельным. Такова была его главная функция и цель. В перво’основе своего существования люди имели слабо прикрытое намерение как можно более надёжно отделиться от прочей (дикой) природы и, таким образом, обеспечить себе максимально возможную безопасность.^[6] Говоря иными словами, стараясь избавиться от навязчивого органического страха, человек попытался создать (под себя) такую конструкцию мира, в которой любая привходящая агрессия была бы надёжно отделена при помощи стен, дверей, заборов, решёток, рвов и прочих конструктивных приспособлений. Именно потому термин, слово, понятие «конструкция» с самого начала существования цивилизации имело ярко выраженный искусственный характер. И как частное от собственной искусственности, также: технический, оградительный, жёсткий, обеспечивающий безопасность. Для всякого примата конструкция — это, прежде всего, нечто жёсткое, за границами чего можно спрятаться от угрозы. Оставив всё остальное — где-то там, далеко за границами физиологического понимания, и получив надёжную защиту.

Невзирая на то, что конструкцией обладает любой предмет живой и неживой природы:
    от солнечной системы до дерева, а затем в обратном порядке.

Только слегка наметив концентрическую окружность, в которой вращается органическое представление человека нормы о конструкции, тем не менее, я сочту за верное оставить эту (главную) часть в стороне.^{[комм. 3]} Причём, в той стороне, куда лучше даже и не заглядывать..., про всякий случай. — Ограничившись нашим совместным (фундаментальным) утверждением, что понятие «конструкции» от самого начала (и из самых начал) существования и существа человека имеет ярко выраженный искусственный характер — заведомо пропускаю несколько шагов, чтобы оказаться на принципиально иной территории.^[6]

Там, где прогретое мелководье позволяет спокойно расхаживать взад-вперёд, слегка задрав штаны...

Но даже и здесь..., при всём моём сочувствии к подателям сего, не удастся избежать..., или убежать от фундаментальных понятий и представлений. Примерно таким же образом, как ни одна человеческая ходьба не обходится без костей скелета. И первым делом в такие минуты откуда-то снизу всплывает неизбежная и спасительная тавтология — как второй принцип (& признак) примата так называемой «абсолютной истины». Почти как труп: в идеальном виде скрывающий под собой конструкцию собственной картины мира. — Впрочем, оставим этот пустой разговор..., как говорил в таких случаях дядюшка-Альфонс.^[8]:59

В конце концов, когда речь идёт о мелководье (и на мелководье),
    никак не избежать назойливого присутствия учебников и энциклопедий.

Констру́кция..., — говорят мне оттуда с интонацией учительницы начальных классов, это теоретическое понятие (в применении к предметам искусства и эстетическим категориям), включающее в себя полный комплекс внутренних взаимосвязей между отдельными частями и элементами художественного целого в прямой зависимости от их функции или назначения (общего и локального).^[10] По правде говоря, эта речевая конструкция, типичная в своём духе, оказалась значительно выше моих умственных возможностей. А ещё говорят: «мелководье»... Благо, глупости, конечно.

С трудом поняв слова по отдельности и почти ничего — в целом, я не нашёл ничего лучше, как добавить к ним всего одно слово: искусственное (разумея — понятие). Именно так: «конструкция — искусственное понятие». Органически искусственное. И никакое больше (причём, понимая эту «искусственность» в самом жёстком и общем смысле слова). И одновременно держа про себя, что именно оно, такое и сякое искусство с первых лет существования цивилизации скрыто служит тем универсальным ключом, который позволяет слегка приоткрыть (для начала) природу отношения человека к собственным поступкам и инстинктам. Точно так же, как чистый предмет, оторванный от собственного применения, словно лишившись привычной одежды — внезапно открывает (и показывает) такие свои стороны, о которых прежде можно было только подозревать. При всех положениях они словно бы оставались невидимыми (пускай даже и глядя на них в упор).
— При том не следовало бы слишком сужать предмет рассмотрения. Всё сущее имеет утилитарную конструкцию (искусственную или естественную), в противном случае оно не могло бы существовать. Однако именно искусство становится тем причинным местом, где конструкция сначала отрывается от своего назначения, затем — от предмета и, наконец, начинает существовать отдельно: как причина и цель. Разумеется, не всё выглядит столь чётко и определённо: в подавляющем большинстве случаев этот процесс происходит бессознательно и, как следствие, бессмысленно, вместо конечного результата со всем увлечением демонстрируя какие-то второстепенные или промежуточные задачи. Автопортрет жены художника. Натюрморт в раме. Аттическая колонна. Текст новеллы. Центр тяжести скульптуры. Решётка Летнего сада. Всё это — видимые или заявленные вторичные конструкции, скрывающие своё основное значение за внешними формами.

И зачем они так поступают..., один Господь знает. Как всегда, один...

Воздействие любого структурного принципа универсально..., разумеется, не забывая единого исключения из этого правила. Единого — на все случаи (включая и последний). — Вне всяких сомнений, в точности таково и действие принципа искусственной конструкции. Спекаясь «в единый кусок», примерно равным образом он распространяется — на все виды искусств, начиная от изобразительных и заканчивая прикладными, а также (видимо, в качестве приложения) музыкой и даже танцем. Несмотря на совершенно разное назначение (и внешний вид) конструктивных элементов, каждое из упомянутых (или неупомянутых) искусств, что бы там про них ни говорили, имеет — свою вполне определённую конструкцию. Само собой, наглядность её неравна. Временами может показаться, что в одном искусстве конструкция есть, а в другом — её и не найдёшь. Одно дело, видимый корсет «рабочего и колхозницы», и совсем другое — какой-нибудь «Девятый вал», нарисованный маслом по холсту. Для каждого из искусств (включая умозрительные), стилей и даже отдельных произведений конструкция имеет свою специфику действия и конкретные особенности построения: от предельно конкретных технологичных расчётов и дисциплин (как например, это имеет место в архитектуре или некоторых видах конструктивной или массивной скульптуры) — и до вполне умозрительных, почти фантазийных построений (как это кажется в живописи или музыке).^[13]

И тем не менее, всё это имело бы очень малое отношение к конструкции как таковой...

Самым наглядным из искусств по своей «конструктивности» неизбежно является архитектура. И прежде всего, эта мера «вынужденная», постоянно возникающая в силу утилитарного, сопутствующего (если угодно, служебного) статуса этого искусства. Именно в архитектурных постройках комплекс внутренних взаимосвязей отдельных частей и элементов художественного целого находится едва ли не в прямой зависимости от их общей и местной функции, а потому (как правило) имеет предельно конкретное, а временами — вполне прикладное (и даже бытовое) значение. Потому что она (архитектура), говоря без обиняков (и стеснения), в са́мом непосредственном виде несёт внутри себя материнскую пра-задачу любой конструкции: сепарации человека от природы, от’граничения людей от внешних сил и, главное — создание иллюзии защищённости против собственных страхов, формирующих картину внешнего мира. — Именно в неё, внутрь архитектуры каждый отдельный индивид заходит как в своё отдельное обиталище и именно в ней, внутри архитектуры находит ощущение безопасного микрокосмоса.

И здесь, пожалуй, впервые возникает ключевое слово: со-от-вет-стви-е.

Не будем возражать собственному опыту, данному им — в ощущениях.^[16] Пускай в архитектуре это свойство выражает себя наиболее жёстким и определённым образом. Иной раз, глядя на иное здание (работы иного зодчего), может показаться, будто соответствие это прямое и почти голое. Всё же, совсем не здесь сокрыто существо кон-структивной собирательной работы.

Поскольку в любом из искусств (каким бы прикладным или, напротив, спекулятивным оно ни было) создание отдельного мира представляется главной и подавляющей — по сравнению со всеми прочими. Вот почему не имеет особого смысла делить по разным признакам и критериям стили и жанры, способы и технологии, подходы и идеи. Каковы бы они ни были, центральный стержень, пронизывающий любое искусственное занятие — остаётся неизменным. Ибо нижний его конец уходит в глубокие подвалы человеческой природы и его же инстинктов. Точнее говоря, — фундаментального противо-действия инстинктам. Вóт почему в любой сфере приложения сил (каковы бы ни были поверхностные слова художника), связь между задачей и исполнением выступает в прямом или почти-прямом виде. И здесь первым посредником на пути реализации становится — конструкция (художественного) целого. По воле (или поневоле) автора именно она, так или иначе, осуществляет и овеществляет работу по созданию отдельного мира в каждом создаваемом (из «ничего») объекте. Вот почему в любом из искусств соблюдается неуклонное соответствие между целью и средствами. Всякое движение или статика, опора или равновесие, строение или разрушение (как художественная и технологическая задача) — влечёт за собой и соответствующую конструкцию.^[10] В архитектуре это прежде всего — строительная конструкция, имеющая своей целью обеспечить прочность и долговечность здания, а также его удобство для конкретного использования. Однако, кроме утилитарной строительной структуры каждое здание несёт (и внутри себя, и на поверхности) также и некий целостный художественный образ, имеющий отдельную эстетическую конструкцию, связанную с технической большей частью — опосредованно.

Каждая группа органов восприятия имеет свою специфику, очевидную и умозрительную, —
    как минимум, оставляющую отчётливый отпечаток на мире вещей.

Конструкция в живописи, графике или скульптуре воспринимается, прежде всего, как зримое или осязаемое свойство целого произведения. Между тем, это впечатление (как и все прочие) сугубо обманчиво и связано более всего с физиологией и психологией человеческой природы. Даже самый простой анализ позволяет установить, что конструкция устанавливает, прежде всего, (невидимый) комплекс внутренних связей, при посредстве которых достигается (видимая) образная целостность, а вместе с ней — и некая «зримая прочность» (единство) предмета или изображения. И здесь так же ключевым словом остаётся соответствие — между потребностью и результатом.^[6] Любая целостность в ощущениях человека состоит из отдельных составляющих её частей. Всякий фетиш, сколь бы монолитным он ни представлялся взгляду (или осязанию), имеет весьма сложную и подробную внутреннюю структуру. На языке людей системы этот принцип обычно называется «диалектикой».^{[комм. 4]} Конструкция в зрительных (или зримых) видах искусства прежде всего прочего выполняет важнейшую внутреннюю функцию: она обеспечивает — видимую связность и (такое же) равновесие произведения в целом.^[10]

Примерно таким же образом, как глаз обеспечивает единство картины мира.^{[комм. 5]}

Напротив того, к созданию видимости конструкции в музыке и (даже) танце глаз как будто бы остаётся непричастен..., или, по крайней мере, причастен в значительно меньшей мере. Хотя (само собой) подобные утверждения в корне неверны, поскольку весь комплекс рефлекторного восприятия получает в тлеющем сознании человека транзитивное толкование. Каково же оно может быть, учитывая несомненное преобладание зрительной картины мира над всеми прочими — вопрос чистейшей формальности. Следуя предложенной логике, конструкция в музыке или танце — это умо’зрительный (или спекулятивный) способ построения звуковой (или пластической) ткани, принятый (или новаторский) в данное время в определённой профессиональной среде. Пожалуй, именно по этой причине (вторичности и неконкретности) оба этих искусства отличаются запаздывающим развитием. В них значительно большее, точнее говоря, даже решающее место (влияние) имеет стереотип восприятия, обычно называемый традицией или профессиональной средой. Сам за себя говорит уже один тот факт, что роль учителя и обучения в музыкальном и хореографическом ремесле — значительно выше, чем таковая же в прочих искусствах, а время подготовки новых мастеров — чуть не вдвое дольше. И тем не менее, фундаментальная роль конструкции в динамических (звуковых и пластических) искусствах остаётся прежней, в полном соответствии с фундаментом психофизиологии. Подчиняясь задаче создания отдельного искусственного мира, конструкция подчинена цели создания иллюзии целостного и сбалансированного по внутренним соотношениям произведения, — так или иначе, «гармоничного» или «жизнеспособного» в рамках отдельно взятой эстетики.^[6]

Примерно таким же образом, как уши (якобы) подчиняются глазам
    в общей задаче создания целостной картины мира.^{[комм. 6]}

Пожалуй, в силу (сопредельной слабости) всех изложенных выше причин, прежде всего в литературе (будь то художественная, научная или популярная, без особых различий, хотя и с разным стартовым усилием) конструкция проявляет себя — в полной мере, так сказать, системным образом. Создавая целостный эскиз (иллюзию) или образец иной модели мира, автор текста вынужден применять практически весь спектр известных или доступных ему средств: начиная от продуманной (или интуитивной) схематической формы целого произведения — до «конструирования» отдельных образов, ячеек языка и стилистики фраз.

И здесь, как ни странно, ни на чём не может быть остановки.

Кроме, собственно, внутреннего уровня автора...

Стихийно или намеренно, но предметом конструктивной генерации, так или иначе, становится (может стать) даже творчество художника в целом, а также (в со...предельных случаях) — и вся его жизнь, не исключая также и смерти.^[6]

Только упоминая и накидывая (словно ad marginem, на полях собственной шляпы) отдельные тезисы и не останавливаясь подробным разбором на каждом из перечисленных фундаментальных случаев, автор этого текста кровно заинтересован в том, чтобы остаться в высшем смысле неуслышанным, непонятным и непóнятым. Все прочие варианты заведомо отметаются без рассмотрения, как не имеющие ценности и максимально близкие к банальному бытовому преступлению. Со всеми вытекающими (из этой конструкции) последствиями.

— Впрочем, завершая центральный раздел главы, отдельным образом нужно было бы упомянуть понятие лингвистической конструкции, разумея за ними языковые и словесные схемы (стереотипы, штампы, тропы), характерные для отдельно взятого индивидуума, случая, языка или языковой группы.^[13] Без этих (малых, общих и общеупотребительных) ячеек было бы реально невозможно построение отдельного вербального мира, который, собственно, и образует силовую конструкцию литературного целого.^[6]

В ряде случаев структурно конкурирующего или дополняющего трафаретный человеческий мир.^{[комм. 7]}

В каждом из упомянутых выше искусственных образований (не исключая и два последних, разумеется) конструкция, так или иначе, существует в форме отдельной «научной» дисциплины, а иногда даже — нескольких. Конструктивные основы художественного ремесла преподаются ученикам под тем названием, которое традиционно закрепилось в качестве структурной основы в своей сфере знания. Причём, в каждом случае оно может быть различным: к примеру, дисциплины «конструкции» в скульптуре, живописи или офорте — как профессиональные термины — выглядят и даже звучат совершенно по-разному, и на первый взгляд могут ничем не напоминать о своём реальном содержании.

Впрочем, говоря о терминах, нельзя не коснуться и проблемы флюса.^[23] — Несмотря на общую природу и такое же (на)значение, находясь в контексте одной из дисциплин, всё же не следовало бы демонстрировать сверх меры универсальность понимания. К примеру, значение собственно конструкции в искусстве не рекомендуется путать, скажем, с композицией (будь то в музыке, или живописи). Последняя (в рамках словоупотребления, принятого средой профессионалов) несёт на себе цели (по большей части) содержательного характера, устанавливая смысловые (и художественно-образные) связи отдельных элементов внутри произведения. Причём, тех же самых, которыми оперирует и конструкция. Именно поэтому (как в один голос утверждают учебники и словари) под композицией принято понимать более высокий содержательный уровень организации художественного произведения. При том, любая композиция неизбежно включает в себя — и конструкцию художественного целого, как технический и функциональный способ формообразования и организации материала.^[10]

Впрочем, теперь не составляет труда оценить в реальности: не ошибаются ли господа профессионалы.

К примеру, именно в таком, органическом & ограниченном ключе рассматривал взаимосвязь между конструкцией и композицией в своих теоретических трудах и лекциях Владимир Фаворский (отчасти, вступая в заочный спор с современными ему деятелями ранне-советского конструктивизма).^[25] При этом Фаворский исходил из основополагающих тезисов философии Павла Флоренского, всякий раз ограничивая себя узкими рамками сугубо художественных, профессиональных вопросов. В результате создавалось курьёзное положение, при котором «...культурно-исторический аспект разрабатываемых вопросов пространственно-временны́х начал композиции никогда не вытеснялся у Фаворского какими-либо внеизобразительными построениями».^[26] Как утверждал этот... Фаворский, «конструкция — это организация пространства во времени через движение. Архитектура, особенно функциональная, не может обойтись без такой организации движения, это первейшая её задача», — а архитектуру он относил к числу изобразительных искусств.^[13] Признаться, мне было бы (не)забавно (в своё время, вероятно) познакомиться с подобной точкой зрения. Жаль, что это (не)случилось на столь далёком расстоянии...^{[комм. 8]}

Как, собственно, и полагается — в рамках предложенной конструкции...

к

азалось бы, здесь можно бы и закончить. Но нет. И тут нас ожидала неудача.
...я очень сожалею... И тем не менее, я вынужден..., мне снова не удастся обойтись без человека..., этого вездесущего (и сравнительно) теплокровного животного средней величины. — Казалось бы, обсуждая столь абстрактный и отвлечённый (конструктивный) вопрос, уж можно было бы как-нибудь сбоку..., по касательной. Оставить вовсе, или хотя бы попросить немного подождать в стороне, пока «не кончилось»..., а то и предоставить самому себе — в зоне умолчания, на крайний случай. Но увы, не тут-то было. Как показало вскрытие последних свежих поступлений (анатомический театр, брат), ни один из вопросов не решается, так сказать, в обход. Его антропоморфный мир, насквозь пронизанный руками, ногами, челюстями и прочими выступами, решительно теряет даже самые ничтожные следы смысла, едва из него вынуть один элемент. Всего один.

— А вы ещё говорите: «человек, человек»...

— Нет, о таком деле нельзя всуе, пóходя...

Достаточно только бросить... один скользящий взгляд на его природу..., или прошлое, впрочем, не переставшее существовать и сегодня. Всякий день и час... Хотя он и не слишком любит выставлять напоказ очевидное родство..., с самим собой. Этот, в общем-то обаятельный стайный сапрофит, древний пищевой конкуррент обезьян, шакалов и гиен, ленивый любитель полакомиться «чем бог послал», не гнушаясь ни падалью, ни падалицей с личинками, ни подножным кормом... А если повезёт, то доставались ему (в большой праздник) и остатки буйного пиршества прекрасного царя и господина его: льва, тигра или, на худой конец, лео’парда... — Начиная свой скромный послужной список с азов и низов звериной пирамиды: собирательства, копания червей и применения палки-копалки, — постепенно его предки сумели нащупать (причём, действуя почти в полной темноте — под сводом нависшего над глазами черепа!) выигрышный ход против всей остальной природы. Съединив вместе (в единую конструкцию) жалкие силы и такие же умы отдельных особей — в совокупную силу и такое же сознание (со-ставленное из накопленного общего опыта), он превратил свой вид из простой суммы индивидов — в групповое сообщество, род, стаю, племя, клан... И тогда уже не какой-то чахлый индивид противостоял разнообразным врагам один на один, а они все вели войну против прочего живого мира (соединившись в особую конструкцию), пользуясь несомненным превосходством организации. Отныне сообщество: десятки, сотни или тысячи особей, представляющих целый вид (Homo), — противостояли разрозненным силам природы, расщепляя, уничтожая или порабощая их по отдельности. С той поры и каждый новый человек получил право и обязанность «быть включённым», становиться частью, винтиком общей конструкции, выполняя свою долю общей задачи. И всякий индивид начинал свой путь уже не от уровня земли, а усвоив наследие мёртвых предков, накопленное десятками поколений задолго до сво’его рождения. Таким путём уже не отдельный человек стал природным организмом, а — целое племя, клан, народ и, наконец, всё человечество. Как организм, противостоящий остальным видам... Мы, единой конструкцией, все вместе — против прочей природы. Наконец, превосходство было достигнуто.^[29]:333-334

Несомненно, способ существования этого типа оставил глубокий отпечаток и на его со-знании.

Как след ноги... на мокром песке. Не говоря уже о чём-то более существенном.^[23]

К слову сказать, это маленькое предисловие (почти не...винное) я позволил себе ради всего одной фразы..., — фразы, узкой как амбразура, партикулярная щель в мир. Нет, не ищите её глазами..., всё будет напрасно, потому что она — ещё не произнесена. Не прозвучала. И не сказана. Она..., попросту говоря, находится чуть ниже (чем это было бы прилично).^[31] Эта фраза (назовём её для простоты постулатом) не требует ни подробностей, ни доказательств. Как и всякая уважающая себя амбразура, она работает в одну сторону: от себя. Собственно, этим крае’угольным свойством она нисколько не отличается от господина своего..., имя которого (я скромно надеюсь) произносить в очередной раз нет ни малейшего смысла. Потому что оно более — не пригодится.

Равно как и всё остальное, потребное умолчать...

Существо человека (равно как и его со’знание) имеет жёстко очерченную блоковую структуру. Как результат его маленького триумфа над природой, на всё время нынешнего существования закрепившегося — буквально во всём, что бы он ни делал и что бы ни представлял (собой или о себе). Раз победив способом создания конструкции (соединения отдельных блоков в спёкшееся целое), отныне и всюду он способен только повторять образ и подобие своей дивной победы. Тотальной. Полнейшей. И безоговорочной... — Фактически, только самого́ себя ему и не удалось осилить. И только от самого́ себя он терпит (и, наконец, потерпит) постоянное поражение.^[29]:602-603 Ибо сам с собой он сражается в точности тем же оружием, которым и победил весь мир. Да и не только победил, но и затем выстроил всё своё миро’здание — из тех же кирпичиков, блоков, кусков — известных каждому из них едва ли не наизусть. — Нет, не с рождения, конечно. Но ровно с того возраста, когда один из них занимает своё место в общей конструкции его мира, его здания — и, наконец, обоих вместе. Обычно называемых со’знанием, но (словно бы по ошибке) напрочь лишённых оного.

Пожалуй, это единственный способ, доступный и известный ему с тех пор.

Как следствие, и всё его миро’устроение имеет в точности такую же, блоковую структуру. Снизу доверху, от мелкого до крупного, от частного до общего, от языка до кончиков пальцев, от потребления до генерации, от рождения до смерти, короче говоря, всё сущее и существующее в человеческом совокупном устройстве конструируется из отдельных блоков. Чаще такой способ у-строения называют «цивилизацией» или культурой, потому что подавляющее (во всех смыслах) большинство этих блоков — берётся буквально из-под ног, снизу, из подвала или фундамента, где хранятся опыты прошлых поколений. — И здесь, пожалуй, было бы уместно употребить их словосочетание: архетипическое поведение, чтобы не распространяться на эту тему дальше. Да, всё так, всё в точности так. Именно такое поведение (или устроение) должно назваться архетипическим — по той простой причине, что никакое иное поведение им попросту не известно. Раз вступив в со-житие, единожды выстроив из отдельных блоков повторную конструкцию своего со-знания, а затем (по его принципу и подобию) доделав и своё со-здание, отныне, всюду и на всё своё время он обречён повторять. Раз за разом.

Ибо это — единственный язык, доступный его пониманию, и единственный способ, годный для его рук.

И не просто странно: это было бы в высшей степени необъяснимо!.., — если бы он, одержав победу, затем внезапно начал действовать каким-то иным способом. Особенно, если учесть ту тщательность и внимание, с которым он в любые века, вехи и эпохи вычищал из своей среды всё чуждое и чужое, рискнувшее вести себя каким-то иным образом, нежели чем предписывает тот или иной блок из господствующей конструкции совокупного жития.

Преступник, бунтарь, больной, сумасшедший, выродок, возмутитель спокойствия, — с той или иной степенью (не)терпимости во все времена отщепенцы подлежали исправлению, изгнанию, изоляции или уничтожению. Разумеется, далеко не все среди них были способны к созданию и демонстрации иного способа существования. И тем не менее, таковые, несомненно, попадались. А раз «попавшись» — уже более не могли ничего демонстрировать. Ибо (единожды победив) отныне только из блоков, только из проверенных блоков могла быть составлена их конструкция. То удивительное терпение и искусство, с которым строят свой дом термиты или муравьи... Когда-то господствовавшие на земле, затем они потерпели сокрушительное поражение. Теперь их маленький дом — только воспроизводит жалкий остаток их бывшего способа существования. Но в точности таков же сегодня и человек, выстроивший своё миро-здание по образу и подобию своего внутреннего мира. Пожалуй, было бы крайне наивным полагать, будто в искусстве..., в своём искусстве — он будет действовать каким-то иным способом. Скорее, в точности напротив (напротив самого себя, — говоря прямым текстом). Искусство, представляющее собой точную модель сотворения мира: отчасти, свободную, отчасти, волевую, разумную и органическую, полностью вырастающую из его совокупной природы...^[33] — И что?.., какой же ещё конструкции (вам) надобно ожидать от малой его части, как не той же самой. Свободно, разумно и по воле повторяющей тот главный способ, которым сотворилось царствие его..., от мира сего.

Со всеми вытекающими отсюда последствиями, если угодно.

И всё же, кой-чего здесь явно недостаёт. Как в любой констатации факта. Или простой правде. Корявой. Или прямой как палка. Искусственной, но не слишком-то искусной. Пожалуй, ради конечного результата (того са́мого фетиша) здесь пришлось бы ещё кое-что приложить..., сверху. Или добавить, сверх положенного. — Схема. Структура. Конструкция. Мир человека выстроен из блоков, внутренних, разумеется. Из них же, родимых, состоит, как (по)следствие — и его искусство. Всё так, всё точно... И тем не менее, машинка не заводится и не хочет ехать. Отчего же?.. — Очень просто. Да. И прежде всего потому, что ответ уже прозвучал. Именно потому и не едет, что горючее..., горючее-то в неё не налили. Для создания любой конструкции требуется не только материал (блоки, из которых построено всё), но и мотивация, понимание, идея, схема, структура и, наконец, та сакраментальная конструкция, за которой будет скрываться..., скрываться...

Но что же за ней будет скрываться, в конце-то концов?..^[23]

Увы, ответ будет отрицательным. Снова — отрицательным. Как правило, за той сакраментальной конструкцией не скрывается ничего... — или почти ничего особенного (отдельного), кроме образа и подобия самого себя или своего мира. Ибо таков главный принцип нормального действия: в полном согласии с устройством совокупного жития людей. Единожды победив, человеку вполне довольно и того, что он — существует. Процесс жизни, отсутствие природного страха, наслаждение собственной властью или свободой, удовольствие, потребление всего потребного, путь смерти... Говоря его собственными словами, «смысл жизни состоит в самой жизни».

— И всё же, не всегда так. И даже самое жёсткое конструктивное правило, как оказывается, естественным образом содержит в себе неизбежные исключения. Далеко не все из него довольствуются такой... самодостаточной жизнью. — Всегда, во все его времена и в любой популяции на свет появлялось, а если говорить точнее, доживало до продуктивного возраста некое число особых, отдельных людей,^{[комм. 9]} не только способных, но и желающих сделать нечто иное. Поступать не как все, говорить не как принято, ходить поперёк дороги, короче говоря, укладывать блоки — не на свои места... Пожалуй, самым продуктивным и точным местом (укрытия) для таких инвалидов всегда была наука или искусство..., чтобы не вспоминать о многочисленных вариантах любой совокупной подлости или, тем более, власти (начиная от азов религии, конечно, сначала первобытной, а затем — и любой другой).^[6] Именно эти люди..., и только они, — в силу своего тотального неудовлетворения жизнью как таковой, оказываются способны к повторению (пускай, и в миниатюре) того пути, который уже раз был пройден человеком в целом. Точнее говоря, к созданию (или вос’созданию) конструкции отдельного мира, ограниченного своими законами, правилами и принципами. Можно называть это занятие творчеством, ритуалом, шаманством, колдовством, искусством, магией, фокусничеством, очковтирательством, иллюзией или даже — мистерией. Как всегда, ползая по поверхности, оценочные синонимы ничуть не затрагивают существа. — Словно игра в пройденный путь, один особенный человек сызнова выстраивает из блоков конструкцию отдельного мира, в точности таким же образом, как это некогда проделали все люди, отделяя себя от дикой природы. Только результат... всякий раз получается разным, говоря не столько о предмете, сколько о самом художнике..., масштабе его притязаний и возможностей.

И здесь (уж можете мне поверить) почти не остаётся пространства для дополнительных слов...

Не раз и не два... И не сотню раз. Этот одинокий путь воссоздания конструкции отдельного мира был пройден миллионы и даже миллиарды раз, хотя «известные» или «удачные» (в самом деле) варианты и вправду насчитываются тысячами. Достаточно открыть любую книгу по истории искусства (любого из них)..., или истории науки..., или просто истории, — имея хотя бы зачаточные формы сознания (не только совокупного, мсье), уж можете мне поверить на слово, не составит труда отличить тех, кто с усилием создавал конструкцию отдельного мира от их последователей... Учеников, ремесленников, апологетов, людей клана, занятия или профессии, воссоздающих не сам мир, но лишь повторяющих (или развивающих), след в след — его копию, когда-то сделанную учителем. — Конструкцию конструкции. Впрочем, здесь уже начинается территория деталей и подробностей. Густой кустарник, заросли и завалы мелких различий и различений, которыми не пристало заниматься учителю, указывающему путь, — но только тем, кто идёт по его следу..., повторяя сто тысяч раз пройденную дорогу всех людей вместе и каждого в отдельности. Развивающим, дополняющим, надстраивающим или перестраивающим единожды сделанный каркас — ещё одной конструкции отдельного мира. Открытия. Системы. Теории. Направления. Метода. В конечном счёте, микрокосмоса. — Или, говоря простым языком, ещё одной маленькой комнатки, внутри которой существует этот отдельный мир. Не опирающийся ни на что, кроме собственной конструкции, сделанной из первозданных органических блоков. — Точно таким же образом, как весь нынешний мир людей, этот краткосрочный природный курьёз, по какой-то странной причуде называющих себя — «человечеством». На последнее обстоятельство прошу обратить внимание особо.

Впрочем, не особо рассчитывая, что это даст хотя бы какой-то... результат.^[29]:603

Пускай даже и самый ничтожный...

Итак, дело кончено. Actum est. Кто имел уши — да увидел. Жидкость слита. Пена осела. Муть успокоилась. Оставшиеся сливки (или подонки) остаются в вашем полном распоряжении. Как говорится, всяк (не)волен выбирать, на что способен. Само собой, я не стану вмешиваться в этот древний процесс (древний как их мир), создавая для него — отдельную конструкцию. И пускай всё случится своим неспешным ходом. По течению вещей (как любил старина Кун Фу-цзы). В точности повторяя излюбленный путь всего, что не тонет... Или тонет только поначалу, а затем, спустя несколько дней, — всё-таки всплывает наверх, на свою привычную поверхность, чтобы, тихо колыхаясь и постепенно сливаясь с окружающим пейзажем, неспешно проплыть мимо.^[37] Ибо таков, в точности, их способ существования..., или, говоря точнее, конструкция их мира. Воспринимаемая, воспроизводимая, повторяемая и копируемая миллиарды раз.^[16] Один за другим. Параллельно или последовательно. След в след, дыша в спину и толкаясь на пыльной дороге, истоптанной миллионами ног. Да.

— А потому..., уж не обессудьте, на этом месте я позволю себе откланяться и удалиться,
      рассеянно помахивая кончиком своего зонтика.

Добавив всего несколько слов..., вероятно, ради надёжности...

— Прошу прощения. Мадам, мсье..., как говорится, не смею более задерживать. Вас. Ибо..., ибо для тех кто хотя бы слегка..., совсем немного понимает, уже давно всё сказано... — там, наверху, ещё в заголовке этого странного эссе. Буквально в трёх словах. Исчерпывающая информация. Как на том заборе..., или (бери выше!) даже под ним. Поскольку причина..., она никогда не нуждается в дополнительном обосновании собственного основания. Как и всё на их свете, она причинным образом покоится сама на себе, не испытывая ни малейшего неудобства...^[39] И я (лично я) здесь вовсе ни при чём. Таков он, мир людей, от основания до кепки... Даже если больше ничего никогда не повторять. И поставить на этом месте жирную точку (в скобках).

— Идея, схема, конструкция. — Главным и единственным носителем информации (смысла, значения) в искусстве является блок. Тотально. Всюду. Снизу доверху. Слева направо. Вне зависимости от того: какое это искусство (начиная от жизни в целом и кончая её крошечными закоулками). Размеры, ориентация и масштаб блоков также может быть любым: от грандиозного (идеологического), сопоставимого со всем человеческим миром, и до микроскопических (технологических) величин, пределов которым — нет.^{[комм. 10]} Единственным ограничителем в этом вопросе остаётся только масштаб личности — художника, а́ктора, способного выбирать и действовать ровно на том этаже миро’здания, на котором он проживает..., в последнее время.^[40]

— Идея, блок, схема, структура, конструкция, канон. — Благодаря необычайной щедрости природы (вещей), на свете существует всего два метода, при помощи которых блоки могут составляться воедино, образуя видимую конструкцию смысла: это со’ответствие и со’поставление. — Только так, действуя причинно и последовательно, возможно снова и снова выстраивать отдельный искусственный мир, повторяя (на личном уровне) условные контуры пути, пройденного когда-то человеком.^{[комм. 11]} Шаг за шагом, образуя бледную цепочку следов, теряющихся в том недалёком будущем, которое они отчего-то привыкли считать своим собственным...

— И вовсе не моя забота, если последняя конструкция снова осталась за пределами вашего понимания.^[41]:633