Анархист от музыки (Юр.Ханон) — различия между версиями

В

середине 1980-х гг. Ленинградская Консерватория ещё не была той жалкой лавочкой по продаже музыкального образования и старой славы иностранным студентам, — в которую она превратилась сейчас. Над ней ещё довлел призрак советского авторитарного академизма, не позволявший студентам уходить в свободный музыкальный поиск или делать что-то «от себя». «Скандалами» тогда становилось в основном (очередное) бегство преподавателей или студентов на Запад, и чтобы предотвратить такие инциденты, в «культурной среде» шла широкая вербовка стукачей.

Однако даже в этой затхлой атмосфере разгорелся однажды «скандал», очень необычный на общем фоне. Уже достаточно известный в этом заведении студент Юрий Ханон (или Ханин), считавшийся очень странным, но «всё-таки» талантливым композитором, был неожиданно — отчислен. И самое интересное — за что́... Нет, вовсе не за академическую неуспеваемость или «неподобающий» образ мыслей. Причина была проста... до банальности. Не спросив на то соизволения начальства, этот студент ... осмелился исполнить вне стен Консерватории музыку собственного сочинения, резко отличавшуюся от дозволенного «консерваторского» стиля.^{[комм. 1]}

Каким образом должен себя вести обычный студент в подобной ситуации, если не хочет остаться «за бортом»? — Как и в Корее (между прочим, вплоть до сегодняшнего дня), в авторитарных учебных заведениях бывшего СССР, где студенты находились на положении своеобразных «подмастерьев», — незыблемые правила кланов предписывали поведение подчинённого, маленького человека, рядового члена стаи. Ему следовало каяться, обивать пороги и молить о пощаде. Такое поведение считалось — единственным приемлемым выходом. Но, поскольку Ханон уже был известен как «непримиримый» и «бунтовщик», — никто и не ожидал, что он будет каяться, склонять голову и посыпáть её пеплом... — да он и сам, конечно, не собирался её склонять.

— Так что же, значит, отказываться от профессиональной «карьеры музыканта»? Возможно, в тот момент некоторым было жаль, что этакий «талант погибает», и в результате произошла приятная неожиданность. Один из профессоров добился восстановления опального студиозуса, сказав при этом легендарную фразу

« Если Ханону здесь не учиться, значит, вообще никому здесь — не учиться! » ^{[комм. 2]}

Однако, вместо того, чтобы униженно кланяться и благодарить «благодетеля», Ханон заметил ему при первой же встрече, что, «...хотя он и высоко оценивает его независимый поступок, однако благодарить — не станет».^{[комм. 3]} В этих словах — весь характер Ханона, необычного (не)-композитора, никому не подчиняющегося, не сгибающегося ни перед обществом, ни перед «академическими приличиями», ни перед традиционными моделями кланового поведения. Он никогда не втирался в «необходимые» группы и общества, ибо для него существуют лишь его идеологические задачи и своя отдельная музыка.
С полным пониманием вопроса, его можно назвать «анархистом от музыки», но в качестве анархиста он ближе не к князю Кропоткину, отрицавшему лишь государственную власть, а Чжан Бинлиню (1869-1936), «даосу в анархизме», считавшему, что «человечество должно вообще перевоплотиться в новый, более развитый вид, который не будет нуждаться в оковах власти в принципе».^[2]

В его действиях, как и в его музыке, неподготовленному человеку многое остаётся непонятным. Родившись в семье потомственных музыкантов, уже давшей миру знаменитых исполнителей в начале XX века, — Юрий Ханон прославился как «бунтовщик» ещё в старших классах музыкальной школы, где он исполнял обязательного для всех учеников Моцарта, ковыляя по клавиатуре в разрушенном стиле греческого модерниста Яниса Ксенакиса, и тем не раз навлекал на себя гнев преподавателей.^{[комм. 4]} И так происходило всякий раз: когда ему давали линованную бумагу..., он, словно заколдованный, снова и снова писа́л — поперёк.

О
кончил Ханон эту консерваторию в атмосфере зависти и наговóров со стороны консервативного большинства, — но также и живого интереса со стороны значительного меньшинства. Но, словно по закону подлости, после того, как он её окончил, поводов для пересудов стало — ещё больше.

Даже покинув стены консерватории, этот странный «протестант» продолжил вести себя в прежнем духе, игнорируя все правила кланового поведения: гласные и негласные. «Официальной» работы Ханон себе и не думал искать, на обязательных для всякого композитора музыкальных «тусовках» не появлялся, необходимые контакты не завязывал и не поддерживал... — однако в то же время и (словно бы невзначай) получил одну из самых авторитетных премий Европы за «лучшую музыку к фильму» Сокурова «Дни Затмения».^{[комм. 6]} Но ещё больше поводов для возбуждения вакуума давали телевизионные интервью и газетные статьи Ханона, где он высказывался уже на абсолютно табуированные (в советском обществе) темы,^[3] да ещё и походя,^[4] в каком-то в возмутительно небрежном и пренебрежительном тоне:

Ханон — великий провокатор-иконоборец,^{[комм. 7]} не раз сбрасывавший всеобщих идолов поклонения со своих пеньков: « ...Слушая какой-нибудь квартет Брамса, и поневоле начинаешь думать, что этот композитор был не только графоманом, но и садистом, аккуратно истязавшим публику посредством своей унылой бездарности ».^{[комм. 8]} С удивительной прямотой (почти бесстыдством) он так и говорит о самом себе в одном из интервью 1991 года: «Я занимаюсь провокаторством и обманом.»^[3] Понятно, что в такой диспозиции продолжение продуктивного диалога с представителями «нормального» класса обывателей становится затруднительным. Всякий ново’прибывающий артист, по общему мнению, должен вести себя как минимум — скромно и уважительно по отношению к старожилам и авторитетам. Но увы, этот рецепт Ханон, по-видимому, заранее пропустил мимо ушей.

Но даже у такого ниспровергателя был свой непререкаемый авторитет. Скажем даже проще: человек в музыке, который ему близок... Это — ещё один иконоборец в истории России, мистик-композитор Скрябин, в каком-то смысле — «предыдущее перерождение» Ханона.^[4]
«Внутреннюю биографию» Скрябина, озаглавленную «Скрябин как лицо», Ханон издал — с большими трудностями — в 1996 году.^[8] Книга эта (на первый взгляд) — классическая биография. Но в то же время — роман, художественное произведение, посвящённое жизни, музыке и дружбе самого́ Скрябина и... Ханона, его близкого друга в Дао.
Биографии, в которых автор становится в то же время одним из героев — вещь практически неизвестная в русской литературе, и крайне редкая — в мировой. Это — не просто вымышленный «диалог» с неким деятелем прошлого, а последовательное повествование о том, как Скрябин и Ханон вместе шли и идут к Просветлению.

Жанр этой книги, «внутренняя биография» — совершенно нов. Речь идёт о том, что Скрябин, собственно, не умер и живёт внутри Ханона — (равно как и наоборот). Для многих такие вещи останутся неясны, однако теософ-Скрябин понял бы Ханона — с полуслова. Книга нова по жанру, но в то же время основана на подробном, профессиональном исследовании скрябинской жизни и творчества. Тот факт, что кланы, хозяйничающие в российских издательствах, газетах и журналах, обратили на неё мало внимания, — говорит лишь об уровне сознания нынешней российской «культурной элиты», и её узко-клановом сознании.

Житие Скрябина, писанное Ханоном, решает задачу, которая «обычными» биографами великого композитора не то что бы не решена, но даже, по сути, и не поставлена — отслеживание скрябинского внутреннего роста, в итоге приведшего былого выпускника Консерватории, «дворянского пианиста» и сочинителя романтических стихов — к новой, принципиально иной жизни. — Жизни в Мистерии, во взыскании иного (сверх)’человека и иного (сверх)’человечества. Шаг за шагом, мы наблюдаем как талантливый сочинитель и исполнитель перепрыгивает через самого себя, познавая относительность и, в конечном счёте, пустоту всех окружающих его норм и институтов: начиная от общепринятых форм личного и общественного существования, и кончая конвенциональным музыкальным сочинительством.^{[комм. 9]} Постепенно — медленно, очень медленно, — Скрябин отрывается от этих «низких» норм, приходя к преодолению «ветхого Адама» внутри и вовне, к жизни в качестве Лица — свободной, воссоединившейся со своим экзистенциальным Бытием Личности.
Путь этот тернист, как и любая дорога к преодолению отчуждения от собственного «горнего», надчеловеческого Я, к тем высотам, где Я (или Аз, как говорил сам Скрябин) растворяется в дыхании Вечности. Но ведь так же был тернист и путь Гаутамы Будды — от «нормального» подростка из «хорошей» семьи, а после — «нормального» аскета — к Просветлённому, впервые показавшему людям, до какой степени утло и относительно их существование, дотоле казавшееся столь незыблемым.

Строго говоря, Скрябин не был буддистом, не является им и Ханон — в том смысле, в котором не был буддистом сам Будда, а Маркс, по его собственному заявлению, не был марксистом. И история о пути Скрябина и Ханона к их собственному Просветлению — ещё одно напоминание о том, что вовсе не буддизм в форме догмы или ритуала ведёт нас к Нирване, а само-становление в качестве Будды в своём собственном праве, — тонкий и живой процесс, который ни в какие догмы и «-измы» не уложить.

Чтобы дойти до источника и напиться воды, вовсе не обязательно выстраивать заумные теории и называть себя «водистом». Для этого требуется просто сделать первый шаг. Всего лишь — один шаг вперёд, а потом уже — ноги и инстинкт доведут сами. Казалось бы: простая, элементарная истина, однако человеку, потерявшемуся в словесных дебрях нашего времени, наверняка понадобится не одна книга Ханона, чтобы ощутить её — хотя бы смутно...

Ю
рий Ханон — человек поистине универсальный, энциклопедический, совмещающий в себе самые разные ипостаси — от псевдо’латинского реквиема до селекционной ботаники. Названия его произведений — такие как «Пять мельчайших оргазмов», «Пропаганда духовного убожества» или «Средняя симфония» — могут ошеломить или удивить, но на самом деле все эти произведения отнюдь не поверхностны. Снизу доверху, они — проникнуты духом одного (или единого) Канона. В них не чувствуется обыденных эмоций, но дышит Дао всех вещей. Это — сверх’человеческая музыка, музыка (внутреннего) Освобождения. Его музыка — это его личная религия, она имеет мало общего с современной классической музыкой в обычном смысле.
К сожалению, Ханон последователен буквально — во всём. В том числе и в своём бескомпромиссном уклонении от необходимого для всякого художника сотрудничества (или «коллаборационизма», как он сам говорит) с кланами современного общества. Именно по этой причине его — почти нигде нельзя найти. А временами создаётся такое впечатление, будто бы его попросту — не существует: словно чистая идея или фантом, он выдумал сам себя и затем — испарился... Однако, это впечатление обманчиво. Несомненно, Юрий Ханон вошёл в историю музыки как «самый закрытый композитор». Получив в 23 года европейское признание и сделав сенсацию внутри страны, он просуществовал на публичном поле всего три года, а затем — отказался продолжать так, как это принято. Захлопнув за собой дверь, и плотно задёрнув шторы, он сказал: «Всё, считайте, что меня Нет!» ...и мы, жившие в одно время с ним, не нашлись, что́ ему ответить.

И всё же, вопреки или даже — в силу этого своего экстремального (или экстремистского?) свойства, Ханон занимает и будет занимать совершенно особое место в современной российской культуре.

— Его искусство привнесло жёстко-индивидуалистический религиозный элемент в абсолютно секуляризированную современную музыку и тем полностью изменила облик последней. Звание, которое Ханон дал сам себе, «каноник», указывает на — особенность его положения не только в музыке, но и в российской культуре в целом. И если общество его когда-нибудь поймёт, то всё-таки остаётся надежда, что оно хоть немножко отойдёт от пронизывающего всё эпигонства и коммерциализма — главных культурных болезней России и Запада — сегодня и вообще.

Н
астоящий текст, как уже было указано выше, проф. Пак Ночжа написал в 2002 году.
Этой статьёй (под условным названием «...он брезгует музыкальными кланами») (при)открывается третья глава книги Владимира Тихонова «Империя Белой Маски», в свою очередь, несущая заголовок: «Те, кто сорвал с себя маску».

Концептуальная (хотя и написанная популярным языком) книга «Империя Белой Маски», посвящённая корневым вопросам истории России в современном мире (в специальном изложении для корейцев, граждан Южной Кореи), была издана годом позже (2003) в сеульском издательстве «Хангёре Синмун» — на корейском языке, вестимо.^{[комм. 10]}

Свободный (трижды расширенный и дважды адаптированный) перевод на русский язык проф.Тихонов сделал в 2005 году,^{[комм. 11]} с тех пор он несколько раз публиковался в разных местах.

Однако, в приведённом выше виде — он публикуется однозначно впервые. Разумеется, нельзя назвать этот вариант окончательным (исключительно по причинам — релятивного характера), однако по своей полноте и точности — он может быть признан — приоритетным.
Не считая всего остального, что можно сказать по данному вопросу.

Таким образом, нетрудно понять, что тема разговора опять исчерпана...

Можно переходить — к следующей.