Мышиный горошек (Натур-философия натур. Плантариум) — различия между версиями

Н
у чтó, доигрались? Обмелели? Измельчали? До мышей доскреблись?.. — не прошло и пяти лет (варианты: семи, десяти, ста, двух тысяч...), — и вот пожалуйте: результат!.. Налицо полный, полнейший джентльменский набор..., даже полнее полного: крыса подзаборная, мышиный король, щёлкатель орехов, раб галерный, тараканий горошек, государственная моль, венценосная бацилла, бредовый вирус, Рио-де-Жанейро, ослиный череп, гуд бай...^{[комм. 1]} Круг замкнулся.

— Пора начинать новый. Вдвое лучше прежнего...

  Ну чтó, опять доигрались? Герои, силачи, титаны, полубоги! — лес до небес. Обмелели? Измельчали? До мышей доскреблись?.., — до мокрых. Не прошло и двух тысяч лет, как запал перешёл — в запах. А затем — и вовсе кончился. Вместе со всем остальным, что только может... кончиться. Так, словно и не было его. — Крыса галерная, мышиный череп, щёлкатель горошка, раб подзаборный, тараканий орех, государственная бацилла, венценосная моль, бредовый вирус, Рио-де-Жанейро, ослиный король, гуд бай... Круг второй...^[3] Отовсюду слышится: надень маску, надень маску, ну прям, как на карнавале, идиот на привале. — Значит, натягиваю..., надеваю гримаску (сразу пятую, значит, чтобы отстала). Она не отстала: всё мало. Что делаем дальше?..

— Мельчаем, брат... Был горох, стал горошек. Продолжаем в том же духе.

  Был мышиный, стал тараканий. Был тараканий, стал как моль. Один моль горошка. Мышиного. И с ним король, тоже мышиный... — Туда-сюда, туда-сюда, так и бродишь по остатку мышиного мира. Среди консервных банок — с тараканами. Или с молью. Среди насекомых. Как последняя тень. Как две последних тени: одна отца, а другая — Гамлета. И сам туда-сюда, туда-сюда (ходишь, пока не отлетишь — к теням)... И они туда-сюда, туда-сюда (ездят, пока не осядут на дне..., в отложения)... «От этих беспросветных хождений тупеешь, мельчаешь, жизнь проходит мимо тебя ― и мне вчуже себя жалко»..., — как говорил один крокодил.^[4] Им-то, гунявым, хорошо-с, пожалуй. Им-то мельчать уже некуда-с. Как говорится: всё-с, приехали-с. Мышь, таракан, моль, бацилла, вирус. Всё-с. Дальше некуда-с. А нам-то..., ещё ого-го сколько предстоит. Мельчать-с. Да пресмыкаться-с... до полного оцепенения. — Чисто, целина непаханая...^[5]

— Обидно, брат... Был горошек, стала пара вошек. Что ж, бывает и поплоше.

  Но давайте сразу же оставим глупые гримасы — за порогом. Я хотел сказать, — далеко..., далеко за порогом вдумчивого биологического анализа. Потому что, между нами, — раз уж вы единожды сунули сюда своё плоское лицо, — не место верхоглядству, зубоскальству и прочим поверхностным суждениям высшего разума.

— Глубоко уважаемый господин Потребитель. Обыватель. Мещанин.

— Сейчас (в смысле: здесь и сейчас). Одну минутку...

  От начала и до конца..., — да, от начала и до конца (жизни) я настойчиво не рекомендовал бы воспринимать (или, тем более, по’давать) процесс..., да..., я хотел сказать, этот прекрасный, ни на минуту не прекращающийся естественный процесс эволюционного совершенствования вида (в том числе, и внешнего, разумеется) — как нечто смешное или позорное.^[8]:596 А также негативное или дурное. Не говоря уже о так называемом измельчании или вырождении. Давно пора бы оставить эти поза...прошлые бредни сумасшедшим гениям и придуркам, место которым — на позабытом кладбище макулатуры. Или в виде тонкой струйки дыма, поднимающейся к возвышенным небесам.

— И чем выше, тем более... мелко видно. Вплоть до полного исчезновения.

  Ну и правильно! Потому что...., потому что... этот ваш человек..., человечек... — животное стадное (а кое-кто даже и — стайное), завистливое, да ревнивое. Окидыват он, значить, вокруг себя пышное поле жизни, травостой, — да и за голову себя хватат. — Что ж это делается, братцы! Тут, понимаш, целое поле микроскопических организмов, а только я один тут среди них торчу как корова. Мишень для артиллерии врага. Они-то, знать, хитро устроилися. Одни, значить, по норам прячутся, не видать, аки мыши со своим с... горохом. А другие — и вовсе измельчали, да так, что голым глазом и не разглядишь! Потому: мелкоскоп требуется, трубчатый.^[9] — Крыса королевская, мышиный орех, подзаборный щёлкатель, галерный вирус, раб тараканий, государственный горошек, венценосный череп, бредовая бацилла, Рио-де-Жанейро, ослиная моль, гуд бай... Круг третий... И никто, значить, своим ничтожевством не тяготится. Потому как — удобно оно, компактно. Скрытно да сытно. Мала мала меньше. Прост проста проще. Ну..., и чем же я хуже, человек разумный. Ежели всé мельчають, так и я стану — мельчать, чтоб им тошно было.^{[комм. 2]} Потому: закон природы. Противу него не попрёшь!.. А попрёшь — так и отдохнёшь.

— Мельчаем, брат... Был горошек, стал поплоше. Нас горошек огорошил.

  — Тем более..., процесс не только удобный, но идёт сам собой, как по накатанному: чем дальше мельчаешь, тем легче мельчать. И практичнее, вдобавок: следы заметать удобнее, концы прятать проще. Одно дело: примат..., а другое — примат мышиный. Опять же: и горох тому не исключение. Дело потому — ясное, на просвет видное: корм скоту (сам ты скот). Суп. Каша. Котлеты. Гренки. Метан. Сероводород. Метилмеркаптан. Короче: газпром, мать... — И оглянуться не успеешь: уж зима кати́т в глаза.^[10] Торгуем, огонёк в глазах. Вроде как при деле. И при харчах: на всю жизнь. И снова — мельчаем между делом. И казалось бы: куда ещё мельчать? — вроде бы дальше уж нéкуда, мельче мелкого стали, от земли два вершка не видать. — Ан-нет, потому что впереди (и сзади) всегда бесконечность. Мельчай сколько влезет. Без ограничений. Тут у нас полная свобода. Потому: отцы наши мельчали, деды мельчали, — и нам мельчать завещали. Так от века заведено. А тот редкий, кто не мельчал..., — так ясное дело, дерьмо-человечишко. Бирюк на отшибе. Людей наших не любит. Ценностей не уважает. Только зыркает издали на нас — как злой пасюк. Но для нашего прекрасного совокупного мельчания — это не помеха. Караван лает, собака спит. — Крыса щёлкающая, мышиная бацилла, подзаборный король, галерный вирус, раб ослиный, тараканий орех, государственная моль, венценосный горошек, Рио-де-Жанейро, бредовый череп, гуд бай... Круг четвёртый...^[11]

— Мельчаем бес перерыва... Был поплоше, стал поплоще. И не толстый, и не тощий.

  И всё же, оглянувшись по сторонам, я снова приподниму свой глаз вопиющего в (оптиной) пустыне. Потому что..., — прошу прощения, я хотел сказать: потому что всё на свете (включая бесконечность) имеет свой предел. Даже и заблуждение (бесконечное). Или тупость (человеческая). А потому... раз и навсегда следовало бы поставить все точки над буквой. Чтобы впредь, скажем, (не) путаться самому и (не) путать других (как следствие)...

— Во всяком случае, тáк хотелось бы посоветовать.

— На фоне всеобщего, равного и неуклонного измельчания.

  Хотелось бы... Но — увы, не получается. А потому здесь лишний раз и повториться не грех. Совсем не грех... Что же влечёт..., и что ведёт их к измельчанию? — ответ оглушительно прост: всё. Разве только с одним ма-а-а-аленьким уточнением. И даже не уточнением, а уточненьицем (таким же мелким и всё более мельчающим от начала к концу): всё, — сказал я, — именно так, — всё, решительно всё, что только имеется в них человеческого; всё совокупное, что только их съединяет; всё повседневное, что только составляет победоносный процесс их жизни. И всюду, где только кажется им, что они растут, укрупняются и прибавляют, — глядя на них, можно не сомневаться: это и есть подлинный апогей & апофеоз их измельчания. — Крысиная бацилла, мышиный щелкунчик, подзаборный осёл, галерный король, раб вирусный, тараканий горошек, государственный череп, венценосная моль, Рио-де-Жанейро, бредовый вирус, гуд бай. Круг последний... Всё что ни есть их совокупность, их потребление, их жизнь — суета, ценности, желания, порох, спички, бумажки, щепки, газ. Переход сверху вниз. — Потребность. Потребление. Потребитель. Человек. Осёл. Собакка. Крыса. Мышь. — Горошек... Бывший горох. Когда-то бог (горох). Немного позже — идол. Затем, конечно, царь (под тем же именем). А после, как по накатанной: боярин, дворянин, холоп, дворник, нищий, осёл, собакка... и далее по списку. — Всё ниже и ниже, всё мельче и мельче, мал мала меньше, шаг за шагом, шаг за шагом, нога в ногу, но’га в но’гу, левой, левой, запе-е-евай!..., — он нас ничем не огорошит, мышиный всюду наш — горошек...^[14]

— Стой! Раз, два... А может, хватит мельчать, мельчить, мельтешить?..

  А вот и нет, не хватит, не хватит, нам ничего никогда не хватит!.. Вот такие мы: богочеловеки, сколько ни дай, сколько ни отними, а всё одно — мало. Всего мало. И хорошего мало. И плохого мало. Потому всегда есть — куда ещё добавить. И хорошего, и дурного. До бесконечности. И всегда можно ещё больше, ещё лучше, ещё хуже, ещё больнее, ещё мельче... Сто — очень мало. Тысяча — опять мало. Две — ещё меньше. Сто тысяч — маловато будет. Миллион — совсем нищета. Сто миллионов — побольше хотелось бы. Миллиард — совсем мало. Десять миллиардов — опять маловато. Вот как мы мельчаем!.., с огоньком, жирные коты, толстые скоты, банкиры и дельцы, купцы и скопцы, политики и паралитики, мельчаем всякий день и всю жизнь, каждый час и любую секунду, мельчаем и — души в себе не чаем, потому что — «кровь есть душа»^[15] и все мы такие от крови до крова, душные от души, приматы от бога и по полному примату веры. Вечно готовы мельчать..., за себя и чью-то мать, как начнём раз мельчать, так и конца мельчанию не положим...,^[16] бес скончания, а потóм снова мельчаем, и мельчаем сколько влезет, а потом сколько не влезет, эй, пихай, пихай в мошну, осёл, крыса, мышка, таракан, бацилла, вирус, пихай-пихай, — всё толще, и толще, и толще, полёт наших пламенных птиц..., — так и пихаем, так и мельчаем, пока по шву не треснем. «Всё мало, мало, мало, — давай, ещё давай!..»^[17] И каждое поколение, каждый новый человечек, что особенно радует, начинает заново своё дело, своё бесконечно мелкое, суетное дело — приращения, возрастания, восхождения. Успеха мышиного.^{[комм. 3]} Богатства. Власти и сласти. И всё ему — мало. Мельчай! — Ещё, ещё давай.^[17] И так до бес...конечности. Пока, вконец измельчав, не упрётся толоконным лбом — прямо туда. В доску... Купец. Делец. Скопец.

— Плоха та свинья, которая не хочет заполнить собою весь мир...^{[19]:216[комм. 4]}

  Кстати о птичках... Как сейчас по’мню (словно живая перед глазами стои́т) свою пред’последюю встречу (земную) с Димой Губиным, нашим мнимым ренегатом и почётным экс’патриантом священной Земли Потребления...^{[комм. 5]} Глядя на меня не без удивления, сей доблий муж произнёс не без живости: «ну... жму руку, старик. Уважаю. Редко кому удаётся дотянуть до нашего возраста живым,^{[комм. 6]} да ещё и в уме. Во всей стране я таких знаю только двух-трёх человек, как Дима Быков, например. А все остальные — брюхо, пиво, тачка, дети, мальдивы... Ну чего я тебе рассказывать буду. Сам знаешь». — И правда. Пересказав мне вкратце основное содержание всё той же прекрасной «Arrivée» преподобного Эрика, губастый Дима вскоре удалился, чтобы продолжить работать в указанном направлении: «брюхо, пиво, тачка, (детей пропускаем) мальдивы...» Короче говоря, мельчать..., — мельчать и мельчать, сколько хватит духу, сил (и главное: отведённого воз...раста и роста). — Пожалуй, одного только и не хватает в приведённом гомологическом ряду. А хотелось бы всё-таки дополнить, друг ситный... Хотя бы немножко: брюхо, пиво, тачка, мальдивы...

— и мышиный горошек..., поверх всего. Как памятник.

— или памятка, вернее сказать...^[20]

  Ну..., не обессудь уж на мои неловкие и угловатые слова & словечки, дражайший дружище Г.... — В конце концов, прими во внимание: ведь я здесь (в этом публичном, пардон, месте) ещё очень мягко к тебе обратился (было время, слыхал ты от меня и куда более сильнее выражения, да и прямо в лицо). И не только в устной форме. — Топором не вырубишь. Кайло не вставишь.

— Равно как и в точности наоборот.

  Да чтó уж там я (плюнуть и растереть)... Но можно ли возразить, когда даже ты, ты сам..., светлейший Дима Г., умел (а может быть, ещё и не разучился?..) куда строже меня посмотреть на собственную удаляющуюся спину (правда, предпочитаешь это делать очень редко). Ну, припомни, мой славный старичок с детским лицом..., — разве это не твои слова (о самóм себе, любимом). Вдобавок, обращённые ко мне не вдруг, и не впопыхах, а очень даже «через подумать»: «Ты как Дарвин, которого после «Бигля» ежедневно рвало, выворачивало наизнанку, — а я как мудак, который объявил «Происхождение видов» гениальной книгой.^{[комм. 7]} И ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком. Мудак не сможет, он не умеет, не будет разворачивать кампании в поддержку,^{[комм. 8]} мудак занимается частными вещами, к которым относятся слова. Он всего лишь болтолó».^[23] — Ну... значит, и на тóм спасибо, детский дяденька-Дима. Как говорил в таких случаях Шура Скрябин: «что за дивный человеческий документ (получился)»...^[24]:474 Само собой, получив столь велико...душный подарок (после всего),^[25]:590 я только и смог, что искренне поблагодарить его,^{[комм. 9]} моего драгоценного современника, за эту, пускай и запоздалую, но более чем трезвую оценку не только своего, но и всеобщего, прямо скажем, мелковатого & свиноватого (не)участия в том су...щественном (сделанном с усилием воли), что единственно и отличает мелкое от настоящего.^[26]:56 — Поистине, царская щедрость: после тридцати лет знакомства, мог ли я ожидать чего-то подобного?.. Разумеется, нет. Это был чистейший приз (на финише). Практически, джекпот. Щелкунчик за сто пятьдесят тысяч..., с ма-а-а-аленьким стручком Vicia cracca. — Не съешь ли немножко горошка напоследок, Дима?.. (мышиного, вестимо)...

— Ксанф, выпей море...^[27]

  Вероятно, после этого всего немногие уцелевшие спросят меня (я уже смутно слышу их недовольный говор): ну хорошо, а при чём тут, собственно говоря, мышиный горошек?.. Точнее говоря, растение мышиный горошек из семейства бобовых, так называемая Vicia cracca, столь определённо объявленная в шапке этой страницы?.. (Вопрос более чем глупый, прямо скажем). Честно говоря, не думал, что когда-нибудь мне придётся объяснять вещи столь очевидные... (тем более обидно: на старости лет, — когда биография уже свёрстана, и под рукой нет ничего из объявленного списка: «брюхо, пиво, тачка, дети, мальдивы...»).

— Ну хорошо, сейчас попробую повторить...

— Минуточку терпения...

  Н
у вóт, говорю, шаг за шагом, горошина за горошиной, шарик за шариком, так мы понемногу — и до мышей доскреблись. Допрыгались. Измельчали. В конце концов, ну нельзя же так распускаться и пускать дело на самотёк. Ведь можно и вовсе тогó..., растечься, или вытечь вон. Вместе с остатком мозгов. Потому что..., одно дело, значит: горох (ботанический род Písum), растение рослое, важное для крупного скота и даже народо’хозяйственное (опять газпром, конечно). И совсем другое дело — какой-то горошек, стяжавший известность только среди мелких грызунов. Даже при первом взгляде на это растение начинают мучить приступы эпилептоидной жалости и сочувствия: до такой ужасной степени оно измождённое, измельчавшее, а может быть, даже выродившееся за несколько тысяч лет соседства с человеческим материалом. Причём, вырождение его носит, по-видимому, необратимый характер, видимый даже невооружённым взглядом. Прежде всего, по степени измельчания (почти в шесть с половиной раз по сравнению с первоначальным размером). Растение в целом рахитично и имеет до предела жалкий габитус. Листья опущены книзу и частично сложены. Стебель дегенеративно видоизменён, до крайности изломанный и дряблый. Достигнув хотя бы десятидневного возраста, растение быстро теряет способность поддерживать самого себя в вертикальном состоянии. Проще говоря, оно не стои́т на ногах. Всё время ищет опоры. Пресмыкается. Вьётся. Льнёт к более сильным от мира сего. Пытается наладить связи. Цепляется за других. Вдобавок, как утверждают специалисты-хозяйственники: оно ещё и сорное. Читай: сорняк, значит. В последнем вопросе, правда, царит небольшая анархия..., или же людишки ещё не до конца определились... со своими приоритетами. Говорят так: оценка полезности мышиных горошков зависит от контекста. А потому: если оно оказывается среди растений культурных и серьёзных, например, среди того ж гороха, то непременно — сорняк и сволочь (грызня мышиная). А если просто так растёт, в поле среди дурнишника всякого,^{[комм. 10]} то уже совсем наоборот, говорят: ценная кормовая культура и (одновременно) даже почву обогащает.^{[комм. 11]} Здесь, как говорится, дело уже серьёзным наваром пахнет... Ведь мы же отлично помним, как они любят и ценят всё, что обогащает..., — ни на секунду не прекращая мельчать, между делом. С огоньком и начёсом...

— Впрочем, не будем о грустном...

  Хотя... и поневоле призадумаешься, уложив круглое лицо на ладони: шарики, шарики, шарики..., красота!.. Маленькие, круглые, и всюду катаются: от Мосвы до самых до окраин. Даже приятно представить себе эпическую картинку: тридцать пять тысяч одних шариков! Каково положение? ― я спрашиваю.^[30] — Ответа как всегда нет. А потому я настойчиво повторяю: не следовало бы путать или, тем более, смешивать (как говорят французы) горошек — с горохом. Потому что..., горошек (чисто, между нами) — это не значит маленький горох. К примеру, вконец измельчавший в результате удачного приспособления (к вашей среде). Или постепенно выродившийся (в результате того же процесса, точно как приматы в законе). Тáк они (сами) говорят, по крайней мере. Если им верить... Как всегда... — К слову сказать, морфологически выраженное тотальное измельчание всегда вызывало..., а сегодня, тем более, продолжает вызывать промеж людей очень крупные затруднения, в том числе и чисто технологического свойства (вероятно, по свойству транзитивности). И начать бы с того, что этот ботанический вид с выразительным названием Vicia cracca — практически, сверстник систематики растений. Он был описан и назван (как он есть) ещё в 1753 году (или даже чуть ранее) вождём нашим и господином Линейным Карлом. Именно под таким названием горошек и получил свою бобовую ячейку в основополагающем линейном труде Species Plantarum, в разделе европейской флоры.^[31] — Впрочем, последнее обстоятельство ничуть не облегчило дальнейшей судьбы многострадального мутанта. Говорят, даже записные специалисты в своём деле (конечно же, я имею в виду професси..анальных господ-ботаников, уже давно достигших известных высот в деле тотального измельчания), совсем уже заплелись и запутались среди мышиных усов обмельчавшего горошка, и до сих пор не могут прийти к однозначному заключению относительно некоторых важных деталей системной систематики Vicia cracca (или ви́ка трескучая, чтобы снова не поминать о «Щелкунчике»).^{[комм. 12]} Одни из них считают, что мышиный горошек — это один широко распространённый вид с высокой мутабельностью (и вероятно, ещё не устоявшимися видовыми границами) и, как следствие, чрезвычайно высокой изменчивостью внешнего вида. Другие, рассуждая по старинке, попросту регистрируют различные региональные формы горошков как отдельные таксоны, таким образом, насчитывая их — то ли десяток, то ли три десятка, а у некоторых, особо ретивых, набирается и целая сотня (чёрная, вероятно).^{[комм. 13]}

— Не считая всех прочих, разумеется.

  В любом случае, включённость в человеческий обиход — не только опция, но и налог. Тем более, что «мышиный горошек» — не просто самый известный вид из рода Vicia. Куда вернее было бы сказать, что это — вообще единственное известное в бытовом языке сочетание слов из рода мышиных щелкунчиков. Как следствие, великодушие и немелочность обывателей таковы, что и все остальные виды горошка (а их насчитывают до полутора сотен) тоже называют — мышиными.

— Читай: вконец измельчавшими.

— Или доскрёбшимися до мышей.

  Думаю, не было бы нескромным заметить, что имя им — легион, а число — произвольно..., или почти произвольно (в прямой зависимости от уровня кланово-профессиональных запросов соответствующей коллегии). Между тем, среди бесчисленных вариаций имеются сомнительные образцы, ничем не уступающие первой (мышиной) скрипке. И прежде всего, конечно, выделяется ещё одно шикарное, почти повсеместно распространённое растение Vicia sepium — из той же когорты мышиных горохов, которое... при известных обстоятельствах, непременно заслуживало бы ещё одной статьи (ничем не хуже этой). И также, надо полагать, не без участия Д.Губина (куда же теперь без него), выступающего при непременном аккомпанементе некоего «гениального персонажа», недавно сошедшего с одного борта и не поднявшегося на другой (борт). «Ты как Дарвин, которого после «Бигля» ежедневно рвало...» — Хотя..., если не бояться показаться банальным... (чисто, между нами) его пресловутая гениальность — не более чем посмертная благоглупость, мышиная абстракция и такой же мелкий жупел, теряющий всякую цену в личном присутствии главного героя мыльной оперы. Пока он был жив — вместе со своей бес’смертной рвотой, — все его «успехи» (будущие и прошлые) исчерпывались исключительно контекстом дня и мышиной способностью выставить её на продажу.^[34] Любое явление, будь то искусственное и природное, пускай даже и взятое к рассмотрению во времена победившего обывателя, ровно в той же степени имеет своё изображение и структуру, поверхность и существо. Причём, вне какой-либо зависимости от степени своего измельчания (величина сугубо релятивистская). И только в со’отношении с масштабом сиюминутного контекста (места и времени, моды или морды) они приобретают конкретное значение (здесь и сейчас). Проще говоря: короля играет окружение, а король ему только подыгрывает.^[35]:679 Даже в тех случаях, когда измельчали оба: и окружение, и король. И всякий из них, начиная какое-либо дело (включая и самое мелкое), волен ползать по поверхности или углубляться в его сердцевину ровно настолько, как свойственно его натуре или воле (несравнимо чаще первое, значительно реже второе: как правило, поневоле). И ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком...^[23] При всех прочих равных, он попросту обречён на такое продолжение.

— За неимением вариантов более реальных...

  — И здесь мне придётся на минуту вернуться на пару шагов назад, к ещё одному всемирно знаменитому виду «мышиного горошка»: Vicia sepium (о нём уже дважды была речь выше ↑, хотя и коротко). Пожалуй, на его примере точнее всего можно было бы пояснить выравнивание парадигмы до степени слияния между тотальной специализацией и таковым же измельчанием. Казалось бы: при всех прочих равных, трудно недооценить это растение, между прочим, также описанное и названное линейным Карлом и, вдобавок, совсем недавно прогремевшее на весь мир в результате одной скоромной катастрофы. Между тем, по-русски его ботаническое имя выглядит очень далёким от латинского оригинала: «горошек заборный»..., или под’заборный (это уж как кому больше по вкусу). Как явствует из названия, этот вид встречается между людей едва ли не чаще горошка мышиного, хотя и его тоже повсеместно зовут «мышиным», походя игнорируя все прочие различия и считая их несущественными. — И совершенно правильно считают, снова повторю для устойчивости! Потому что..., потому что (как я уже неоднократно говорил) здесь скрывается прямое действие одного из самых чёрствых законов психофизиологии, который, минуя досадные помехи поверхности мозга (зачастую куриного) и многие внешние признаки, пускай даже и бросающиеся в глаза, всякий раз упирается одним из своих концов — в главное действующее начало человеческой природы. А таковым, в данном случае, является основной съединяющий признак вида, глубоко родственный и даже родной для всякого представителя обширного рода мышиных приматов. Именно он, попадая в зону действия обыденного сознания и речи, легко превозмогает все остальные, образуя на выходе, как результат, специфическую видимую картину мира, парадоксально не совпадающую с общепринятой системой мышления и речи. — Конечно, не следовало бы переоценивать реальные размеры этого расхождения в контексте общего уровня современного цивилизационного измельчания. И тем не менее, в своих масштабах (какие уж есть...) оно носит всеобщий & проникающий характер.^{[комм. 14]}

— За неимением вариантов более ценных...^[37]:601

  Пожалуй, закончить мне придётся ещё одной чудной выдумкой или свойством всех родственных форм и разновидностей вики кракка (включая подзаборные)..., — свойством, родившимся буквально по произволу, как маленькая завитушка в (ракоходном!) эволюционном процессе оборотного измельчания гороха до горошка. — Налицо симптоматический итог: поэтапное уменьшение в размерах привело к приобретению нового качества: полной непотребности для потребителя. Казалось бы, так не должно было случиться. Любое измельчание во внешнем рассмотрении носит, отчасти, механический или комический характер, чтобы не сказать: модельный или пародийный. Для трафаретного воображения он выглядит как подвешенная в прозрачном воздухе геометрическая фигура или оптический иллюзион, проявляющий свои свойства только во времени и со временем. Выделить такой образ не просто. Хотя и сложности в нём нет никакой. Крошечные «бобики» мышиного горошка не столько напоминают сам горох, сколько говорят о нём — в оценочных категориях прогрессии. Мышиные стручки, сопоставленные с «человеческими», имеют скоромный вид измельчавшего попугая или даже обезьяны, придуманной для некоей уменьшенной модели потребителя.^[35]:302 В данном случае, если судить по человеческой версии мира: горох для людей (свиней, баранов, козлов, тёлок) — горошек для мыши.

— Мир легко делится на (две) неравные части.

— Без возможности обратного соединения...

  Между тем, новые размеры подкрепляют себя отменным качеством: мышиные горошины Vicia cracca показательно ядовиты, причём, ядовитость их проявляет себя — в особенной, непрямой форме. Действуя в точности по категорическому императиву, отравляющее вещество (а именно: синильная кислота) образуется ужé внутри организма потребителя, — после того, как горошки были съедены и поступили на переработку.^{[комм. 15]} Описываемая редкими очевидцами и реципиентами картина отравления в целом совпадает со слабым (недостаточным по дозе) отравлением цианидами. Как правило, клиника включает в себя стандартные мышиные симптомы: головокружение, сердцебиение, мышечная слабость, одышка, привкус горечи, частичное онемение тканей рта, повышенное слюнотечение, наконец, тошнота и рвота. Как видим, большинство проявлений горошка на высшем уровне — в целом совпадает с ценным свидетельством Д.Губина о хроническом мышином отравлении, как правило, сопровождающем всякое возвращение (приход) очередного партикулярного гения в мир обывателей: «...ты как Дарвин, которого после «Бигля» ежедневно рвало, выворачивало наизнанку,^{[комм. 16]} — а я как мудак, который объявил «Происхождение видов» гениальной книгой. И ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком».^[23] — Впрочем, оставим пустые разговоры.^{[комм. 17]} Как говорил один мой старый приятель, — из них ровно ничего не следует, кроме следа.^[39]:375 Несмотря на то, что антидоты при действии цианидов и синильной кислоты известны давно и подробно, полагаю, что в данном случае ни метиленовая синька, ни тиосульфат натрия ужé не помогут. Как говорится, всё пустое, суета и маета: действие химических нейтрализаторов целиком локализуется на другом уровне (включая дополнительную дистанцию между биохимией и философией). К тому же, многовековое поступательное мельчание не имеет обратного хода (здесь и сейчас). Как и всякое необязательное зло, — исключительно по причине подавляющей ничтожности своего мышиного масштаба. — А ну ка, марш по норам, щелкунчики!..

— Или кому-то не ясно, о чём здесь ещё можно раз’суждать?..

  Пожалуй, уместно было бы закончить это мелочное эссе (всё-таки) на естественно-научной ноте, — раз’рубив, наконец, гордиев узел облигатных прений вокруг видовой принадлежности и видимых границ разбираемого здесь мышиного таксона Vicia cracca. Напомню в двух словах основную фабулу: как (в один голос) отмечают вдумчивые исследователи измельчавших горошков, полиморфность (изменчивость) этого вида превосходит все разумные пределы, чем, в свою очередь, ставит под сомнение границы множества родственных видов: от горошка заборного до волосистого, и от ребристого до мохнатого, и так далее. Причём, изменчивостью в самом широком диапазоне обладают практически все части растения, которые традиционно (со времён линейного Карла) служат (людям) в качестве морфологических признаков вида: размер и вид стебля, величина, густота и форма листьев и листочков, характер и степень опушения всех частей растения, окраска венчика, размеры соцветия и прочие мышиные признаки рода Vicia. Кроме того, разомкнутый генотип условного таксона приводит к частому и лёгкому скрещиванию с образованием большого числа гибридов и натур’гибридов, так что вопросы о видовых границах вида стираются, так сказать, прямо на месте, в полевых условиях. — В конце концов, огорошенные исследователи остаются лицом к лицу перед последним принципиальным вопросом о конвенциональных критериях измельчания (в том числе, собственного, конечно). Вопрос, позволю себе заметить, практически неразрешимый в условиях — такового.

— Без выхода за системную границу проблемы...

  Потому что..., — потому что если взглянуть на проблему с предельно корректной стороны, — как я показал выше ↑..., и ещё выше ↑..., — крошечный мышиный горошек, высветив основные силовые линии современного состояния человеческого материала, сразу вырастает до эпических размеров и становится если не йер’оглифом, изображающим начало XXI века, то уж во всяком случае его — уменьшенным символом. Или копией с оригинала (действующим наподобие кустарной подделки или кражи со взломом)..., особенно, если учесть цвет и консистенцию окончательного продукта. — Рискну напомнить: всякий раз они пытаются «выбирать меньшее» — из двух зол, например. Или чего-нибудь совсем плохого. Хотя у них далеко и не всегда это получается. Но если всё же попробовать..., взять их методы..., и пойти по их пути в ту степь... Шаг за шагом... — И тогда, в прозрачном (как суп) контексте сегодняшнего дня, помещённого на приборный стол тысячелетней эволюции поступательного измельчания, станет особенно ясно заметно, что мышиный горошек, ещё в 1753 году со скрытым торжеством названный «щелкунчиком» Vicia cracca (ave linnae Linnaeus!..), на самом деле имеет ускользающе малое отношение к вопросам ботанической систематики или формальной логики.^{[комм. 18]} И если уж на тó пошлó, то вовсе не размер стебля, величина и форма листочков, характер опушения, окраска венчика и прочие мышиные признаки рода Vicia определяли (в последний десяток тысяч лет) вектор развития высших приматов, называющих себя людьми или человечеством. Потому что мышиный горошек (положá руку на сердце) — вовсе не тó некстати измельчавшее растение семейства бобовых, за которое он себя благополучно выдаёт вот уже который век. Поистине, ничто человеческое не имеет себе пределов..., в том числе, конечно же, и подробное, глубоко проработанное измельчание, равно представленное как в виде процесса, так и результата. — Я завершаю. В несравнимо большей степени, минуя все мнимые преграды и перегородки сознания, мышиный горошек — это помёт..., или оконечный результат повседневной жизни мелких грызунов. — Вóт самая, что ни на есть, настоящая vicia cracca, краеугóльный камень, альфа и омега «происхождения видов»...^[40]