Полынь абсента (Натур-философия натур) — различия между версиями

На первый взгляд, эта статья — о нём. Об алкоголе... если не шутите.

Всего лишь о каком-то с..ном алкоголе. Ну..., и как это следует понимать?

Крайне, знаете ли, сомнительно вдруг увидеть — здесь..., и такое... Дым до небес.

В самом деле, не рехнулись ли вы, мой драгоценный...,

чтобы он, этот... Хано́н..., и — об алкоголе?

Нет, не может быть. Чтобы здесь, в хано́графе — и вот так..., запросто.

О какой-то с..ной бутыльке... — С мутной жижей.

Будто обычная расхожая потреблять — с николаевского вокзала?..

Нет, нет — отказываюсь верить!

— И совершенно правильно делаете.

Потому что не статья. И не об алкоголе. И не здесь..., совсем не здесь.

— Оставим...

Поелику... впереди ещё бутылка..., и не одна, с позволения сказать.

Итак..., последний глоток воздуха — и на дно.

  — Как?..., неужели же вы до сих пор не знаете, что такое «абсент»?.. — ну тогда, пожалуй, вы «ничего» не знаете. Ровным счётом — ни-че-го. Ни того, ни этого, ни сего, ни пятого, ни десятого... Даже стыдно за вас, милейший. Вот так-то, ничего толком не зная — и сразу сюда, в хано́граф.

Ну тогда, значит, придётся начинать — прямо оттуда, с букваря...

С самых азов & низов.

а
бсе́нт (от франц. «absinthe», горькая полынь, Artemísia absínthium) или зелёная фе́я^{[комм. 1]} — крепкий (иногда даже слишком крепкий) алкогольный напиток, насчитывающий два с лишним века истории..., впрочем, слегка истерической. В узком смысле слова абсент — всего лишь водка..., полынная горькая водка, он (она, они, их) может содержать от 35-40 до 70 % (а иногда даже до 85 %) спирта. Главный действующий компонент абсента — одноимённый экстракт горькой полыни (Artemisia absinthium). Классический (литературно-живописный) абсент за счёт хлорофилла листьев полыни имеет изумрудно-зелёный цвет (не исключая, впрочем, и другие оттенки тускло-зелёного), однако существуют и другие вариации абсента: прозрачные, жёлтые, синие, коричневые, красные или даже чёрные.
  Выдающееся франко-швейцарское изобретение, полученное из лапы очередного эскулапа..., поначалу абсент был всего лишь — лекарством, лечебной настойкой..., впрочем, с претензией на роль очередной... едва ли не панацеи от всех известных болезней..., а также и части неизвестных... — Однако мы-то здесь хорошо помним, из какого места произрастают все человеческие «панацеи», «плацебы», философские камни и прочие волшебные палочки, — и в какое место они затем следуют (по инерции, только по инерции)... Само собой, в точности всё то же случилось и с ним, с абсентом. Начав свою карьеру как всеобщее лекарство, очень скоро Он получил полноправное французское гражданство под именем «Зелёной феи» — или точно такой же «ведьмы»..., а затем (под тем же именем) стал полновесным космополитом — типическим гражданином мира..., — мира людей, разумеется. В роли ... хотя и особенной, но всего лишь выпивки.

— Однако..., пора бы уже и объясниться: о чём же я тут пытаюсь говорить...

  Полынь..., чуть лучше, чем ‏‎трын-трава... — Линия пути. Образ жизни. Условный рефлекс. Наконец — привычка. И в самом деле, тошно слышать. Что за вульгарность..., mon cher... — Пожалуй, немного поднимем штиль, до культурного (уровня). Потому что... Потому что..., скажем прямо: абсент — далеко не просто выпивка, но — отчасти, органический ритуал, до сих пор (глубоко) не-до-о-це-нён-ный в своём вливании & влиянии на последнюю европейскую цивилизацию. Главный компонент настоящего абсента — экстракт полыни, содержащий массу алкалоидов и эфирных масел, выше всех среди которых — туйон, имеющий сложное (не исключая токсического) воздействие на психику и нервную систему приматов. Это вещество называют иногда наркотическим, иногда галлюциногенным, иногда — просто терпеном или алкалоидом, однако сила его действия заключается прежде всего — в этой его трудноопределимой сложности. В конечном счёте, не вдаваясь (пока) в излишние подробности, можно сказать, что этот туйон — психоактивное вещество раздражающего и, отчасти, судорожного действия. Вызывая в связке с алкоголем быстрое привыкание, а затем и зависимость (так называемый абсентизм), туйон последовательно разрушает нервную и иммунную систему (впрочем, не исключая общественной и государственной).
  Впрочем..., тш-тш, тихо, приятель!..., (пока) я не стану раскрывать главную карту... Это... всего лишь вступление. Начало прямой речи.
  Постепенно проникнув во французское, а затем и во всё западное общество из действующей армии..., — после серии колониальных (в основном, африканских) войн середины XIX века, к 1880-м годам абсент превратился в стихийное бедствие, в первую очередь — в среде парижской артистической богемы, по сути, сформировав (и одновременно, проредив) пару поколений абсентной культуры. В конце концов, хотя бы и под сурдинку войны, европейские и заокеанские бюрократы были вынуждены принять меры. — Первыми стали безнадёжно отсталые швейцарцы... В 1907 у них был проведён очередной референдум, из числа тех, которые там проводятся сотнями. Свободные жители кантонов проголосовали за повсеместный запрет на продажу абсента и его аналогов. Спустя всего пять лет абсент был объявлен вне закона в США..., а в 1915 — запрещён и во Франции, после чего повальное влияние & вливание «зелёной ведьмы» пошло на убыль.

однако — прошу заметить особо — это было всего лишь начало. Начало разговора...

Всю вторую половину XIX века..., не говоря уже о начале следующего века XX... как правило, связывают с понятиями радикального прогресса (так называемой «научно-технической революции») и (одновременно) буйного разложения (так называемого «декадентства и модернизма». Несмотря на излишнее блудомудрие этой многозначительной фразы, на самом деле она означает нечто — значительно более простое и незамутнённое отдельным умыслом... В одном слове это простое может быть выражено как фумизм или «упадок Франции». Именно так. Всего лишь упадок..., всего лишь — одной страны. Центра мира. Пупа земли. Бывшей мировой сверх’державы. Империи №1. Сказанное просто, буднично и односложно, оно выглядит как «тотальный упадок»..., но осенённое лучами падающего за горизонт светила, оно станет уже «закатом Франции»...

Очень красивая картинка, не правда ли?..

  — Сегодня, существуя в чрезвычайно краткий период мирового господства так называемой «Америки», мы с трудом можем себе представить: что такое вековая гегемония. Тем более, когда речь идёт о такой (в скором времени) несуществующей стране как — Франция. В течение почти трёх веков (невероятно, непостижимо долгое время!) именно она: будь то монархическая или республиканская — была безусловной законодательницей законов мира. Гегемония эта, периодически оспариваемая Испанией, Англией или Германией, тем не менее была полнейшей. И в первую очередь — за счёт культурного слоя, многократно превосходившего таковые в любых странах конкуррентах. Примерно таковым же (в свои времена) было воздействие Римской империи..., чуть меньше — эллинов, чуть больше — Древнего Египта, о котором сегодня даже и говорить-то трудно..., без стыда.

— и вот, я уже слышу тоненький голосочек (справа): но..., но позвольте, при чём же тут абсент?

— и тем не менее, продолжаю..., между прочим, заметив, что словно бы — не заметив.

  Сильнейшим ударом по французской гегемонии стал экономический и личный упадок в вотчине выморочного Людовика, завершившийся уже прямым упадком... его головы под воздействием (несомненно, прекраснейшего) изобретения доктора Гильотена. И тем не менее, несмотря на тотальный бардак и гражданскую смуту, эта революция (которую отчего-то называют «великой») в известном смысле даже усилила влиятельное (хотя уже совсем не сиятельное) влияние Франции (опять оказавшейся в авангарде прогресса европейских приматов) — причём, понимаемое в тотальном смысле. Тулонский коротышка в известном смысле — усилил и, отчасти, официализировал новое положение, превратив (пускай и на короткое время) свою страну в гегемона и физического владельца Старого Света. И нет нужды в том, что ради господства он отправил на тот свет чуть не половину старой Франции..., игра стоила свеч. И в свою очередь, Наполеон (после своего упадка, упадания и падения) точно так же сработал на конечное укрепление «мировой» гегемонии Франции: в областях умных и безумных, практически, в равных долях.

  Понятное дело, одутловатые монархи старой Европы ничуть не были заинтересованы в подобном положении. Практически все силы (после 1813 года) были брошены на всемерное (почти всемирное) ослабление бывшей супердержавы, высшим символом которого, вне всяких сомнений, стал кратковременный успех..., олицетворённый в виде чистейшего дегенерата на троне... Впрочем, при нём Франция значительно укрепилась (хотя бы) с точки зрения ойкономики. Но затем дегенерация всё же взяла верх..., и снова началась чересполосица революций, коммун и реставраций..., несомненно, опускавшая Францию всё ниже и ниже в её мировых (и внутренних) потенциях.
  Пожалуй, (пред)последним актом..., в этой дивной симфонии стал ... — он, абсент. Ой, нет, прошу прощения за оговорочку. Я хотел сказать — он, Альфонс. Этот всемирно знаменитый король Альфонс (то ли XIII, то ли XVIII, сейчас сразу и не вспомню)..., то ли внук Наполеона..., то ли его почётный бастард..., вернувшийся на трон. Именно он, так сказать, в личном порядке возглавил — «акционерное общество по разграблению национального достояния Франции». Так говорил один бородатый дяденька, порой не чуждый — политической иронии. Но так повторю за ним и я, живущий сегодня — в точно такие же времена... в точно таком же акционерном обществе. Только без Наполеона...

  Агония продолжалась не так уж и долго. Каких-то жалких 18 лет (не считая всех предыдущих)... Хронические вяло текущие войны за сомнительную честь господствовать в Северной Африке... Доблестная аннексия Савойи (немного ближе Крыма). Дым до небес. И фанфары дотудова же. Все эти великие дела лишний раз показывали: до какой пятой точки дошёл упадок бывшей Империи. И всё же пока — конкуррентов не было. Она оставалась..., по прежнему, первой... Но её высота уже не казалась столь недосягаемой. Тем более, что на карте старой еврепы внезапно появилось новое (ужасно) «великое» государство..., тоже претендующее на (мировой) трон. Смехотворно сказать..., имея столь гордое имя — «Хермания»..., ещё на что-то рассчитывать.

— О..., майн Гот! Опять эти чёртовы готты!

  Развязка была не просто короткой, но — слишком короткой. Груша..., наша прекрасная груша — она сама упала с ветки в слегка приоткрытый рот вер..., вермахта. Та (бес)славная война, которую почему-то называют «франко-прусской» (на мой вкус очень забавное определение, ничуть не хуже знаменитого «финско-китайского инцидента») поставила размашистую точку в истории старой-старой сверх’де’ржавой державы. Поражение при Верте, Седанский разгром, пленение Наполеона III, пруссаки в Версале, блокада Парижа. — Всё. Точка. Приехали.

  Дальше сверх того сверх’державе падать было — некуда. Сверх’господство закончилось (как это всегда случается у них, у бравых обезиан) — сверх’упадком.

  — Но главное..! Главное..!, глав-но-Е..., каков позор!
Прусаки..., теперь они попирали своими погаными сапогами родную землю, разрушали крепостные стены, опустошали винные подвалы, имели наших прекрасных французских девушек... Они, эти трижды жалкие прусаки, вечно презренные и вечно осмеянные..., — убогие провинциальные завистники и подражатели..., — ох, и во что они превратили теперь Францию!.. Трижды великую, всемерно всемирную державу. Теперь, под предводительством этого жалкого таракана..., они расселись своими швабскими ж... в Версале и только из снисхождения к побеждённым подписали временное перемирие..., чуть что — угрожая снова наступать на Париж. Они, эти пивные свиньи счастливого придурка-Вилли... Там же в Версале (а где же ещё это было делать!), и не просто в Версале, а в главном тронном зале Версаля — всё тот же поганый канцелярист с насморком и «высшие» представители новоиспечённого Северного союза, распоряжаясь как хозяева, — провозгласили не что-нибудь, а ЕЁ..., новую Германскую империю — на месте старой владычицы мира. А их жалкий Вилли, этот безнадёжный тупица и провинциал — стал «германским императором».

— Анекдот..., или страшный сон.

  А затем ... эти новоиспечённые императоры (небрежно, словно сплёвывая через плечо) предложили..., (так уж и быть!) заключить невиданно позорный мир, да ещё и со зверской, невиданной в истории контрибуцией..., в пять миллиардов франков. — Грабители. Мародёры. Настоящие наследники Аттилы. — И поверх всего, словно терновый венец унижения..., как высшая точка..., прости-прощай, наш прекрасный Эльзас и Лотарингия. И то ведь, эти скоты буквально упивались своим положением..., унижая до предела, до конца. — Они соглашались вывести свои войска из оккупированной северной и западной Франции только после того, как: «... германское правительство сочтёт, что восстановление порядка во Франции даёт достаточную гарантию исполнения Францией обязательств, наложенных на неё контрибуцией; и во всяком случае, не ранее уплаты Францией третьего полумиллиарда франков»...

  Сейчас я не стану напоминать, к чему привело крушение и унижение трёхсотлетней империи мира... Не слишком длинно. Пожалуй, здесь будет достаточно всего двух слов..., всего двух войн, — несомненно, самых богатых и прекрасных в истории этих людей. Два слова. Две войны. Первая и Вторая. Мелочь, говоря по сути. — Вóт чем заплатили пруссаки за свою с... «империю».

Империю, которой не было.

— и всё-таки, при чём тут абсент?.. М-да...

  — О..., моя бедная Франция, — как нередко любил говаривать наш дорого́й дядюшка-Альфонс..., отчего-то нехорошо улыбаясь.

  Униженная, растоптанная страна..., триста, двести, сто лет — веками! — бывшая сверх’державой. И чем же ещё ей было жить дальше... Впредь. Пережив подобное. И не погибнув...

  Странный вопрос. Всегда есть чем жить, пока сохраняется она..., жизненная сила империи. Страны. Человека. Любого организма. Жить прошлым и настоящим. Жить будущим..., в конце концов. Надеждой на реванш. Готовиться к новой войне. Или как-то переживать своё невиданное унижение..., в котором нет ровно ничего невиданного. В мире людей..., сотни «великих» империй одним движением руки варвара — превращались в слякоть. И что? — Не такое переживали! (не верите, — спросите у итальянцев). Так что французам ещё, считай, повезло. Это было мягкое падение. Очень мягкое. С подушкой... в пять миллиардов.

  — Но увы... Не так уж и сложно оказалось империю скинуть. — Уже дряблую. Обвисшую и повисшую... как мокрые усы на промозглом октябрьском дожде (1870 года). — Но вот дальше..., занять её место... Пожалуй, это было куда мудренее.
Скажем прямо: ведь оно ещё очень долго оставалось незанятым, это тёплое версальское местечко. Пруссаки..., эти с...ные победители, как бы они ни выпячивали свои натруженные задницы, но — буквально никуда не годились. Разве что — на сосиски. Разумеется, эти ветчинные рыла, эти сапожные вояки с массовой психологией солдафонов..., как всегда, они сумели победить, но заменить сброшенного идола... — увы.
  Англия тоже была ... не слишком-то в форме, чтобы стать... по всем статьям. — Ну..., разве что по некоторым.

  В конце концов, это мировое безвластие..., наступившее после заката Велiкой Франции, — оно продолжалось ещё (не)добрый век..., оттого-то и сопровождаясь мировыми войнами, новыми разделами и переделами, иногда переходя в двоевластие или «семибанкирщину»..., — и только к концу следующего, XX века — наконец-то стало ясно — версальский трон занял дядя Сэм..., ещё один всемирный — Альфонс. Само собой, не на триста лет. И даже не на сто. — Потому что новые прусаки..., они никогда не дремлют, с позволения сказать.
  Вот и все достижения бравого дяди Вилли... Каких-то жалких пять миллиардов франков.

И ещё век войны ... неизвестно за что.

  Однако глубоко под спудом..., под кожей этих (якобы) крупных процессов — тихо и незаметно развивались другие..., причудливо переплетаясь и выводя там..., глубоко под кожей — свой изысканный узор. Рисунок уходящей империи.

Практически весь XIX век (и почти без перерывов, если не считать нескольких наполеоновских путешествий по Европе) эта страна..., точнее говоря, «Велiкая Франция» вела (так называемые) «колониальные войны». Или против Англии или Испании..., или усмиряя — местных бунтующих. Так было. Причём, со всеми вытекающими особенностями, постепенно меняющими лицо нации. Только представить себе..., к слову, — ну что такое, в сущности, «колониальная война»?.. Другой климат. Другие болезни. Другие животные (не исключая, впрочем, и людей)... Всё это не могло не откладывать отпечатка — на страну и её армию (и там, — на месте боевых действий; и здесь, — после возвращения). При достаточно смехотворном уровне той медицины военным докторам приходилось лихорадочно искать средства против местных лихорадок, жары (сухой и влажной), нагноения ран, ядовитых растений, змей, стрел, насекомых и прочей колониальной дряни.

  По всей видимости, слепо следуя территориальным инстинктам стайной обезьяны, эти корольки и императоришки — даже близко не отдавали себе отчёта, какому страшному риску они подвергают собственную популяцию, бросая её в массовом порядке (поколение за поколением) в крайне несвойственные и агрессивные условия существования, к которым они категорически не приспособлены. Примерно таким же образом, не наблюдая дальше кончиков пальцев собственной вытянутой руки..., точнее говоря, кармана — де-голлевская Франция 1960-х бросилась во все тяжкие, бездумно разбавляя собственную популяцию дешёвой рабочей силой — из того же прóклятого Магриба, движимая исключительно жаждой наживы. И тот, и другой поступок превратили Францию — в совершенно другую страну..., изуродовав до неузнаваемости. Собственно, именно здесь и лежали истоки перерождения, вырождения..., а затем и падения вековой сверх’державы.

— О..., моя бедная Франция..., не слишком ли ты богата, в последнее время?..

  Собственно, чего стоил — один египетский поход Наполеона..., этого корсиканского карлика, необузданного самца, одержимого внутренней пирамидой. Словно пароксизмальный эпилептик, он не находил ни минуты покоя, биясь в падучей по всей Европе и за её границами, — пока, наконец, не успокоился под смертельной дозой своего прекрасного мышьяка.
  Небольшая (отчасти, вынужденная) «передышка», пока французы бились насмерть на полях Европы, оставляя горы трупов — пожалуй, здесь небольшим исключением послужил «колониальный» русский поход, когда эта стая сполна изведала совсем другой климат (ничуть не африканский) и чудом уцелевшие колонны принесли обратно в Европу — уже принципиально новую, северную флору, носителем которой также не являлись ни они, ни их добрые союзники по несчастью...
  В конце концов, Наполеон — справился. Ему удалось. Чуть не большинство боеспособных самцов-французов было перебито и наступила вынужденная передышка. Пятнадцати лет, впрочем, хватило для образования новых отрядов из последующего поколения...
  Великолепная груша Луи-Филиппа (понятное дело, ей было настрого заказано впредь поднимать ручонки на старую Европу) с новыми силами бросилась отвоёвывать несколько запущенные (исключительно по небрежению) территории своего племени на поверхности жарких материков. В течение всего его царствования колониальные войны Франции в Северной Африке (в первую очередь в странах пресловутого Магриба) и Индокитае шли только по нарастающей, достигнув максимума — в аккурат к февральской революции. В итоге, вместе с возвращающимися ордами победителей, инвалидов и коллаборантов, французы получили в своё торжественное (бессрочное) пользование — целый букет новой флоры, фауны, не исключая и кое-каких национально-климатических артефактов..., прежде категорически незнакомых для этой стаи..., а потому — «экзотических» и особо притягательных.

  Все эти удары..., равно экзотические и скрытые... — нет, конечно, они не проявлялись тотчас, сразу. Но мало-помалу, накапливаясь под кожей этой популяции, они постепенно меняли её, превращая в другую, всё ещё лидерскую, но уже куда менее пригодную для исполнения своей всемирной миссии — признанного (или не признаваемого) вожака стаи.
  Собственно говоря, февральская революция мало что переменила в процессе праздничного угасания империи, разве что принявшего респектабельные формы буржуазного разворовывания. На место прекрасного императора-груши спустя полгода был «избран» ещё один тип, — уже не раз упомянутый здесь (всуе, конечно всуе) Альфонс XXVI — то ли племянник, то ли племянница бесноватого корсиканца. Разумеется, он не прекратил эти прекрасные... колониальные войны — продолжавшие приносить Франции велико(душный) приз..., в виде массы новых микроорганизмов. Пожалуй, несколько освежающим пятном на общем фоне показалась «триумфальная» Крымская война, принесшая массу свежих инвалидов, а затем — уже на закуску — карликовая аннексия Ниццы и Савойи. В конце концов, венец приобретений — гигантское европейское царство-Люксембург, впрочем, в последний момент снова ускользнувшее из лап Французского рейха... На горизонте, нависая над севером и востоком Франции, всё чаще маячил тучный призрак усатого пруссака. Новая съединяющаяся германская «империя» нуждалась в великом свершении, чтобы завить о себе. Ничего другого, кроме разрушения — она не могла. И выход нашёлся сам собой. Трон с чахлой задницей очередного символического Наполеона, — с трудом можно было бы представить себе более эффектную позу.
  — Опять блиц-криг, не так ли, месье?

  Кажется, северная Африка совсем не пошла впрок стареющей империи. У неё начиналось тихое несварение, закончившееся катастрофой 1870 года.

  Но и униженная, падшая империя «франков» ничуть не утратила своего статуса сверх’державы — и не только оттого, что этого места (до поры, до времени) попросту некому было занять. Дело состояло прежде всего в том, что своё всемерно всемирное влияние (и возлияние)... — Франция осуществляла не только, а вернее говоря, далеко не только в качестве государства или (странной) страны. И вот как раз здесь, в этом месте и началась — великая месть (бывшей) мировой державы.

  Униженная, поражённая и падшая, она невероятно жёстко, жестоко и изобретательно отомстила всей этой цивилизации — опозорившей её цивилизации, которую она сама и породила... Лёгким движением скинувшей её руки, — она, эта бывшая сверх’держава превратилась из обычной империи ... к которым все привыкли... и с которой все привыкли бороться... — во всемирную империю упадка, в результате пронизавшую — всю культуру и психику современного европейского человека. И как бороться с подобной, с позволения сказать, сверх’державой — уже не знал никто. Равно как..., и до сих пор не знает.

Пожалуй, на этом месте стоило бы остановиться, ткнув пальцем всего в одно слово, пускай и не последнее, но — второе на этом пути :

де’каданс.

Не моё дело — обсуждать исторические версии, терпеливо взвешивая ложь, большую ложь и статистику на весах аптечного рассудка. Если кто ещё не понял: моё дело — канон. — И только через общий принцип можно выявить и показать механизм — всегда коренящийся внизу, в том фундаменте, куда мало кто в состоянии был продраться через кожу, мясо, жилы и кости этого упрямого животного средних размеров...

— И всё-таки, несмотря на все писклявые голосочки, раздающиеся снизу и справа, — хотелось бы знать: ну при чём тут абсент?

А вы, случаем, не знаете, мадам?

  Говорят, что абсент (в том французском виде, в котором мы привыкли его обсуждать) — стал результатом (не)великой французской революции. Опять. Да..., — значит, опять здесь возник призрак этого вечного робеспьера — в обнимку со своим братом-гильотеном, чудом спасшимся из лап собственного ... величия.

  Как правило, годом «изобретения» абсента называют 1792 год, — Швейцария, захолустный городок Куве неподалёку от савойской границы. Довольно странная точность..., для такого несложного изобретения. И всё же, понимая полнейшую несущественность этого (*исторического) момента, — придётся подчиниться и просто повторить эту старую-старую, тысячи раз жёваную историю. Слегка сентиментальную, на вкус...
  — Две аптекарши... не слишком прекрасные (вóт настоящая профессия для революционеров), некие сёстры Энрио экспериментировали с настойками, чтобы лечить своих сограждан, добрых бюргеров. Одна из них, получившая товарное название «Bon Extrait d’Absinthe» послужила поводом для сегодняшней выпивки. Это был, стыдно сказать, тривиальный дистиллят полынно-анисовой настойки, полученный в кустарном перегонном аппарате. Впрочем, не будучи заранее уверенными в лечебном эффекте нового снадобья, сёстры не ограничились одной только полынью, намешав в состав как можно больше разных трав: полезных, душистых & пушистых. С некоторой долей (не)уверенности можно назвать такие (вполне традиционные для альпийской медицины) травы как ромашка, фенхель, вероника, кориандр, иссоп, корень петрушки, мелисса и даже шпинат (добавляемый ради сугубого подкрашивания жидкости). — Дело житейское. Впрочем, эта настойка так и осталась бы очередным захолустным фактом очередной деревенской аптеки, если бы не (это я уже говорил) очередная..., невеликая революция. Некий монархист, врач по имени Пьер Ординер — благоразумно бежал из смущённого смутой Парижа (от греха подальше) и, остановившись до поры в этом городке — начал практиковать. И прежде всего, «Bon Extrait d’Absinthe» пришёлся ему по вкусу. А затем — авторитет столичного врача, хорошо подвешенный язык, изрядная порция вранья..., pardon, фантазии (по вкусу), несколько щепоток способности к внушению, плюс необходимые связи, практика, наконец, возвращение в Париж... — Короче говоря, к началу XIX века алкогольная фабрика Анри-Луи Перно уже выпускала новое «революционное» средство: абсент — пускай и в скромных количествах, но зато — на всю (новую) имперскую Францию.

  Сомнений нет, смуты и во́йны не всегда полезны для бизнеса. Далеко (не всегда)... — И всё же, есть такие вечные принципы и методы организации человеческой стаи (и каждой особи в отдельности), которые позволяют любую смуту или войну (особенно, при помощи известного рода связей и контактов) превратить в крупную удачу.

  Разумеется, — да. Вы всё правильно поняли: и здесь не обошлось без классической коррупции (на сей раз, ещё и в алкогольной форме). Государственный заказ! — вот оно, это волшебное сладкое слово, скажу по секрету..., оно способно заглушить любую горечь, даже самую горькую... Это прекрасное понятие таит в себе ничуть не менее прекрасную терапию, с которой не может сравниться — ничто. Это я говорю буквально — Ничто... И даже — сам абсент! Разумеется, здесь всё неплохо состоялось. Стратегический (имперский) заказ на полынную водку был шикарно обеспечен — ещё до восшествия на престол царственной груши Луи-Филиппа. Армия..., ах, эта бедная несчастная французская армия, день и ночь изнывающая под жаром колониального солнца и ударами тропической лихорадки (в спину), — как никто нуждалась в лечении. Желательно, конечно, не порошками и не мазями. Как-то это... не по-мужски. В таком серьёзном деле, между нами, офицерами... требуется известная настойчивость (желательно, в форме настойки). Разумеется, спиртовой — и, конечно же, горькой — как любое уважающее себя лекарство.
  Дело пошло. Год за годом производство абсента увеличивалось, пока не достигло рекордных двадцати тысяч литров в день. Приятно представить себе тысячи (солдатских) глоток, одновременно (левой, левой, раз-два-три) — опрокидывающих и ожидающих — положенного по уставу лечебного эффекта... В конце концов, к середине 1830-х годов абсент вошёл в обязательный рацион экспедиционного корпуса французской армии. Каждый солдат (в целях профилактики или лечения рвоты, малярии, дизентерии, а также всех прочих болезней без исключения) получал свою недельную «пайку» абсента. Кончилось тем, что этот волшебный эликсир стали употреблять даже для дезинфекции питьевой воды — настолько эффектно она белела и расходилась клубами эфирного дыма по ёмкости с любой грязной жижей сомнительного происхождения...

  Короче говоря, достаточно! И тáк всё ясно.
  Да, месье Жарри был прав: абсолютно, обсценно & абсентно. Этот (почти) ритуальный полынный ликёр с такой непреодолимой силой доказал свою тотальную эффективность в борьбе «со всем» и «против всего», что его стали употреблять едва ли не вместо воды... От Алжира до Мадагаскара, от Гвианы до Индокитая — практически все военные и полувоенные были буквально осчастливлены гос.закупками абсента. Как всегда в подобных случаях, мода на напиток распространялась концентрическими кругами. Сначала в действующих и бездействующих войсках, затем среди французских колонистов и эмигрантов..., шире, шире. Возвращающиеся в метрополию военные и штатские, покидая страны жаркого климата также не переставали — лечиться: самозабвенно и увлечённо.

  Между тем, подозрительно широкий терапевтический эффект проявлялся не только в ярком обеззараживании воды. К примеру, в северо-африканском экспедиционном корпусе был отмечен существенный рост случаев не слишком тихого помешательства (в особенности, среди пьющего офицерского состава). Из-за своего характерного проявления, это заболевание получило (чисто армейское) название «le cafard».^{[комм. 2]} Количество тараканов во французской армии стремительно нарастало, с лихвой возвращая новообразованные полчища интересных насекомых — на родину.

  Марсель, Тулон, Ницца... С каждым годом Франция заметно «кафаризовалась», — в особенности, конечно, это касалось Парижа, вечного эпи..центра имперской репатриации. Обычно принято говорить красиво и возвышенно..., об «абсенте поэтов, художников и писателей...» Разумеется, это не лишено справедливости..., поскольку во всех остальных случаях попросту говорить — не о чем.
  — Ноль... Zéro...
  Абсолютно. Абсентно. Обсценно. В конечном счёте: как угодно. — Не... О... Чем... — Только раз соскреби позолоту поэзии или красок..., и останется один холст. Всего лишь грязная тряпка. Испитое одутловатое дерьмо, потерявшее облик даже — человека. И всё же мы не имеем право забывать, что поэты и философы были всего лишь вершиной..., вернее сказать, тонким остриём, иголочкой этой громадной пьющей пирамиды, горы тел, имя которой — клоака. Парижская клоака, которой она была в те страшные годы...
  Париж 1870-х..., он был самым грязным городом Европы. И не только из-за мусора и нечистот. Грязная солдатская масса. Инвалиды. Колонисты. Обнищавшие и испившиеся. Пили не только Альфреды де Мюссе и Альфонсы Алле... Постепенно «буржуазно-колониальным» абсентом заразились все. Рабочие. Грузчики. Официанты. Кухарки. Любой человеческий мусор... через стакан «зелёной феи» приобщался к нему..., высокому искусству, разумеется. К чему же ещё! — Утончённые, духовно возвышенные, прекрасные..., они валялись буквально повсюду. — И никакой поэзии. Один дешёвый абсент... пополам с собственным дерьмом.

  К середине 1880-х абсентная ситуация с абсентом превратилась в обсценную, а затем стала ещё хуже..., с позволения сказать. Не было бы счастья, но теперь бравым производителям абсента помогла — филлоксера, это микроскопическое животное..., вызвавшее едва ли не окончательные изменения в облике бывшей сверх’державной сверх’нации. Массовая гибель французских виноградников в конце 1870-х немедленно привела... к массовой спекуляции на (не)винных ценах. Дальше — проще. Чуть не в несколько раз возросла и стоимость дистиллированного виноградного спирта, на котором раньше готовили абсент. И как следствие, в ход пошёл спирт обычный.., промышленный (сейчас бы сказали: технический или гидролизный). Массовые сорта абсента стали едва не в десять раз дешевле вина, и в тысячи раз — дороже.

Двойная отрава уже не имела противоядий...

  Казалось бы, дальше — уже некуда. Но нет..., всякий раз — было. Да. Было ещё куда... — ниже, глубже, грязнее...
  Это было похоже на эпидемию..., или экспансию этих ... «le cafard». С каждым годом Франция продолжала «кафаризоваться» всё дальше и дальше, — в особенности, конечно, это касалось Парижа, вечного центра всей французской терпимости... — Теперь их несложно было видеть невооружённым глазом, — они буквально ползали по улицам, поминутно исчезая в подвальчиках и погребках, эти славные полынные тараканы. Для непосвящённых ритуал был формализован до предела. Врачи..., продолжая в прежнем духе, рекомендовали особое время приёма лекарства. Он так и назывался: «зелёный» час — проще говоря, час абсента. Втягивая в своё особенное сверх’державное лечение всё новые круги французов, зелёные «le cafard» продолжали осваивать территорию. Пока, наконец, не освоили. Совсем.

Она стала их..., эта империя. И весь мир — тоже был завоёван.

В очередной раз.

        Эко диво: полынь! Пускай даже и «настоящая»...

        Artemisia absinthium — звучит гордо, конечно. Гордо, да не слишком...

Конечно, это красивое растение с серебристой ажурной зеленью непросто было бы найти здесь, на севере России (или где-нибудь на Руси, по крайней мере), но зато южнее, в тех «вечных» землях... Выносливое как сорняк, в Средиземноморье и северной Африке эту, с позволения сказать, диковинку можно повстречать едва ли не повсюду, во всех злачных местах. И даже чаще...
  И разумеется, как всякое душистое, горькое и смолистое растение, оно не могло не привлечь к себе внимание людей..., вечно оказывавшихся неподалёку... от этой полыни. Ну да, лекарство. Вне всяких сомнений. Классическое, абсолютное лекарство... «Горькое, но такое полезное»..., — ах, скушай ещё ложечку, детка. Но далеко не только лекарство. Этот токсичный туйон..., и ещё кое-что кроме него... — слишком многое роднило полынь абсента — с другим, и без того родственным растением классической древности — бальзамической пижмой. Канупер и полынь были важнейшими атрибутами и спутниками бравого бога с того света — Анубиса. Оба этих растения входили в состав для бальзамирования тела (после смерти, к сожалению) — и внутренностей усопшего (помещённых в канопу).

  Ветхие греки не стали подражать таким же ветхим коптам до упора, бальзамируя свои трупы, так что этот рецепт относительного «бессмертия» им не слишком пригодился. Однако полынную настойку в качестве лекарства для лечения того и сего — они унаследовали с охотой. Чудом уцелевший Гиппократ считал, что absinthe помогает при желтухе, болях в суставах и при — женских болях. Из греко-римской медицины полынная настойка практически без изменений переместилась в средневековое аптекарское дело... по всей территории Европы. Однако до массового применения абсента..., этого классического средства для бальзамирования трупов — в собственной действующей армии, да ещё и питья его — едва ли не литрами (по уставу), додумались, пожалуй, одни только бравые французы.

За что им, безусловно, воздалось — сторицей.

  Кстати, о птичках: кое-что добавил (со своей стороны) и туйон..., этот основной действующий компонент (особенно, для действующей армии). Не слишком стойкое химическое соединение, он быстро окисляется на воздухе... и практически не растворим в воде. — Собственно, вóт откуда взялась эта изуверская крепость абсента. Даже пресловутая водка не выдержала проверки на благонадёжность: она содержит слишком много воды для капризного туйона.^{[комм. 3]}

  Пожалуй, именно здесь и находится триумфальное завершение..., как для этой статьи, так и для всех вас, — мои славные, мои дорогие приматы. Ибо..., ибо — прежде всего возникает маленький человеческий вопрос: «а чего надо-то?» — Проще говоря, за каким туйоном он вообще-то ему сдался..., этот трижды бес(славный) «кетон, относящийся к классу сложных терпенов, бесцветное химическое соединение с эфирным запахом, отдалённо напоминающим ментол»... Для-ради каких-таких особенных целей понадобилось ему, этому животному средней величины, тащить себе в рот (да ещё в таких громадных количествах) это нестойкое химическое соединение, растворимое только в чистом (или хотя бы высокопроцентном) этиловом спирте.

— Знак вопроса я не ставлю, само собой...

  Значительно раньше, чем в горькой полыни, туйон был обнаружен в некоторых хвойных растениях, прежде всего, конечно — в туйе (откуда, собственно, и выкатилось его гордое название). Причём, в хвое этого дерева туйона содержится даже больше, чем в обсценной полыни... Кроме туйи, означенный туйон осчастливил своим присутствием также кипарисы и можжевельники, а из растений травянистых, как я уже сказал, изрядное его количество содержится в шалфеях & пижмах (прежде всего, в канупере, конечно). И если взглянуть на все перечисленные растения беспристрастным оком (но главное, не снимая головы), становится прозрачно понятно: ради каких-таких целей там находится этот туйон... — Кипарис и туйя отвечают на этот вопрос проще всего. Самые неколючие, часто низкорослые, медленно-растущие, а потому и самые беззащитные из всех хвойных растений, не будь у них этого средства..., все они давным давно были бы выедены начисто — этим скотом... Прежде всего, крупным рогатым. А также средним... или даже мелким. Наверняка: приложились бы все. Встали в очередь, как возле магазина. И давно не стало бы на свете никакого кипариса..., «матери всех дерев»..., да и вся шикарная придорожная пижма была бы в три счёта выедена подчистую. Вкусная ароматная травка, без колючек и шипов, да ещё и растущая в таких местах, где кроме неё, выносливой и рослой, мало чтó способно расти.
  Однако не тут-то было... — Туйон. Вóт кто сделал шаг вперёд (как доброволец). — Туйон. Типическое средство биохимической защиты растения от поедания этим скотом..., да и не только этим, с позволения сказать.

  Раз отведавши этого зелья (в прямом смысле слова), всякий скот (если уж ему довелось остаться в живых) впредь будет за версту обходить пахучие кустики..., — а не то, чтобы производить «миллионами гектолитров» и всякий день волочиться в ближнюю забегаловку, чтобы добавить очередную дозу...

— Итак, в чём же секрет?

  Война в Алжире... Гибель империи... Декаданс... Постепенное превращение картины мира — в дым, постепенно растворяющийся в жарком вечернем мареве... Не слишком ли много здесь наворочено, снизу и сверху..., когда на деле — всё гораздо проще. Пожалуй, точнее других сказал об этом — поганец Рембо: «...Самая утончённая, самая волнующая привычка — опьяняться этим дивным напитком. Так, чтобы потом заснуть в дерьме!..» — Однако... не слишком ли привлекательная перспектива? — тем более, для столь романтического поэта. Декадента. Почти символиста... (читая с ли́ста). И когда? — во времена заката бывшей сверх’державы, угасающей нации, — чуть позже — осквернённой, опозоренной, растоптанной полчищами очередных варваров, ничтожеств с оттопыренными задницами... И вдруг — туйон. Типичный конвульсант, категорически противопоказанный эпилептикам. Раздражающее средство, в небольших дозах не имеющее резко выраженного и строго очерченного эффекта..., — оно и действовало индивидуально, — по натуре каждого пьющего. Достаточно только сравнить свидетельства нескольких пивцов, чтобы понять: каким личным уровнем сродства к судорожной реакции обладал тот или иной поэт..., не говоря уже о солдатах или офицерах колониальных войск.

  Гибнущая в конвульсиях империя. Опозоренные и растёртые граждане первой в мире Республики... — словно внезапно прозревшие в суть себя упадочники, декаденты, дымисты, типичные потребители-разложенцы — они, следуя главному правилу гомеопатии, словно пытались лечить — подобное подобным. Или напротив, следуя подавляющему инстинкту смерти, добавить к своему кошмарному времени упадка хотя бы несколько капель — глубоко родственного средства, способного только ещё разок подтолкнуть, только ускорить конвульсивное падение бывшей великой страны — вниз, вниз, к новой войне, к новому падению, ещё ниже, быстрее, к новому упадку, к небытию, в конце концов, к гибели всей ими созданной цивилизации, раз и навсегда заражённой смертельной гангреной падения... — падения своей первой и последней сверх’державы.

— О, моя бедная Франция! — кажется, это — всё, что осталось сказать

перед последним стаканом... этого желчного..., конвульсивного эликсира.

И затем, выдохнув..., как в про́пасть — чтобы там, наконец — пропа́сть.