Скрябин как лицо (Юр.Ханон)

« Скрябин как лицо »        или книга, оставшаяся чудом авторы :  Нк.Семёнов  &  Юр.Ханон (трижды) ← Лобзанья пантер и гиен Некогда скрести Скрябина → Ханóграф: Портал ... опять  Скрябин...,                и опять  как лицо ... ( или история одного отсутствия ) Лицом к лицу не увидать лица,     Как после Пасхи, яйца с острого конца. ( Михаил Савояров )   В’место в’ведения — Юр.Ханон и Ал.Скрябин — (С-Петербург, 1902 г.) Х отел бы я знать..., (после всего)..., кáк называется такое положение дел, когда один композитор, (для простоты назовём его Х...) бросает сочинять музыку ради того только, чтобы сочинить какие-то странные стихи на конец света (причём, умирает во время этого занятия, так и не закончив свой бес’полезный труд), а другой композитор (для простоты назовём его У...) спустя восемь десятков лет, вслед за ним — тоже бросает сочинять музыку ради того, чтобы сочинить какую-то очень толстую книгу в прозе..., и рассказать на её странных страницах обо всём, что — случилось и не случилось в той, прошлой жизни. Обо всём, что было задумано, но не состоялось. Обо всём, что произошло, но не должно было произойти. Обо всём, что было сделано, но только вопреки всему. И наконец, обо всём, чего не было и не могло быть. — Как называется подобное положение дел... Ответить на этот вопрос (без знака вопроса) очень просто: тем более, что ответ заранее известен. Потому что подобное (бесподобное, с позволения сказать) положение дел называется в точности так:  «Скря́бин как лицо́» — это название, всего лишь название одного странного литературного произведения, о котором сразу даже и не поймёшь: в каком тоне говорить. Пожалуй, для начала скажем так, сухо и почти оффициально: это аналитический роман в мемуарах, который написал один композитор — о другом тоже композиторе. А если говорить точнее, то один не только композитор — о другом тоже не только композиторе. А если совсем точно, то один некомпозитор — о другом тоже некомпозиторе, назвав свою книгу «Скрябин как лицо». В этой очень толстой книге (длиною почти в семь сотен страниц) писатель и (не)композитор Юрий Ханон поставил цель рассказать некую ранее умолчанную историю жизни своего якобы современника, близкого друга и соратника по «общему делу», (не)композитора Александра Скрябина, — как было уже сказано выше. Впрочем, не имея в виду (почти) ничего дурного... Таким образом, оставив в стороне лишние слова, остаётся только сделать маленький вывод... О(б)суждаемая ниже книга — редкая, если не уникальная по жанру: это роман в (псевдо)мемуарах, написанный композитором о композиторе.:98 Отдельную важную часть замысла автора составил собственно акт издания книги как таковой. И прежде всего, целью было наглядно показать (или хотя бы намекнуть), что «Скрябин как лицо» — предмет не из этого (привычного, повседневного) мира. По всей видимости, затея вполне удалась. Даже в общем тираже этот предмет не похож ни на что современное и производит особое впечатление. На первый взгляд, книга сделана так, чтобы напоминать предмет высокого издательского искусства или своеобразную (нескрываемую) подделку антиквариата. Роман «Скрябин как лицо» был издан в духе дорогих подарочных фолиантов XIX века (но именно в духе, без следования букве традиции). Тираж был сразу разделён на две неравные части: сначала следовали две тысячи обыкновенных экземпляров, а затем — ещё около трёх сотен «элитных» (отпечатанных отдельно и, в свою очередь, разделённых на нумерные и именные), в кожаном переплёте ручной работы (в стиле и по технологии XIX века). За первые два десятка лет своего существования книга претерпела две авторские редакции и, соответственно, два издания (1995 и 2009), второе из которых (как и большинство работ этого автора) осталось вполне «закрытым» для широкой публики. К тому же, в романе имеется и ещё один артефакт очевидной неполноты (или её симуляции), который можно было бы определить как намеренный lapsus — или пощёчину. И в первой, и во второй версии книги на странице 641 авторского текста (после окончания собственно текста сюжета) посреди листа красуется крупная надпись: «конец первой части», при том что сюжетная линия и основная интрига романа очевидным образом прерывается, не получив ожидаемого разрешения.:641 Без должного расследования истории этого факта трудно сказать, чего здесь больше: изначального намерения автора или естественного развития ситуации вокруг изданной книги. И тем не менее, отдельная особая интрига мемуаров (и вокруг них) связана как раз с тем обстоятельством, что «вторая часть» романа (основная и важнейшая, как утверждает автор) так и не увидела свет. Пожалуй, судьба второй части «Скрябин как лицо» — это отдельный роман, вполне достойный какой-то «третьей части», а то и пятой (минуя седьмую). Таким образом, теперь дело за немногим. ... кроткая история со’здания ... ( или краткая, точнее говоря ) Прости, небесное созданье,   Что я нарушил твой покой, ( М о д я ) Юр.Ханон   (191) Мягко скажем..., очень мягко: первый том романа «Скрябин как лицо» возник отнюдь не на пустом месте. Ему предшествовала работа..., немалая работа и многолетний опыт подробного внутреннего диалога. — По крайней мере, так приходится сказать, несмотря на предельную молодость автора мемуаров, всего-то двадцать восемь лет... (прямо скажем, до сих пор мало кто из исторически известных персон брался за этот «старческий жанр» в столь непреклонных летах). Как правило, социальный трафарет выглядит едва ли не противоположным... За воспоминания привычным образом берутся седые, умудрённые жизненном опытом корифеи своего дела: почти (или совсем) старики и старухи человеческого духа (и тела). Ощущая себя на склоне лет и полагая главный труд жизни близким к завершению, они берутся за перо (или стило), чтобы подытожить пройденный путь или оставить на бумаге ценные сведения о некоторых лицах, успевших уйти в разные стороны и страны (иных уж нет, а те — далече). Во всяком случае, так принято и привычно. Совсем иную картину мы видим в лице толстой книги о Скрябине... Крайне молодой автор (ещё не достигший и тридцати лет, возраста условной зрелости художника) берётся за воспоминания о своём давнем друге (именно друге!..., на чём он настаивает), умершем почти восемьдесят лет назад (в возрасте сорока четырёх лет). Описываемая ситуация с точки зрения психологической — как минимум — а’типична и курьёзна. И тем не менее, из песни слова не выкинешь: так было. — К моменту начала работы над книгой «Скрябин как лицо» за спиной у автора романа накопилось, как минимум, полтора десятка лет подробного, плотного и, временами, напряжённого диалога с Александром Скрябиным, не говоря уже — о добром десятке написанных о нём текстов (один другого причудливее) и сотне сыгранных (собственноручно) фортепианных сочинений. Послужной список немалый..., невзирая на тот же пресловутый возраст (и рост)... Как говорится, на эту удочку не раз попадались..., даже люди ума невеликого.:2     — Что за банальная глупость говорить, будто я слишком молод. Сколько раз учил: возраст следует считать не от начала, а от конца жизни...:75 — Юр.Ханон, «Реляция» (от 9 окр 193) Не будем (кстати о птичках!) забывать также и о том, что этот Ханон (прости господи) и сам — тоже «комозитор» (хотя и менее нашумевший, чем его исторический визави), проще говоря, они коллеги по одному «цеху». Пожалуй, последний факт — отягчающий..., а потому к оглашённому выше списку придётся ещё прибавить и два десятка ранних (1983-1987) музыкальных «опусов», включая семь «несонат» для фортепиано, выдержанных (если верить немногим уцелевшим свидетелям) в крайне экспрессивном пост’скрябинском духе. Подобная история диалога на основе взаимного творчества, несомненно, весьма углубляет внутреннее понимание и такой же диалог двух авторов: как минимум, связанных длительными отношениями учителя (предтечи) и последователя (ученика). — К сожалению, у нас не сохранилось свидетельств (письменных или устных), по которым можно было бы судить: как сам Скрябин оценивал творческие поползновения своего запоздавшего друга и коллеги. Напротив того, Ханон в течение всего обозримого прошлого своей жизни высказывался на этот счёт более чем определённо, называя своими «реальными учителями» Скрябина и Сати, и оставив на счёт профессора Цытовича только благодарность за личное понимание и прикрытие, которые позволили, в итоге, кое-как закончить постылое учебное заведение имени римского фельдфебеля.    ...ещё в бытность свою в консерватории Ю.Ханон стал печально известен выпадами против всенародно уважаемых и маститых столпов нынешней академической музыки, постоянно смешивая их с грязью или пылью (в зависимости от погоды). И по сей день он остаётся верен этому незыблемому принципу. Недавно выяснилось, что прямым дедом композитора был в своё время король юмора М.Н.Савояров — самородок, сочинитель песен, владелец собственного театра. <...> Учителями композитора и его духовными отцами, по всей видимости (и по его собственному признанию), явились известные новаторы живой мысли А.Н.Скрябин и французский, к сожалению, малоизвестный у нас композитор Э.Сати. Думается, что Юрий совершенно справедливо причисляет себя (наряду с ними) к редчайшему типу композиторов-идеологизаторов музыкальной ткани...:16 — Юр.Ханон, «Краткая псевдо-биография» (1988) Само собой, формы подобного «ученичества» (при всём уважении к двум учителям, столь неучительским по своему характеру) были совершенно подстать самому́ ученику. Более чем свободные и критические..., точнее говоря, почти анархические по своему характеру «освоения материала». И даже более того, Ханон не признавал решительно никаких авторитетов, но только диктат принципа или идеи..., словно бы действуя в точности по рекомендации одного из своих «учителей», — рекомендации тем более ценной, что этот текст Эрика Сати тогда был решительно неизвестен (обнаружив себя только спустя полтора-два десятка лет — в одной известной книге): «...в искусстве не должно быть никакого поклонения и рабства. В каждом своём новом произведении я намеренно сбиваю с толку своих последователей: и по форме, и по сути. Это, пожалуй, единственное средство для артиста, если он желает избежать превращения в главу школы, так сказать, классного надзирателя...»:449 Пожалуй, временами «степень свободы» даже превосходила «допустимую» или приличную случаю. Во всяком случае, именно такое ощущение всякий раз возникало при знакомстве публики, например, с «Пятью мельчайшими оргазмами» (1986 год) — сочинением, не просто инспирированным скрябинским творчеством, но и представляющим собой, по выражению автора: отдельную версию (наподобие вариации Диабелли) или «прямой отклик на Поэму экстаза». Не раз, и не два подобные «ханонические» экзерсисы вызывали улыбку, недоумение (или раздражение) профессионалов и частное определение, что все замечания о Скрябине и Сати «не более чем очередная экстравагантная выходка» или эпатаж.:5 В свою очередь, и Борис Йоффе в своей фунда...ментальной монографии о советском симфонизме счёл необходимым отдельно уточнить этот вопрос (для особ особо вдумчивых), видимо, действуя из чисто филантропических соображений, чтобы заранее предупредить стандартное недоумение: «Помимо Сати только Скрябин является для него образцом и авторитетом, — как настойчиво подчёркивает Ханонъ в своих многочисленных текстах и интервью. <...> Связь со Скрябиным, прокламируемая Ханоном, ни в коей мере не отражается в музыкальном языке, — речь здесь идёт исключительно о взаимоотношении двух неравных величин: музыки и общей внемузыкальной доктрины, — том сверх’ценном взаимоотношении, которое происходит в режиме причудливого внутреннего диалога». Тем более показательным на этом фоне выглядит — удивительное (практически, пожизненное) постоянство, почти упрямство, которое Ханон демонстрировал при всех возможных (и даже невозможных) публичных (и даже непубличных) случаях. — К примеру, все знакомые тезисы можно обнаружить и в приведённом ниже тексте, появившемся на четверть века позже предыдущего отрывка из «псевдо-биографии».    ...Мне и в самом деле очень приятно каждый раз слышать, что имена Сати и Скрябина почти всегда «возникают» <в прямой связи со мной>. Именно так, сами возникают, наподобие нимба вокруг моей головы. Видимо, в какой-то момент я настолько приучил их «возникать», что теперь уже без них — не существую, приняв завидную форму Святой Троицы. <...> Начиная со школьных лет, я никогда не скрывал, по какой причине именно они двое: Сати и Скрябин, и всякий раз талдычил одно и то же. Пожалуй, только моя двадцатилетняя самоизоляция могла притупить это знание... А потому — повторю ещё раз, как пьяный дьяк. <...> Мне вообще никогда не была интересна музыка, искусство, композиторы, пианисты... Короче говоря, профессии, занятия, кланы, люди людей, кланы кланов (опять всё то же, вокруг и обратно). А потому и просеял сквозь своё каноническое сито два имени, уникальных среди обычного человеческого зоопарка: Скрябин и Сати, два идеолога (каждый по-своему), и два принципиально не-клановых человека, как и я. Скрябин — больше чем композитор, его музыка — пинцет, инструмент для уничтожения мира во вселенском оргазме. А Сати — меньше чем композитор, его музыка — пинцет, тоже инструмент для сведения счётов с этим миром и его людьми. Оба они пытались добиться того, что мне было единственно интересно: сделать искусство инструментом (и не профессиональным, ради устройства своей жизни, добычи денег, славы, карьеры, как это принято), причём, я настаиваю, инструментом выражения Большой Доктрины, маленькой доктриночки или хотя бы жёсткой мысли (нечто вроде гвоздя в сапоге).:5 — Юр.Ханон, «Не современная не музыка» (2011) Суммируя все (излишние) подробности, приведённые выше, можно только повторить ещё раз: к моменту начала работы над романом «Скрябин как лицо» (1994 год) за спиной у его автора стояло, как минимум, полтора десятка лет подробного диалога с Александром Скрябиным, не говоря уже — о десятке написанных о нём текстов, наиболее показательные среди которых можно упомянуть, так сказать, до кучи в удобном для того месте (строкой ниже, например):      ► «Лобзанья пантер и гиен» (Огонёк, 1991),      ► «Александр Николаевич – январские тезисы» (Смена, 1992),      ► «Моя маленькая ханинская скрябиниана» (Место Печати, 1992),      ► «Несколько грустных слов по поводу годовщины усов» (Смена, 1993),      ► «Разговор с психиатром в присутствии увеличенного изображения Скрябина» (Место Печати, 1993) и, наконец,      ► «Скрябин как лицо» (демонстрационный отрывок, 1993)..., не говоря уже о десятках интервью и прочих выступительных выступлений (телевизионных и журнальных), так или иначе посвящённых Скрябину, самые показательные из которых носили название примерно в таком ключе (сугубо «конструктивном»):      ► «Скрябин умер, но дело его живёт» (Смена, ноябрь 1991). триХанон  ( тоже 1991 г.) Само по себе возникновение замысла (вместе с изрядными кусками текста и общей конструкцией) книги «Скрябин как лицо» относится к 1990 году. Конечно, если иметь в виду слово «замысел» в его узком и предельно конкретном смысле, к примеру: именно этот роман с точно таким названием и всеми прочими приметами ныне существующей вещи, вполне реальной и осязаемой. В более размытых очертаниях мемуары о Скрябине начали рисоваться примерно пятью годами раньше. Однако, ни в 1985, на даже в 1990 году (обе даты представляют собой советские времена, между прочим) замысел этот (ни сном, ни духом) не нёс внутри себя ни малейших признаков внешнего интереса. Говоря прямым текстом, он был напрочь лишён всякой практической жилки. — Автору было совершенно достаточно самого факта регулярного внутреннего диалога со Скрябиным, а также некоего замкнутого в себе представления (и видения — со всеми вариантами и ударениями этого слова) такой особенной и ни на что не похожей книги, которая могла бы быть, но — не будет. И здесь, разумеется, речь шла только об осуществлении замысла — и его реальном воплощении в предмет. Позднее советское общество времён «застойного социализма» представляло собой чётко ранжированное клановое образование, в котором только сущая случайность (особых связей) могла привести к появлению вещей «посторонних» или «недозволенных». Несомненно, «Скрябин как лицо» с самого начала представлял собой именно такую вещь. — Кроме того, заранее было известно, что издание книг (заполненных словами) регулируется значительно более жёсткой и сухой цензурой, нежели чем какая-либо музыка. А потому (не будучи писателем с соответствующими связями и разрешениями) не имело смысла рассчитывать на возможность какой-то вне’клановой и, вдобавок, «идейно чуждой» публикации. Тем более, что текстовая (литературная) деятельность с самого начала мыслилась как сугубо дополнительная. Говоря вкратце, поначалу своего существования книга «Скрябин как лицо» вовсе не была предназначена для скоромной & нескромной жизни в миру. Вполне довольно было и её внутреннего бытия, — ровно такого же (внутреннего), как и сам диалог с «каноником Скрябиным». Забегая немного вперёд, можно сказать, что родимые пятна и черты генезиса замысла позднее отразились и на реально существующем романе (как в чёрном зеркале), который сразу же оказался разделён жёсткой чертой — на внешнюю (первую) и внутреннюю (вторую) часть, так и оставшуюся в стороне от человеческого мира (благодаря их же вялым «стараниям»). Некоторый, с позволения сказать, «прорыв» случился в 1993 году. Этот момент (как для страны, так и для обсуждаемой книги) имел отчётливую шизоидную природу (чтобы не говорить об амбивалентности). Несмотря на то, что в конце 1992 года Юрий Ханон принял решение об окончании любой общительной и публичной деятельности, одновременно это же время стало — и верхней точкой его известности (на предыдущей волне публикаций, телевизионных передач и концертов). С другой стороны, 1993 год — это уже далеко не 1988. За четыре-пять лет существования разношёрстных кооперативов и прочей коммерческой шелухи, успели образоваться десятки (а то и сотни) новых издательств, многие из которых были вполне успешны (с точки зрения прибыльности и вала своей продукции) и даже претендовали на место новых региональных «лидеров». Лидеров рынка, — я хотел сказать, — не более того. ...и ещё одно издательство А потому скажем: не было ничего удивительного в инициативе некоего главного редактора издательства «Северо-Запад» (к тому времени — крупнейшего в своём роде & числе), когда в конце июня 1993 года он высказал желание — встретиться с автором, чтобы обсудить издание будущей книги. Кабинет этого господина, как сейчас помню, находился в старом «логове культуры», имея в виду питерский Дом Писателей (на Шпалерной, вестимо)... При всём внешнем шике подобного набора слов, признак — откровенно дурной. Впервые переступая порог богатого шереметевского особняка, сразу и отчётливо я ощутил тот характерный советский клановый дух (чтобы не сказать «вонь»), знакомый по любым «союзам», творческим и не’творческим, пороги которых я предпочитал не переступать (причём, с детства, стыдно сказать). Парадная лестница, коридоры, переходы и кабинеты..., буквально всё там было до такой степени «намолено», намылено и замылено за предыдущие десятки лет стайной истории людей, что не хотелось ни видеть, ни осязать, ни знать. Всё здесь было лишним и чужим. А потому всю извилистую дорогу по этому зданию я старался смотреть в пол и дышать — только носом..., чтобы случайно не вдохнуть лишнего. И всё равно, постоянно чуя «человечину»: кровь, мясо, подлость... Как в зоопарке. К тому же... слишком трудно было избавиться от ещё одной тяжкой картинки: перед глазами буквально маячили яркие обложки десятков книжек издательства «Северо-Запад», валявшихся на книжных развалах. Всё это были позорные коммерческие под(д)елки, которыми не хотелось пачкать черепную коробочку: ни изнутри, ни снаружи... — Впрочем, главный редактор сразу попытался взять дистанцию, изображая некоторый контраст и не желая прилипать к своей продукции. Человек с лицом вполне живым, хотя и не без излишков прочей анатомии, он сразу обнаружил намерение как-то «компенсировать» макулатурный вал издательства «Северо-Запад», строго разграничив «деньги и котлеты». По всей видимости, будущая книга «Скрябин как лицо» с самого начала представлялась ему чем-то вроде такой компенсации (или индульгенции, если угодно). Как сейчас помню этого сногсшибательного «заказчика» книги «Скрябин как лицо» (едва ли не лучшего в моей обширной биографии). Его звали «Вадим Борисович» (лицо немногим старше меня), а фамилия была почти среднестатистическая — «Назаров». Сочетание вполне достойное, ничего не скажешь. И поневоле, глядя мимо этого лица, вполне промежуточного между выморочной питерской богемой и новыми русскими, вспоминалась фраза из другой книги, написанной, впрочем, спустя полтора десятка лет: «...и вообще он был мне симпатичен. Молодой, лысый, приятного роста, да ещё и с лёгким расстройством желудка – ведь это почти полный комплект для дружеского расположения!..»:279 Правда сказать, здесь я приврал немного..., каюс (Юлиус Цезар), поскольку слова эти имели отношение совсем не к тому, о ком (не) хотелось бы здесь сказать. Спустя год, когда мне пришлось слегка переделывать текст книги, его исходные данные слегка преобразились и начали медленно дрейфовать: сначала былой В.Б.Назаров сделался «В.Б.Наразовым», а затем — по личной просьбе (другого) редактора, принял (более приличный, как тому казалось) вид «В.Н.Базарова». Пожалуй, перечисленные выше фамилии & прозвища вполне можно считать кратким эссе (или дайджестом) моих отношений с изд(ев)ательством «Серево-Запа́д». Потому что ничем, кроме как «наразовым базаром» — от них не разило. От самого начала..., имея в виду исторический для скрябинского лица июль 1993 года, от этого безнадёжного человека веяло мертвечиной и пустотой, словно бы он всерьёз рассчитывал, что следующую книгу мемуаров я стану писать уже о нём, «сердешном». К тому же, от самого первого дня господин редактор зачем-то решился показать себя подчёркнуто точным, ответственным и (даже) формальным. Не решаюсь произнести, до чего блестяще у него получилось первое и второе, но зато третьим он меня одарил (даром что не одурил), кажется, в полной мере.    ...5 июля написал «заявку» (этакая формальность! — для издательства «Северо-Запад) на книгу своих воспоминаний о Скряеве. Вот, — пишу и думаю, — какой нечеловеческий ужас будет, если поверх всего придётся работать ещё и этот Монумент! Кош-ш-мар-р! Целый огромный талмуд под названием «Скрябин как лицо», вдобавок, незапланированный среди вала партитур. А кто в это время будет ЗА МЕНЯ выполнять обязательную норму работы?..:68 — Юр.Ханон, «Мусорная записка» (от 10 июля 193) Получив оную «заявку» и как следует пропустив её через канцелярию (господа Бога, не иначе), шеф издательства ничуть не удовлетворился достигнутым. Теперь, видимо, следовало убедиться в достойном литературном уровне будущего украшения каталога издательства «С-З». — Чтобы, так сказать, случайно «не опозориться», и не ударить в грязь лицом. Кажется, во всех шагах его теперь чувствовалась ледяная важность советской школы... Не исключая полувекового аромата кабинета в том здании, который он занимал по праву..., несомненно. — И первым же крупным шагом на пути будущего невиданного взаимопонимания (как и полагается в стандартных случаях), оный разовый господин глав’вред запросил у автора «демонстрационный отрывок» из будущей книги. Признаться, от подобного начала (совсем неподобающего) я слегка оторопел (и в самом деле, каюсь, был наивен, не ожидая такого показательного хамства, к тому же, вполне трафаретного и лишённого даже малейших признаков личного). Видимо, лобзаний пантер с гиенами и прочих усатых новинок этому человеку показалось недостаточно (или он попросту не подготовился к разговору и даже не удосужился проглядеть хотя бы пары опубликованных текстов)... И всё же, возражать я не стал: единственно потому, что жёстко-кон’структивный настрой возобладал с самого начала. Главное — результат. Прецедент. Книга должна быть сделана. Она должна быть в этом мире. — И точка. Впрочем, оставим этот дурной тон — тем более, «двадцать лет спустя» (то ли штаны, то ли рукава). Несмотря на очевидное жлобство (или отменный формализм) своей первой просьбы, — вскоре господин редактор получил на руки свой «ненаглядный отрывок». Как всегда: «раньше срока», «больше размера» и в полном соответствии со всеми формальными требованиями северо-западной канцелярии. Почти две недели ушло у меня на эту (заранее излишнюю, а потому — трижды досадную) работу. Сначала рукопись, затем — чистка и редактура и, наконец, предстояло самое тяжкое — отпечатать листы начисто. На старой пишущей машинке весом почти в тонну, где каждая ошибка или промах становились почти трагедией, поскольку лист был безнадёжно испорчен и перепечатывать приходилось — заново, сверху донизу. Впрочем, пустое. Оставим жалобы собакам... — Наконец, 7 сентября состоялось ещё одно историческое событие: демонстративный образец (в итоге, размером почти в полтора авторских листа) был готов и представлен под начальственные очи.:77 Судя по выражению лица, шеф издательства почувствовал себя несколько обескураженным: словно бы он не ожидал подобной прыти..., пардон, — подобной аккуратности и быстроты от какого-то композитора и вообще... лица творческой профессии (читай: пустобола и фантазиста). — Впрочем, не таков был он сам... Да. Совсем не таков. Две недели понадобилось на написание скрябинского обрывка размером в полтора чёртовых листа. Авторского. А затем..., воцарилась тишина. Почти на два месяца. ...В это время канцелярия господа Бога знакомилась с представленным ей образцом будущего шедевра...   Вчера разразилось, — главный редактор издевательства «Сер-Запад», наконец, сошёл с облаков, чтобы утвердить мою книгу в плане. У меня на пианино лежит договор (дороже денег, разумеется) — где книга должна быть сделана меньше чем через год: к 1 отября 194 г. — срок, мягко выражаясь, короткий. Правда, уже давно всем курам известно, что договоры выполняю только я один. Другая сторона, как всегда, спит и ест. — Однако, тем хуже для меня. В итоге, ближняя перспектива наклёвывается более чем страшная, работы выше маковки. Кажется, я выхожу в тираж (или в расход)...:77 — Юр.Ханон, «Мусорная записка» (от 28 отября 193) Впрочем..., за сухими деталями докладной записки (самому себе) осталось, пожалуй, «самое интересное»..., имея в виду неформальные детали, в которых крылось..., крылось... В общем, как всегда. — Встретив меня в своём кабинете (едва ли не с распростёртыми объятиями), господин В.Б.Н. принялся прочувствованно (почти взволнованно и тепло) рассказывать, что теперь он, наконец, знает: ради чего тащил издательство и столько лет корпел в своём главном редакторском кресле. Как оказалось после ознакомления с «демонстративным огрызком» (как я его сразу обозвал), вся эта фирма была создана только ради того, чтобы сделать мою книгу — в качестве высшей точки и венца своего существования. «Ведь я сам писатель, — говорил он искренним голосом, — и понимаю толк в текстах. Теперь у всего этого (и он обвёл рукой вокруг себя, словно показывая всемирные границы своего кабинета) появился смысл. Ради чего было всё...» — И наконец..., даже странно сказать..., завершая своё дружеское выступление, он выставил мне (автору!) какое-то очень странное условие: чтобы тираж книги был НЕ МЕНЬШЕ пяти тысяч экземпляров!.. При этом он особо, с каким-то давлением в голосе выделил каждое слово в этом числе: «пя-ти ты-сяч». Пожав плечами, я не возражал. Никакой особенной разницы между одной, пятью и двадцатью с моего расстояния не было видно. — А затем предложил подписать договор на издание книги..., впрочем, благоразумно отложив какие бы то ни было «конкретные сведения» об авторском гонораре на будущее время (в прошлом). Не будучи конченным идиотом, не вижу необходимости продолжать и далее в том же тоне. А потому сократим, — как любил говорить Альфонс... Отлично понимая, что это реально невозможно. — Скажем без лишних слов: беседы с господином Наразовым были (по сути) откровенно пустым мероприятием и совсем не зря всякий раз производили на меня какое-то тягостное, чисто советское впечатление. (Дорогой Даниил Иванович)... В конце концов, я и вовсе перестал встречаться с означенным (выше и ниже) корифеем книго’печатания, поручив это светское дело — персонажам более толстокожим. Надежды на то, что этот проникновенный говорун издаст наш со Скрябиным прецедент — и поначалу-то почти не было, а затем и вовсе не стало, невзирая на все его утверждения и подтверждения. И тем не менее, повторюсь, — от первого дня всей скрябинско-личной истории конструкция была такова: отступать некуда, решение принято. Главное, чтобы вещь появилась. И пускай возвышенная (или формальная) болтовня заказчика-Назарова останется всего лишь поводом, провокацией... Чем угодно. Лишь бы взяться за работу и сделать эту вещь: странную, неожиданную, неочевидную. Громоздкий фетиш..., говоря в прямом смысле слова. Главное в таком деле — вовремя проявить силу воли, инициировать самого себя, принять решение, наконец, начать процесс... А для работы над текстом книги, слава богу, мне уже не требовался ни один наразов на свете. Всё необходимое (и достаточное) находилось буквально под рукой: бумага, ручка и костяная коробочка (читай: внутренний диалог). Наш со Скрябиным... Ковровая работа над текстом — страница за страницей, от начала до конца, была начата в конце декабря 1993 года. Причём, уже через две недели стало прозрачно понятно, что размер книги грозит значительно превзойти первоначально оговоренные пределы. Потому что именно таков оказался (на тот момент) ритм и размер моего диалога со Скрябиным. Будучи человеком договора (чтобы не сказать: «слова»), я заранее запросил у господина главного редактора разрешения на возможное распухание текста. И таковое согласие (на двойное увеличение объёма книги) было получено 10 января 194 года, причём, без малейших вопросов и проблем.:82 Хотя и с некоторым (редакторским) удивлением, слегка вялым, как и всё в этой серево-запа́дной истории. Ничего не попишешь, так было. И не раз... — Напоминаю об этом обстоятельстве особо, чтобы отсечь все возможные неумения и недоумения. При всём моём сочувствии, вынужден подтвердить: нет, их не было. И даже малейшего следа... Теперь несколько слов о само́м процессе (как если бы речь шла о чём-то фундаментальном или основополагающем)... — Стыдно признаться, но этот талмуд почти в семьсот страниц занял у меня ровно три месяца жестокой работы. И — ни днём больше. Правда, была здесь кое-какая пикантная деталь..., так сказать, подробность, совершенно излишняя для публичности. И всё же, спустя два десятка лет преданная оглашению (пополам с оглаской), как видно. Как ни странно, но собака здесь зарылась — посреди (бес)крайней равнины усталости. — Можно сказать проще: автор слегка не рассчитал силы. Положив себе за непременное правило работать над текстом книги точно так же, как над партитурами: каждый день, выдавая положенную «норму выработки». Невзирая ни на что. Ни отвратная питерская зима, ни жуткие головные боли, ни всякие «параллельные дела» или даже обыкновенный процесс жизни — всё это не давало ни малейшего права пропустить хотя бы один рабочий день. Раз за разом, норма выработки готового текста должна быть выполнена. И только затем — пожалуйте, можете покинуть пределы письменного стола и получить всё остальное. Вся эта книга — «Скрябин как лицо» сделана методом возбуждения вакуума.    А если сказать проще, то — выжата из моей сыворотки и серой слизи...:91 — Юр.Ханон, «Мусорная книга» (от 16 мая 194) Само собой, возможности так называемого организма — не безграничны. Спустя два месяца такой изуверской работы (а дело было в первых днях марта 1994 года), она увенчалась своеобразным экзотическим плодом (помимо книги, разумеется)... — Прервав монотонное течение рабочих будней, во всём мире внезапно воцарилась удивительная звенящая тишина.:86 И привычный чистый лист бумаги, лежащий под рукой, каким-то непостижимым образом перестал заполняться бисерно мелкими словами. Пресловутый диалог со Скрябиным ненадолго прекратился, — скажем для начала так, чтобы слегка приврать ради красоты... — Не говоря уже обо всём остальном. Не могу сказать, чтобы такой странный исход меня сильно обрадовал. Скорее напротив: работая над своими опусами в качестве заказчика и создателя одновременно, я не привык получать какие-то странные отказы от исполнителя. — Получив техническое задание, его дело было «взять под козырёк», развернуться и копать канаву: от рассвета до забора. И только поставив двойную (тактовую) черту, он имел право выдохнуть и слегка обмякнуть. Здесь, едва ли не впервые (в карьере моей карьеры), случилась... внезапная осечка, видимо, та самая, о которой предупреждал дядюшка-Альфонс.:23 — Впрочем, тогда я ничего ещё не знал ни о самом Альфонсе, ни о том предмете, которого он опасался, а потому (не без оснований) сказал себе: «стоп-машина!..», решив, что это — признак усталости материала..., а потому следует — немного отдохнуть перед последним штурмом, благо что «ковровой работы» оставалось не так уж и много. Почти три четверти материала уже покоились на дне исписанных листков. Таким образом, предстояло как-то отдохнуть, хотя бы принудительным образом..., и значит, ещё целый абзац здесь будет посвящён исключительно отдыху..., в том смысле, что его можно пропустить и сразу перейти ниже... Или ещё ниже..., чтобы не сказать: совсем вниз. Туда, где вас уже давно ждут, мой дорогой месье... Легко сказать: «отдохнуть». Как всегда в таких случаях возникает ещё один вопрос вопросов: «а что делать, когда отдыхаешь»... В тот раз я ответил на этот вопрос, так сказать, традиционным способом: взял, да поменял скрипку. Или шило на мыло, проще говоря. — Спустя пару дней прерванной работы, — место нелинованной бумаги на моём письменном столе заняли нотные листы и полным ходом пошёл «отдых». В те дни он назывался, с одной стороны, «Удовлетворительные пьесы» для фортепиано, а с другой — наброски для ещё одного (чуть более позднего) цикла «Ресторанные пьесы» для механического пианино. Причём, удовлетворительные пьесы представляли собой прямо диалог..., но только не со Скрябиным (как было в предыдущие месяцы), а с Эриком Сати, конечно. Точнее говоря, даже не с ним вообще, а чисто конкретно — с его ранними фортепианными Гноссиеннами. — Таким образом, налицо был ещё один факт несомненного отдыха, на этот раз от скрябинской темы... — Припоминаю свой разговор того времени (март месяц 1994 года) с моим старым знакомым, Романом Матвеевичем. Слегка сощурившись, как всегда, от табачного дыма, он спросил почти с предельной конкретностью бухгалтера: «...значит, устали, говорите?.. А если не трудно, можете подсчитать, примерно: сколько страниц Вам приходилось писать в день, если перевести на машинописные?..» — Подсчитать (на первый взгляд) было не слишком трудно. Приблизительно я назвал цифру: очень скромную, как мне казалось... Посмотрев на меня как на форменного идиота, Роман Матвеевич только рукой махнул. «Как?! Вы два с лишним месяца каждый день выдавали почти по пол-листа, а теперь ещё жалуетесь на усталость? Не желаю слушать глупостей. Я, здоровый мужик, не чета Вам, и одной недели бы в таком ритме не проработал! На всё бы плюнул и уехал в санаторий отдыхать. Со студенткой. А Вы, типичный астеник и здоровья невеликого, отбарабанили семьдесят дней и теперь говорите: устал. Чушь собачья. Тем более, в литературе Вы не профессионал. Одно дело музыка, там у Вас уже есть свои приёмы, стереотипы, инерция. А здесь..., всё приходится заново изобретать. Вдвойне тяжело. — Значит, отдохнёте немного и закончите, когда Вам будет удобно...» — Пожалуй, экспертное заключение профессора психиатрии не требовало бы дополнительных комментариев, если бы не одно дополнение... Уже закончив работу над книгой и подбив окончательный баланс, я убедился, что давеча (подсчитав в уме) слегка «обманул» бедного Романа Матвеича. Пускай и невольно. Как оказалось, моя рукопись в пересчёте на стандартные единицы потянула почти вдвое больше ежедневной «нормы», чем я ему сказал тогда. Впрочем, об этом обмане он уже никогда не узнал..., и даже в санатории... «Удовлетворительные пьесы» — какой замечательный конфуз (памяти Эрика). Если они кого-нибудь когда-то и удовлетворят, то уж во всяком случае — без обычных последствий. — 80 минут. 7 частей. С Прологом и Эпилогом. Почти 21. — Какая прелесть! Браво. Это же мой традиционный стандарт и такой же размер. Да, именно так я и поступаю всякий раз, когда поставлена удовлетворительная задача №16, и я двигаюсь в направлении её выполнения...:89 — Юр.Ханон, «Резон де Ханон» (от 18 апреля 194) Таким образом, за полтора месяца удалось кое-как «отдохнуть»: отчасти, удовлетворившись пьесами (примерно на 80 минут вполне бессодержательного содержания), отчасти, посидев в ресторанчике за общеизвестным механическим занятием (к примеру, двигая клешнями и челюстями). Результат не слишком впечатляющий, вероятно, но всё же значительно лучше — чем ничего. Подытоживая: «Удовлетворительные пьесы» (вместе с последующим чистописанием) пробыли в работе ровно месяц, кое-как завершившись 4 апреля. Наконец, нужно было заканчивать и книгу (в конце концов, «на пианино» лежал договор-дороже-денег, который как всегда выполнял один только я). До момента «торжественной сдачи» оставалось «всего» полгода... Неожиданным образом, последний штурм оказался много легче, чем казалось заранее. На окончание книги понадобилось меньше месяца. В конце концов, рукописный текст (вместе с предисловиями, послесловиями и прочей шелухой) был готов к 18-20 мая. Само собой, работа на этом отнюдь не закончилась..., хотя бы немного понимая характер этого автора. ...пробный экземпляр №4 Отчётливо понимая, с кем имеет дело (в лице господина На(за)разова), а вернее говоря, с кем «не имеет» дела..., а ещё вернее, с кем имеет «не дело», — далее Ханон поставил перед собой задачу выполнить со своей стороны столь много работы, сколько будет технически возможно. Чем больше, тем лучше. Чтобы (в идеале) на долю гипотетического изд(ев)ательства не осталось вообще никакого участия. — В противном случае, слишком велик был риск получить испорченную книгу — или вовсе никакой. В данном случае, когда речь шла о прецеденте и тотальном продукте, подобный исход представлялся недопустимым. Таким образом, после окончания текста первой части романа началась работа, прямо выходящая за рамки издательского договора. Говоря сухим языком регистратора: первой целью стал чистовой текст книги, более не подлежащий дальнейшей редактуре посторонними лицами. А потому следом за окончанием рукописи начался постепенный и упорный её перевод — в компьютер, проще говоря: набор. В ходе этого многоступенчатого (ручного и рукотворного, конечно) процесса книга выдержала ещё пять-семь редактур. Без ложной скромности могу удостоверить: работа была сделана хоть и кустарно (впервые), но отшлифована до возможного (тогда) предела. «Tri-poly» — как любил говорить Альфонс. И если подытожить в двух словах, то останется (как это ни странно) — всего одно. Отвратительно. Эта книга лишний раз поставила точку на вопросе о (не)возможности коллаборировать с оккупантами. Стало прозрачно понятно: делать всё необходимо самому. Не надеясь, что некто, взявший на себя часть работы, выполнит её: в срок, с иголочки, так, чтобы не нужно было переделывать. При любом отношении к автору и работе. При всяких обстоятельствах и причинах. К сожалению, никто из них не был пригоден для сотрудничества. При таких невероятных издержках, положительно не имело смысла браться за дело. Слава богу, перед глазами был пример: партитура, живопись, любой текст, не рассчитанный на издание. В этих случаях количество полезной работы доходило до приемлемых величин. Здесь же..., кажется, легче было написать этот громадный текст в три месяца, чем потом претерпевать начавшийся вокруг него человеческий цирк с бесконечным числом мусорных поступков и слов... Сожалею. Но так было. — «Не верь, не бойся, не проси...» Всяк вошедший сюда, оставь надежду. — Именно потому (скажу я тихо и сухо) после окончания Первой части «Скрябин как лицо» воцарился такой долгий перерыв. И следующая книга появилась только спустя полтора десятка лет, когда уже всю работу (от начала до конца) я мог получить одному лицу. — Тому же, кто сделал текст.     «Скрябин как лицо» — уникально-однообразная книга. Вся, от начала до конца она посвящена одной теме: обретению внутренней свободы...:87 — Юр.Ханон, «Резон де Ханон» (от 15 марта 194) Тем временем, господин-издатель тоже «не дремал». Чем больше требовалось от него (слов или дел) по ходу работы над книгой, тем чаще случались типовые «ляпсусы», чтобы не сказать более грубого слова. Сказать — и не сделать, назначить срок — и исчезнуть, пообещать позвонить — и испариться. Само собой, такое поведение у них — в порядке вещей и вполне привычная норма. Собственно, из этого материала и состоит вся их жизнь..., если посмотреть на просвет. Чтобы не говорить подробнее ... об этом откровенно пустом предмете... Наконец, дело было закончено. За полмесяца до окончания срока договора..., лежавшего на пианино. И в каком виде..., даже страшно сказать. 13 сетября 1994 года из переплёта был получен первый пробный (или «черновой», как там было отмечено) экземпляр книги «Скрябин как лицо». Вполне похожий на готовую книгу (примерно таким же образом, как подделка похожа на оригинал). В твёрдом составном переплёте. С золотым тиснением. С четырьмя выпуклыми «блинтами» на корешке из чёрного коленкора. И даже — с медными уголками..., ради намеренного излишества. А спустя ещё два дня, как типичный «савояр» — в Тулу со своим самоваром,:205 — автор явился в кабинет главного редактора издательства «Серево-запа́д» с готовой книгой в руках... Странная это была встреча. Мягко скажем. Хотя и — предпоследняя... Игра «в лицо» потихоньку перешла в цугцванг... Или цейтнот..., если угодно. Без разницы. Позавчера отнёс книгу господину На’заразову в издательство. От внешнего вида этого фолианта он на время (якобы) потерял дар — речи. <...> Впрочем, вскоре дар вернулся..., и на десятой минуте разговора Наразов принялся мямлить весьма вялые фразы. — Для начала он позабыл собственные громогласные требования по поводу тиража НЕ МЕНЕЕ пяти тысяч экземпляров и задумчиво произнёс, что-мол неплохо было бы такую книгу издать странным тиражом в 333 штуки. Что поделаешь, настоящий человек слова. <...> А затем с озабоченным видом начал чесать себе затылок и бубнить, что теперь для книги надобно искать спонсора. — Спонсора?! Вот уж диво. Кажется, у нас намечается очередной «господин соврамши»... Не прошло и года, как моя часть договора (до...вора) выполнена на 200 и 500 процентов, а очередной цыган — в кусты. Только зубы сверкнули...:101 — Юр.Ханон, «Мусорная записка» (от 17 сент 194) Таким образом..., все сомнения отпали. Если судить по словам вальяжного шефа, «история создания» велiкой книги (бес)славно завершилась. Теперь, видимо, начиналась какая-то совсем другая история, внутренний смысл которой не имел к оному «созданию» — ровно никакого отношения. Два пишем, пять в уме (не говоря уже о шести)... Отныне все поступки и слова имели совершенно иную цель. Какую?.. Даже думать об этом не имело смысла. Потому что сразу же после встречи — вывод был один..., вполне определённый и окончательный. Actum est... — Книга сделана. Прецедент произошёл, но не обнародован. И теперь, volens-nolens, придётся принять на себя следующую позорную схиму: заниматься изданием законченной книги, ибо для этой цели она и была написана. Здесь и сейчас: налицо вовсе не Скрябин..., а все признаки обмана, не говоря уже о банальной подлости. Сомнений не осталось: «Серево-запа́д»... — дохлая территория. Вместе со всем своим населением, вестимо. — Значит, в ближайший год предстоит искать другое место... шаг за шагом, медленно двигаясь на Юго-Восток... ... кроткая история и’здания ... ( или краткая, точнее говоря ) Прочти небесное изданье,  И не нарушь себе покой,  ( не Модя ) дух культуры... Э х, когда б вы знали, из какого сора..., — прошу прощения, опять какая-то дрянь случайно выплыла из памяти. Конечно, было бы куда лучше позабыть весь этот хлам..., и не выносить его сызнова на свет из тёмного чулана — собственно, как и было все эти годы. — Два, три десятка лет. Скажем так: из какого места и вопреки чему всё-таки появился этот подарок... Благодаря каким поступкам. Лицам. Словам и делам... — А в противном случае, полагаю, так и останется глубоко неясным: — почему — и с какого-то момента эти странные ни-на-что-не-похожие книги вдруг перестали выходить на свет. А экстремальные и с-трудом-объяснимые партитуры «вдруг» принялись отправляться на тот свет. — В небо. Или на дно... Тем более, что вовсе не я выдумал такой порядок вещей. Всё для вас..., всё для вас, вернее говоря, всё от вас, мои дорогие..., — как не раз (и не два) говаривал поэт... И зачем так длинно?.., — когда можно было бы сказать одним словом: ге-не-зис. Вот именно, дружище. «Генезис». Очень точное слово. Спасибо за совет... Получив в руки почти готовую книгу (пробный или черновой экземпляр) «Скрябин как лицо», господин Наразов с удвоенным рвением продолжил прежнюю линию поведения, быть может, слегка усилив и сместив некоторые акценты. И прежде всего, он стал — почти неуловим. Всякий раз, обещая позвонить (дата, число, день), непременно пропадал — без следа. До следующего обещания. Застать его в кабинете (имея в виду французское слово) стало практически невозможно. Тем более, если учесть крайнюю ненастойчивость автора в попытках дозвониться или добиться должного. Следуя пожизненной парадигме: «ты сказал!», — всякий раз он предоставлял своему контр-агенту полную свободу действий. И любой из них мог проявить себя — в полную меру. Как ему было угодно. Этому было угодно «так». Не больше и не меньше. — Правда, спустя месяц всё же кое-как удалось повстречаться (это уже в последний раз), чтобы расставить окончательные штрихи и точки..., — не в книге, нет. И даже не на её полях. Пожалуй, теперь речь шла исключительно о шляпе... Для тех, кто понимает... И опять был сегодня в издательстве у господина Назаразова. Упомянутый главный редактор, с трудом выдавливая слова, признался, что моя книга — и есть тот предмет, ради которого создавалось его издательство и она — единственная, которая это издательство переживёт. При последнем слове я мрачно подумал, что в словах Наразова содержится вещественная правда, едва ли не первый (и последний) раз за всю историю отношений с ним. <...> К слову сказать, о гонораре пока ни слова, да и всё прочее ничуть не лучше. Наразов попросил ещё тридцать дней на решение «проблем». Забавно слышать. Но видеть — больше не хочется. Нет...:104 — Юр.Ханон, «Мусорная записка» (от 18 отября 194) По правде говоря, банальное поведение этого субстратного человека не заслуживало бы ни внимания, ни упоминания — ни в какое время: ни тогда, во времена написанной и не изданной Первой книги, ни теперь, когда антикварная труха уже сыплется между пальцев. В конце концов, мало ли вредных насекомых досаждает нам «и днесь, и присно», чтобы спустя два десятка лет сочинять о каждом из них отдельную эклогу или мемуар. — И всё же, не так... Не совсем так. Поскольку БЫЛО в этой маленькой истории нечто главное, та силовая линия суетной жизни, от которой нельзя отмахнуться даже спустя столетие..., «за давностию лет». Имя этому предмету: плебей, потребитель, необязательное зло. Вечно жрущий и торжествующий во все времена, именно он создаёт тот гнилостный фон, среди которого задыхается и погибает всё инакое: от дедушки Протагора — до дядюшки Шуберта (и так далее). Даже не стану лишний раз напоминать: чего лишился мир людей благодаря рядовому небрежению и лжи везде’сущего и всюду’жрущего обывателя. Будь он главный редактор или муниципальный дворник..., без особых различий. Собственно, если посмотреть слегка прищурившись, ведь здесь нет ровным счётом ни-че-го сверх’естественного. Единственное, что требовалось от этого «титана-богоборца»: в какой-то момент остановиться и (как минимум) не продолжать врать. Затем: исполнить обещанное или хотя бы извиниться за своё свинское небрежение. Казалось бы: чтó может быть проще... — Одно слово. Два слова. Три слова, на худой конец... — Но нет, даже эта естественная еле’ментарная малость вечно оказывалась (для него) выше возможности. Не имея ни сил, ни воли остановиться, буквально до последней минуты он продолжал врать, обещать и по-прежнему плодить вокруг себя — пивной дух запустения. Пополам с отрыжкой... — Красавец. Человек... Что ещё я могу сказать вослед этому герою?.. «Двадцать лет спустя».   И снова я принуждён восхититься господином Наразовым, главным редактором издательства «серево-запад». До сего дня он умудрился не выполнить ни одного своего обещания или обязательства: ни письменного, ни устного, ни крупного, ни ерундового. Помнится, в середине ноября он обещался позвонить в течение двух недель и передать мне свёрстанный (sic!!) макет книги для корректуры. Нужно ли даже упоминать, что прошёл месяц, пошёл второй, а мой телефон молчит. <...> С момента сдачи книги прошло более трёх месяцев, а сделанной работы — НОЛЬ. При том до меня регулярно доходят слухи, что оный Наразов (в моё отсутствие, разумеется) с завидной настойчивостью продолжает ударять себя кулаком в мягкую грудь. Якобы после Нового года он намерен покинуть своё широкое (прям, под задницу) кресло и основать Новое изд(ев)ательство. И самой первой книгой этой фирмы станет (конечно же, вы уже догадались!) «Скрябин как лицо». По-прежнему условный выход тиража не изменился — это 80-летие смерти Скряича. Да..., (не слишком-то) забавно жить рядом с такими зверюшками.:111 — Юр.Ханон, «Мусорная записка» (от 23 декабра 194) — В конце апреля 1995 года (в аккурат к означенному юбилею), так и не дождавшись от В.Б.Назарова каких-либо действий, автор совершил некий стандартный манёвр, вполне исчерпывающий себя старой как мир формулой Эрика: «Je retire». Пожалуй, никакого иного выбора не было..., разве что вызвать его на Чёрную речку и позвать Дантеса с Данзасом, исключительно ради театральной декорации. Бесконечные разговоры с подобными персонажами из сказки (про белого бычка и чёрную ворону) — плодят не только скорбь, но и запустение... Оставим их там, где они и должны быть..., по штату. Как единица. — Не так давно (а случилось это в аккурат во время написания настоящего эссе о Скрябине и лице), впервые с той поры я попытался найти какую-то информацию об этом персонаже, поистине волшебном. Результат, пожалуй, превзошёл все мои ожидания, самые радужные: среди немногих артефактов и остатков его жизни в сжатом виде оказалось — всё..., решительно всё, что нужно. Буквально в двух словах... Он сам..., без моего малейшего участия сказал практически всё (о себе)... Что требуется. И над чем я напрасно мучился в тысячах слов. Удивительно сказать, он (гений, исполин!.. нашей литературы) выразил едва ли не в одной фигуре... из трёх пальцев. Судите сами. — Вадим Борисович Назаров. Главный редактор издательств «Серево-запад», «Азбука», «Амфора»... Автор романа «Круги на воде» (2001, видимо, изданного самим собой)... Пожалуй, одного этого (романа), вернее говоря, его названия, было бы уже вполне достаточно. Для диагноза. Или окончательного суждения. Однако в дополнение к тому он оставил ещё один дивный текст..., который я не удержусь привести немедленно. Полностью. И навсегда... «...Мне — тридцать семь, у меня свой дом, трое детей, блокнот в кармане и камень за пазухой. Я дорожу тем, что нажил, и ненавижу то, что потерял, потому что потерянное не умирает, но продолжает жить без меня. Моя карьера: три издательства, сорок серий и две тысячи книг, половина из которых станет свидетельством против меня на Страшном Суде...» (Вадим Назаров, «Это я, Вадичка»). — Значит, две тысячи книг, дорогой Вадичка..., — а ещё про одну сверху не вспомнил? Нет? Про ту, единственную, которая..., пардон..., сейчас найду цитатку..., вот она, пожалуйте, мой дорогой: «...и есть тот предмет, ради которого создавалось моё издательство и она — единственная, которая это издательство переживёт...» — Она-то..., дружище Вадик, она-то у тебя куды подевалась... В какое место? В чистилище, что ли? Или в компостную яму?.. А может быть, просто позабыл?.. — Нет, брат, дудки, отлично ты всё помнишь... Молча. Втихую... — И что теперь?.., неужели ты думаешь, что она, мертворождённая (тобой, кроме трёх..., остальных..., или напротив, ненавистная, потому что «потерянное не умирает, но продолжает жить» отдельно), не станет «свидетельством» против тебя..., на этом... «Страшном»..., или, может быть, раньше, ближе? Ну, например: сейчас. И здесь. — Ты, у которого есть «свой дом, трое детей, блокнот в кармане и камень за пазухой...», у тебя... сейчас... ничего не ёкнет..., вчера, сегодня, завтра... Увидев этот несомненный артефакт собственной подлости. Небрежения. Словно призрак. С того света. Короче говоря, всего того, чем любое время в избытке одаряет своих велiких людей. В том числе и тех, у которых нет «своего дома, троих детей, блокнота в кармане и камня за пазухой...», мой дорогой друг, Вадичка. Впрочем, оставим... Теперь ли считаться. После всего.:633    «Скрябин как лицо» потешается и гримасничает надо мной. Эта книга, точнее говоря, непрерывно врущие люди вокруг неё — превратились для меня в сущий Ад. Жизнь решительно отравлена книгой уже год. Имён больше называть не стану, из чистой брезгливости. Они сами себя назовут, спустя срок. Эти трупы...:121 — Юр.Ханон, «Малая фиксация» (от 28 апрел 195) Нужно ли теперь (напрасно) добавлять: каким образом выглядела (на деле) развязка этой истории, банально-плоской по своему виду... Если угодно, попробуем подытожить в двух словах..., чтобы только затем — размашистыми мазками мастера, — набросать и размазать... ровным слоем, несколько деталей. Так сказать, запасных частей. — Как всегда, всё было проще пареной репы (чтобы напрасно не поминать о свёкле). Значит так, загибаем пальцы... Этот автор сработал вполне «в своём репертуаре», как делал и все прочие свои работы. Неприлично (или, может быть, непривычно?) «толстая книга» оказалась готовой «к сдаче» вдвое быстрее срока, а в оставшиеся месяцы — также и дальнейшей работы было проведено вдвое, втрое, впятеро больше. Даже набор текста, книжная графика и полное оформление от издательства уже не потребовались. Всё это сделал (со своей стороны) — вышеупомянутый автор, представив под прекрасные очи «издателя» — готовый пробный (хотя и черновой) экземпляр в твёрдой обложке и даже с золотым тиснением. И тем не менее, на окончательный результат уже не могло повлиять ни-че-го. Приговор был вынесен. А затем — внесён обратно. Ни издательство «Северо-Запад», ни выросшая на его сальных огарках дальнейшая «Азбука» пополам с «Амфорой», — не выпустили в свет этой книги, а сам господин главный редактор, если судить по его собственным словам, так и остался без малейших признаков «смысла своего существования». ...спасибо, брат... И правда, может быть, оставим старое... Не будем больше злобствовать и напрасно лить желчь. Будем кротки и хороши собой. Хотя бы в качестве ис’ключения. Так сказать, на общем фоне бытового пейзажа... — И прежде всего, следуя кодексу истинного аристократа (правнука королей) или хотя бы джентльмена (внука шута), следовало бы отвесить земной поклон благодарности — ему, Вадичке, В.Б.Назарову. Да. Этот волшебный человек..., едва ли не единственный раз за всю мою литературную карьеру, будучи шефом издательства (крупнейшего на серево-запа́де) выполнил высокую функцию — заказчика, инициатора создания новой ценности. — Да... Из песни слóва не выкинешь (равно как и всего остального). — Дело неоспоримо. Он это совершил. Фак...тически, подвиг. И в самом деле, он заказал... мне книгу. Книгу-прецедент. И теперь (благодаря ему, прекрасно...душному) она — есть, эта книга (хотя бы и в половинном размере). В отличие от всех тех, которых нет (миль пардон, сейчас я не имел в виду Альфонса) и не будет. — И чтó нужды в том, что его «функция заказчика» на поверку оказалась всего лишь фикцией, трепотнёй, обычным фуфлом. — Спросить, к примеру: «а как же он её выполнил, эту функцию»?.. — Да очень просто. Заказал книгу. Заставил сделать кучу лишней работы. Не заплатил ни копейки. Наврал с три короба. И, наконец, обманул (как венец творения), не издав никакой книги. Ни через год, ни через два, ни до сих пор. — Пожалуй, кое-кто мне ещё скажет: фу-у-уй..., ну какой же это, к чёрту, заказчик, когда (судя по описанию), всё наоборот. Скорее, элементарный жулик, болтун, напёрсточник... — И всё же, позволю себе не согласиться. Молча. Без единого аргумента (и факта). — Потому что, как бы то ни было, но он — заказчик. Да, вот такой. Как есть. А других у меня, к сожалению, не было. — И вообще, это, знаете ли, как ещё посмотреть... С другой стороны, ведь он не убийца, не живодёр..., в общем, настоящий пред’приниматель, ничем не хуже других. Дело-то уже совсем старое, конечно..., но если немного припомнить, что́ у нас тогда творилось (в «лихие девяностые»)... И вдруг, среди всего этого бесконечного сброда и (такой же) уголовщины — Он, Заказчик, Барин. В костюме. Умный, понимающий. И даже сам... писатель. С кругами на воде. Да ещё и книгу... заказал. Сверх всего... — Так спасибо же тебе, мой дорогой Вадим Борисович. За то хотя бы (спасибо), что заказал ты тогда книгу..., а не меня. Пускай даже и безо всякого гонорара... Знаете, вроде бы мелочь, а всё же — трогает. На общем-то фоне. — Особенно теперь, после всего.:633 Когда вроде бы, и трогать-то больше нечем. — И нечего. В общем, оставим. Пустое. Да... Всё-таки, Альфонс был прав, старик, гений. Раньше, раньше нужно было «оставить»... это дело. И кончать..., тоже нужно было раньше.    Совершенно не обязательно иметь много денег.     Гораздо комфортнее — вовсе не жить, конечно. :66 — Юр.Ханон, «Альфонс, которого не было» Три месяца..., три каторжных месяца продолжалась работа над этой странной книгой..., — книгой, который раньше не было, книгой-прецедентом. А затем ещё год, второй, третий — пришлось вымучивать, буквально по каплям выдавливая из человеческого субстрата — её издание. Тоже, конечно, благодаря ему..., его. Дорогого нашего. «Вадички». — Короче... Отношения с первым лицом, «заказавшим» роман «Скрябин как лицо» были закончены через год после окончания работы над текстом. Дальше началась совсем другая история..., и появились совсем «другие лица» (впрочем, удивительно похожие на прежнее). Не вижу ни малейшего смысла рассказывать ещё раз дальнейший анекдот про второе, третье и пятое изд(ев)ательство, в полном виде его (её, их) можно найти здесь же, в отдельной статье — нет, не про лицо, про лики. А теперь, пожалуй, всё-таки «оставим». Потому что..., пора поменять тон (к примеру, дурной — на ещё более дурной). Или в точности напротив... — И перейду-ка я затем медленным шагом к совсем другому тексту..., прошу прощения, тому тексту (я хотел сказать), который оставил мне (в набросках и черновиках, конечно, за год до своей смерти) Николай Семёнов, заместитель главного редактора тех «Ликов России». «Ликов, которых не было»... Впрочем, как и всего остального, о чём не следовало бы даже и начинать...   — Короля играет окружение..., так говорят. Да-да, именно так: короля играет окружение, а король (вот хитрец!) ему только подыгрывает...   — Однако, если в один прекрасный момент окружение вместо короля станет играть ублюдка – оно будет вместо короля иметь ублюдка, а сам король окажется прямиком – там, внизу, в выгребной яме.   — Вы не поняли, мадам? Что может быть проще? Повторяю: если вместо короля его окружение сыграет в преступника — король окажется на эшафоте... Если вместо Ницше его окружение играет в неизвестного и сумасшедшего философа – оно имеет вместо Ницше неизвестного сумасшедшего. И наконец, если вместо меня окружение играет моё чудесное отсутствие — идёт! — значит, оно получит моё чудесное Отсутствие.     — Вот вам ещё одна маленькая история со счастливым концом. :679 — «Ницше contra Ханон», глава 555-х : «Демонстрация» ... лицо — вид изнутри ... ( в прямом смысле слова ) Лишившись чувств,     очнёшься ты в могиле...:132 ( Юр.Ханон ) Нк.Семёнов, 2002 При создании текста своего романа в мемуарах Юрий Ханон заранее погрузил его в жёсткую структурную сетку, применив метод создания фиксированной смысловой конструкции, равным образом свойственный ему — и в музыке, и в литературе (чтобы не говорить о живописи и прочих искусствах). Это свойство с первых же страниц резко отличает его воспоминания от привычного вида бесформенных мемуарных полипов, с которыми чаще всего приходится сталкиваться любителю этого жанра: одновременно личного и исторического. Подобно симфонии или фреске, книга «Скрябин как лицо» пронизана внутренними связями и выстроена в форме законченного художественного целого.:651 И прежде всего, сюжетная линия жёстко разделена на составные части, на первый взгляд имеющие чисто хронологическую структуру. Открывая книгу, читатель сразу же обнаруживает перед собой некую триумфальную арку, состоящую из вступительной «Прелюдии от автора» в начале и завершающего «Отступления от книги» в конце..., а посередине между ними — двадцать две (даром что не двадцать одна!) разно’размерные главы, строго соответствующие фактическому количеству охваченных в тексте лет жизни двух главных лиц романа: Скрябина и Ханона (1888-1909 гг.) — Таким образом, оглавление книги и вся её структура имеет почти по-бухгалтерски точный вид: каждая из глав снабжена инвентарным номером (прописным), годом (цифрами) и, сверх того, названием главы (причём, выдержанным в некоей единой форме, из которой следует, что каждую главу автор написал ради какой-то конкретной цели). К примеру, открыв страницу 433 романа, мы обнаруживаем посреди неё следующую надпись: «Глава пятнадцатая. 1902. Глава для ханжества». И в точности так происходит раз за разом (двадцать два раза), с началом каждой новой главы. Первоначальное бухгалтерское впечатление соответствующим образом дополняет также развёрнутый научный аппарат, завершающий издание. В него входит дотошный указатель имён и названий, а также указатель всех музыкальных произведений (как скрябинских, так и прочих), упомянутых в тексте. Таким образом, автор заранее создаёт у читателя впечатление, что перед ним не просто очередной мемуарный образец, а некий фундаментальный труд (почти 700 страниц) по истории музыки, опирающийся на основательный профессиональный фундамент. Можно сказать: прецедент или уникальный труд. — Первоначальное впечатление должным образом дополняет чистота редактуры текста, уровень художественного оформления и графики, короче говоря, всё: начиная от обложки и кончая форзацами — очевидным образом предназначено для того, чтобы выделить роман «Скрябин как лицо» на фоне остальной литературы. Именно это свойство книги практически в один голос отмечают все (уцелевшие) рецензенты и наблюдатели. «Благодаря» остро-асоциальному характеру автора книги, живущему строго отдельно и чурающегося контактов с любыми кланами современного общества, примерно такова же была и судьба его произведения. С момента своего выхода в свет роман «Скрябин как лицо» (если будет позволительно называть его романом) сразу же выбился из событий и предметов своего времени, превратившись в определённый казус или анахронизм, который было не вполне ясно: с какой позиции судить и толковать. — То ли перед читателем находится случайный визитёр из неопределённого «внутреннего» прошлого, то ли объёмистый артефакт, сделанный заранее для археологов будущего. Сюжет книги (если разуметь сюжет в традиционном смысле слова), на первый взгляд, не отличается особенным разнообразием событий или развёрнутой интригой, причём, об этом свойстве своего сочинения автор с обескураживающей прямотой предупреждает читателя сразу, в своей начальной «Прелюдии», которая, в результате, имеет вид почти индульгенции:   — Моя книга кое-кому может показаться однообразной, и даже более того... Однако, не жалуйтесь мне! Прежде всего, она ничуть не более однообразна, чем вся ваша жизнь, от рождения и до смерти. Но при том я напомню, что посреди всей вашей однообразной жизни книга эта безусловно покажется ярким, и даже ярчайшим пятном. :11 — Юр.Ханон, «Прелюдия от автора» В целом роман и в самом деле может показаться излишне размеренным, словно бы шествующим от начала до конца прогулочным шагом в общеизвестном музыкальном темпе «Andante moderato». Собственно, книга состоит из медленно разворачивающихся глав (подобно листам папируса), заполненных описаниями встреч двух друзей, а их отдельная друг от друга жизнь между встречами представлена сугубо «конспективно», словно бы связующая ткань, позволяющая не прерывать цепь биографических событий. Роман построен из непоспешных описаний ситуаций и диалогов, в результате чередования которых раскрывается динамическая картина, быть может, слишком постепенных, но всё-таки — неуклонных «изменений лица» Александра Скрябина. Этот рано осиротевший отпрыск небогатой дворянской фамилии поначалу желает стать концертирующим пианистом-виртуозом, в целом пренебрегая (или недооценивая) свои ранние композиторские опыты; затем проходит через ряд острых внутренних кризисов, всё-таки, обращаясь всерьёз к музыкальному сочинительству и, наконец, не удовлетворившись также этой ипостасью, превращается в идеолога, философа и демиурга, будущего повелителя мира. Шаг за шагом, в книге показывается внутреннее вызревание артиста и композитора Скрябина, и формирование его нового, «окончательного», как пишет Ханон, лица — уже совсем не композиторского, когда главной целью написания музыки становится — акт Мистерии. Причём, это слово Скрябин и Ханон толкуют не в обычном, средневековом смысле «мистериального действа» (театрально-церковного или вертепного характера), а ни много ни мало — как уничтожение человечества и всего мира в эротическом танце Духа и Материи. Примерно такие же идеи (как свои, так и скрябинские, что порой бывает непросто разделить) Юрий Ханон развивал и в более ранних своих текстах, — например, в циклах статей, посвящённых Александру Скрябину, самые крупные из которых: «Лобзанья пантер и гиен» (журнал «Огонёк» № 50 за декабрь 1991 г., Москва), «Александр Николаевич – январские тезисы» (газета «Смена» от 7 января 1992 г., С-Петербург), «Разговор с психиатром в присутствии увеличенного изображения Скрябина» (журнал «Место печати», № 4 за 1993 г., Москва) и нескольких других работах того же времени. Причём, особо привлекает внимание необычный стиль и тон этого автора, когда даже самые заумные теософские или мистические идеи Ханон излагает в духе нарочитого (иногда, даже эпатажного) несоответствия между предметом и текстом. Привожу ниже один из характерных примеров подобного рода:   ...мне кажется, состояние некоего экстаза (или, по крайней мере, нечто аналогичное или отдалённо напоминающее его) до некоторой степени известно каждому советскому человеку (и даже готов допустить, что и некоторым не’советским людям оно также знакомо), — однако именно поэтому для улучшения дальнейшего восприятия главного предмета статьи явно следовало бы кое-что разъяснить об этом явлении.   Так в чём же тут проблема?.. — А вся проблема (как оказалось) заключается в том, что мир развивается не каким-либо иным, а именно следующим образом: в начале есть нечто единое, условным образом назовём эту штуку «Хаосом», среди которого (совсем как в Библии, не к столу буде сказано) летает одинокий озлобленный Дух. Правда, это продолжается не слишком долго. Чуть позже Дух, прискучив мрачными полётами, слегка приподнимается над Хаосом и в возвышенном парении творит (создаёт) себе некую противоположность (условным образом назовём её Материей). Причём Дух — творящий, активный, мужественный, а Материя — пассивная, женственная. Разделяясь всё далее друг от друга, они становятся полярными, достигают своего максимального развития, и вот тут-то и начинается их сакраментальная тяга обратно друг к другу. И как раз в этот момент и необходима Мистерия, чтобы подтолкнуть нерешительный мужской Дух к его слишком пассивной Материи. Наконец, они бросаются навстречу друг другу, и в экстазе их соединения рождается дивный головокружительный танец гибнущей Вселенной. И этот процесс повторяется бесконечное число раз. Вот, собственно, и всё (вкратце) об этом самом экстазе...:23 — Юр.Ханон, «Лобзанья пантер и гиен» (1991) Приведённый (выше) отрывок очень точно и выпукло описывает комплекс внутренних идей романа «Скрябин как лицо», постепенно вызревающих по мере развёртывания сюжета, однако совсем не соответствует ему по тону. В полную противоположность статье из «Огонька» последнего советского года, эта книга, словно бы написанная в конце «Серебряного века», в целом воспроизводит дух, тон и атмосферу своего времени (временами слегка «спотыкаясь» на несущественных, как кажется автору, деталях эпохи: языковых или предметных). При этом автор (без особенной борьбы) уступает ещё одному личному «соблазну». Творчество Скрябина в книге описано самым скрупулёзным и дотошным образом: Скрябин для Ханона — его alter ego едва ли не с детства, и потому попросту невозможно заподозрить слегка запоздавшего (и всего-то: на семьдесят лет) мемуариста в том, что он чего-либо не ведает из корпуса скрябинской музыки. К тому же, если обратиться к биографии самого́ автора, в начале своей музыкальной карьеры он успел переиграть — чуть ли не всё скрябинское фортепианное наследие. Очевидцы клавирабендов Ханона вспоминают, что игра пианиста впечатляла не только тонким нервным пониманием стиля и всех поворотов скрябинского мышления, но также и некоторыми пикантными деталями. К примеру, Ханон не стеснялся при случае подправлять мастера, а временами даже «улучшать» его нотный текст (кстати, об этом несколько раз прямо говорится также и в тексте романа)...:291-292 Между прочим, в данном вопросе Ханон имеет некоторое «алиби» (в форме косвенного дозволения от автора музыки): в точности подобным образом и сам Скрябин нередко поступал в отношении своих произведений (особенно, ранних), выступая с концертами.:130 ...и чем не лицо... И всё же, сразу оговоримся... Не раз упомянутый рецензентами «дотошный» анализ творчества Скрябина — на самом деле есть некий уникум, не имеющий себе исторических аналогов. Его параметры никак не вписываются в рамки традиционного «музыковедения», с которым приходится сплошь и рядом сталкиваться в литературе о музыке (не исключая, впрочем, и ху’дожественную). Прежде всего, автора книги интересует не ремесло, и даже не искусство как таковое, а смыслы, идеи и конструкции, удачно или, напротив, неудачно вкладываемые в художественное целое. Внимательно и даже придирчиво Ханон следит: каким образом Скрябину удаётся продвигаться к той или иной поставленной цели, желательно — главной (или второстепенной, на худой конец). Именно потому музыкальное творчество в романе подвергается практически вивисекционному анализу — в значительно большей степени психоаналитическому и идеологическому, чем традиционному, профессиональному (скажем проще, с позиции теории музыки).:651-652 И прежде всего, таким образом, как это делает Ханон, разбирать произведения не принято. Именно в этом состоит ещё одна (резко маргинальная) новаторская особенность книги «Скрябин как лицо». Но и кроме того, буквально всюду здесь проникает особый тон и язык автора: даже во время самых глубоких аналитических упражнений интонация и оценки автора отличаются крайней живостью, порой доходящей до границ приличия. Даже сегодня, спустя сотню лет, Скрябин для Ханона — не икона и не музейный экспонат из учебника истории музыки, а вполне живой и близкий человек, приятель или друг детства. И с ним, с этим человеком, он подробно и доверительно разбирает все его проблемы и несоответствия.:292 Любой роман в мемуарах посвящён не только предмету повествования. Естественным и неизбежным образом этот жанр обрекает автора и на разговор о самом себе, если угодно, некое «саморазоблачение», поскольку через диалоги, ситуации и оценки всегда видны два лица: кто говорит и о ком говорит. Отчётливо понимая эту единоличную особенность своей прозы, Юрий Ханон считает необходимым сообщить о ней сразу же («пока не началось»), в том же «предупреждении», не без провокации носящем название — «пре’людии от автора».   — К сожалению, некоторая доля страниц этой книги будет вынужденно посвящена и самому себе. Я знаю, что это плохо. Кроме того, я очень сочувствую вам. Но помочь, к сожалению, ничем не смогу. Если бы всё вышло наоборот, и Саша Скрябин писал книгу обо мне, он поступил бы точно так же. Однако, волею случая именно мне приходится теперь работать над этой книгой, одному. До сих пор не могу понять, каким образом так получилось!..:10 — Юр.Ханон, «Прелюдия от автора» Вследствие этой неособенной особенности текста, на протяжении всего повествования мы почти параллельно наблюдаем две линии развития жизни, мысли и творчества героев, так что книга (при каком-то ином стечении обстоятельств) вполне могла бы называться «Ханон как лицо». Правда, линии развития не всегда равны: как по своей скорости, так и по содержанию. Ханон постоянно опережает Скрябина, это проявляется как в создании собственных «окусов», за которыми вечно не поспевают медлительные скрябинские опусы, так и в личном жизненном опыте. Таким образом, едва ли не бо́льшая часть сюжета книги построена на некоей почти буквальной дистанции разрыва между внешней обстановкой и внутренним состоянием, точнее говоря, точкой пути «эволюции лица́», на которой находятся Скрябин и Ханон в каждый следующий момент своей жизни (глава, год, цель). Этот вящий разрыв, когда Скрябин по свойству инертности своей натуры почти всегда «отстаёт или опаздывает» как от своего визави, так и от собственных планов, рождает специфическое напряжение, некую дельту состояний и намерений — создающую ритм и сюжет повествования. Кроме того, на протяжении всей книги, подобно старому, не раз переписанному палимпсесту, сквозь текст просвечивают музыкальные сочинения Ханона, что создаёт отдельную ценность текста, поскольку и сам автор романа, живущий как отшельник, и почти все его сочинения (экстремальные и средние) на протяжении последней четверти века остаются практически недоступными для профессионалов и любителей.:293 Роман «Скрябин как лицо» написан в сдержанном (очень ровном) тоне и, как следствие, лишён большей части резко-эпатажных черт, присущих магистральной линии творчества его автора. Возможно, к такому результату привёл сам жанр мемуаров, выдержанных в тоне размеренных и фактически подробных воспоминаний об умершем близком друге и соратнике. Написанные «когда уже всё кончено», (якобы) уже немолодым и усталым человеком (после революции, в парижской иммиграции), воспоминания о прошлой жизни проникнуты, отчасти, сожалением и пониманием нереализованных возможностей. В таком тексте содержится не слишком-то много поводов и предметов для эпатажа. Ещё в начальной «Прелюдии от автора», открывающей книгу, Юрий Ханон заранее предупреждает читателя, что тому вскоре придётся столкнуться с ортодоксальным образцом «внутренней» литературы, а затем в качестве дополнения, утверждает, что «абсолютной истиной можно считать только внутреннюю жизнь человека, а тем более такого подлинно яркого и экстремального художника, каким был Александр Скрябин», — далее уже без пояснений называя свой неприлично-толстый роман «внутренней книгой».:10-11 Пожалуй, именно здесь, в этих словах прямого авторского предупреждения и вернее всего было бы искать ключ к пониманию романа. Весь имитационный (внутренний) «сюжет» этого произведения развивается между двумя опорными сугубо «внутренними» точками, начальная из которых — Скрябин-ученик, искренне желающий войти на равных правах в профессиональное сообщество музыкантов и концертирующих пианистов, а конечная — Скрябин-философ, аморалист, задумавший уничтожить всё человечество и мир впридачу (вместе со всеми его профессиональными сообществами).:101 Как раз в этом внутреннем промежутке между двумя лицами, далёкими друг от друга как «да» и «нет» — шаг за шагом выстраивается сюжет книги «Скрябин как лицо». Безусловно, такой же «внутренний» и иллюзорный, как и вся эта книга. ... лицо — вид снаружи ... ( в прямом смысле слова ) Время идёт, господа, а жизнь..., ваша жизнь  отчего-то продолжает стоять на месте...:539 ( Юр.Ханон ) ...книга из тиража (1999) В музыке это называется «унисон», почти в один голос... Едва ли не все читатели и рецензенты отмечают сложность, неопределённость и многослойность романа «Скрябин как лицо» — как изнутри, так и снаружи его текста. Словно выдумка, мираж или свободный призрак фантазии, этот образец ускользает от любых попыток его классифицировать и поставить на соответствующую полку. — И прежде всего, представляется крайне затруднительным определить элементарный литературный жанр: как само́й этой книги в целом, так и её текста, литературной ткани в отдельности. На первый взгляд, не вызывает никаких сомнений, что это классический, много веков знакомый «роман в мемуарах». И прежде всего, сам автор вполне открыто и определённо заявляет об этом в своём «предупреждении» или прелюдии (той, что в начале книги) и многочисленных послесловиях (в конце). С другой стороны, мы имеем перед собой вполне будничную информацию, будто бы автор книги родился спустя ровно полвека после смерти Скрябина, о котором в течение всего романа пишет как о своём близком знакомом или даже — друге. — А значит (делаем мы однозначный вывод), это — типичные псевдо’мемуары, один из испытанных видов литературной мистификации. Очень похвально. Как широко известно, нет на свете ничего более приятного, чем вывод. Тем более, однозначный. — И всё же, обладая мало-мальскими задатками мышления, трудно было бы избавиться от следующего вопроса в этой логической цепочке: а можно ли всерьёз назвать «мистификацией» фундаментальный труд, автор которого не скрывает ни своего настоящего возраста, ни имени?.. — Как говорится, цель влечёт за собой и средства. Но, с другой стороны, по средствам мы вполне может судить — о цели. Следуя таким путём, всякий желающий мистифицировать читателя потрудился хотя бы скрыть (или изменить) своё имя. Или, на худой конец, замазать его корректурным карандашом. Однако даже в 1990 годы (не говоря уже о нынешних временах тотального интернета) любой интересующийся мог в два счёта установить: кто есть сей герой-автор по прозванию Юрий Ханон (Ханин), и был ли в начале XX века среди друзей композитора Скрябина человек с такой фамилией. А значит, следующим шагом мы принуждены будем сделать ещё один однозначный вывод: что литературная или, тем более, историческая мистификация не была целью автора. Следовательно, жанр книги нельзя обозначить как «типичные псевдо’мемуары»..., поскольку перед нами совсем не типичные и явно не псевдо’мемуары. Само собой, и этот вывод также ничуть не менее приятен..., особенно, в комплекте с предыдущим. — Затем, не удовлетворившись достигнутым результатом, в заключительной части книги мы находим ещё один странный текст: послесловие от некоей «вдовы» автора романа, а следом также её раздражённую полемику с редакцией издательства «Грань», из которой мы узнаём, что, оказывается, композитор и писатель под именем Юрий Ханон «всё-таки» существовал в начале XX века, (и правда, запамятовал, было дело, каюсь!) поскольку скончался в Париже весной 1925 года (несомненно, первая волна эмиграции), спустя ровно десять лет после (предполагаемой?) смерти Скрябина. Отдельным образом мы также узнаём от неё о причинах (интригах недоброжелателей, не иначе), по которым «Вторая часть» романа так и осталась не изданной — тогда, в середине 1920-х годов.:643-646 Глаза невольно зализываются от такого невероятного разнообразия версий..., взаимоисключающих... И наконец, ещё одно (третье по счёту) «примиряющее» послесловие книги пытается как-то свести концы с концами, отчасти, поддерживая первоначальную (ранее отвергнутую всем здравомыслящим человечеством) версию мистификации, — впрочем, без особого воодушевления. Кстати сказать, именно там, в третьем послесловии (якобы подписанным от лица современной редакции некоего абстрактного анонимного издательства, то ли «серево-запад», то ли «пики россии») вводится ещё одно жанровое определение романа: «Воспоминания солипсиста» (запомним на всякий случай эти два слова), которое встречается только единожды и в дальнейшем не получает какого-либо продолжения.:647 Хотя..., по здравом размышлении (хотелось бы верить), последняя версия может показаться весьма тонкой, точной и — не лишённой некоторой дозы эмпирического яда. В упомянутом послесловии, словно бы прошедшей процесс реанимации, излагается ещё одна последовательная история книги, которая вполне могла бы превратиться в мистификацию, если бы автор в самом деле того пожелал. В частности, мы узнаём из этого текста, что роман впервые увидел свет в Париже (1925 г.), был опубликован тогда маленьким (коллекционным) тиражом и сразу стал библиографической редкостью, типичным предметом охоты антикваров и букинистов (вполне правдоподобная версия, позволяющая легко объяснить абсолютную безвестность книги на родине победившего коммунизма). — А потому, завершает современный издатель, только нынешнее, второе издание даёт возможность отечественному читателю как следует познакомиться с этим раритетным образцом мемуарной литературы. После чего делается закономерный вывод: ныне на наших глазах происходит восстановление справедливости. Редкая книга, полностью посвящённая российской музыкальной жизни, наконец-то возвращается на свою историческую родину. Судя по тону и тональности последнего послесловия, версия литературной мистификации всё же — берёт верх. Однако при том, снова напомню, неизменным остаётся последний форпост преткновения всяческой логики: поскольку автором «по-прежнему» не совершается ни малейшей попытки как-то «засекретить» собственную персону или хотя бы замаскироваться под кого-то из малоизвестных современников (к примеру, канувших в Лету знакомых из ближнего круга средних или последних лет) Александра Скрябина. — Таким образом, мы сызнова остаёмся ни с чем. Вполне логичная и даже возможная в данном случае литературно-историческая мистификация лишается точки опоры (словно бы по стопам Аристотеля), зависает в воздухе и (начиная с первых же страниц, обложки и титула книги) оказывается — тотально несостоятельной. В целом, картина, созданная автором, (и издательством?) мало-помалу начинает напоминать некую шизоидную фантасмагорию, посреди которой два противоположных намерения и две несопоставимых реальности не пересекаются, и попросту существуют одновременно в разных измерениях, игнорируя друг друга и образуя нечто вроде отдельной сверх’реальности.:291 Таким образом, даже в простейшем вопросе определения жанра романа «Скрябин как лицо» не удаётся прийти к однозначному выводу, попросту говоря, отыскать термин, — а потому приходится довольствоваться импровизационными внешними описаниями явления примерно в такой форме:   ...К тому же он <Юрий Ханон> написал совершенно фантасмагорическую книгу «Скрябин как лицо», добавив к своей репутации статус отчаянного фантазёра и великого комбинатора. Листаю эту книгу и не могу себе отказать в удовольствии высказаться о ней, заодно и об авторе...:292 — Виктор Екимовский, «Автомонография»  (2007) Понятно, что в таких условиях неизбежно возникновение синтетических попыток примирить (соединить) разные точки зрения, определив жанр романа как — заведомо гибридный или смешанный, что не лишено определённой доли конструктивности (особенно по части большого количества тумана или дыма, напрочь скрывающего за собой сам предмет). Так, в некоей крупной научной монографии (в попытке обойти решение вопроса сразу с трёх сторон) обнаруживается синтетическая характеристика книги «Скрябин как лицо», которая, тем не менее, опять не разрешает противоречий и не учитывает всех её составляющих. Вслед за Виктором Екимовским не могу «отказать себе в удовольствии» ещё раз перелистать книгу и привести упомянутое определение (почти) целиком: «автор полностью идентифицируется со своим героем, и таким образом возникает новый жанр, соединяющий в себе одновременно научное издание, аналитическое эссе и мистификацию».:512 — Как видно, и здесь сызнова возникает понятие «мистификации», которое даже косвенно или в малой мере не соответствует внешнему антуражу издания, характеру повествования и тональности исторического материала. Правда, в другом месте того же издания Борис Йоффе называет «Скрябин как лицо» просто «книгой мемуаров», без каких-либо дополнительных определений и уточнений. Вероятно, здесь имеет место скрытая попытка разрубить гордиев узел внутреннего противоречия. Или, по крайней мере, игнорировать его постоянное присутствие. Несколько отличную и, вполне вероятно, даже более основательную версию небрежно бросает сам автор, характеризуя свою книгу (причём, не только эту, но и несколько других вкупе с ней) как созданную в некоем ранее неизвестном жанре «философской эксцентрики».:2 При всей нарочитой яркости и оригинальности этого определения, нельзя не заметить, что оно не слишком-то много прибавляет к пониманию природы произведения, поскольку упомянутый жанр является в полной мере «рукотворным», авторским, не имеет известных аналогов и мало-мальски подробного обоснования в профессиональном литературоведении (или, хотя бы, критике). Таким образом, оставив бесплодные попытки уточнить экстерьерный жанр этой книги как явления, читатель и аналитик остаются в равной мере «не солоно хлебавши». К тому же сказать: ничуть не менее тяжело оказывается определить и жанр литературного текста, настолько он не вписывается в привычные рамки. И прежде всего, в одной из рецензий привлекает внимание вариант употребления книги «Скрябин как лицо» в качестве развлекательной прозы. Как оказывается, этот текст вполне удаётся прочесть просто как «развесёлую биографию Скрябина, написанную близко и в подробностях знавшим его человеком». — При желании здесь можно отыскать черты романа в письмах, романа воспитания, романа-путешествия, истории любви, семейной хроники, «картин русской жизни» и уже только напоследок — элементы традиционных воспоминаний. Что же касается до «картин жизни», то далеко не только русской — глава за главой, перед нами предстают и старый Петербург, и такая же Москва, и кое-какая провинция, и даже «заграница» — и всё это глазами современника, человека той эпохи. К тому же, кроме разнообразных пространств, в романе охвачен и значительный отрезок времени, фактически связывающий две разные российские эпохи — с 1888 по 1909 год. Так что, завершает рецензент, при попытке определения жанра придётся ограничиться только одной номинацией. Несомненно, это — «книга». Причём, претолстая. и снова «как лицо» (1905) Несравненно более короткую и скупую жанровую характеристику текста можно отыскать в другой рецензии, где форма романа без лишних слов характеризуется как «вымышленные воспоминания». — Данное определение хотя и вполне корректное, но также представляется резко недостаточным, поскольку не описывает даже малой толики внутреннего содержания книги. К тому же, за бортом подобных, с позволения сказать, «воспоминаний» заведомо остаётся часть книги, посвящённая исключительным вопросам музыковедения (хотя и довольно странного, «идеологического», но в полной мере аналитического по своей направленности), а также ничуть не менее странной философии, отчасти, «визионерской», а местами напоминающей один из медиумических сеансов, в которых не брезговал принимать участие и сам Скрябин. Во всяком случае, внешнему наблюдателю подобные упражнения напоминают особый ритуал, во время которого «потусторонним голосом излагают элементы некоей доктрины, сочетающей контроль над хаосом и солипсизм», причём, — в его крайней форме. Но и на том дело не останавливается. Сверх салата из воспоминаний и музыковедения с загустевшей философией остаётся ещё масса авторских экскурсов в область психоаналитики художественного процесса (хотя, говоря между нами, во времена скрябинской молодости психоанализ ещё не давал столь богатых плодов на земле российской), а также — пикантных описаний некоторых малоизвестных фактов из жизни крупнейших фигур (и лиц) русской музыки тех времён. Последние экзерсисы местами придают книге совсем уже странные черты, сближающие её со светской хроникой или (даже) жёлтой прессой тех времён. Понятно, что учесть всё описанное богатство в одном или двух словах достаточно тяжело, хотя «мемуары» (или «вымышленные воспоминания»), понятые в самом широком смысле слова — и в самом деле — могут включать в себя многое из перечисленного. Не раз и не два в течение своей жизни Юрий Ханон открещивался от музыкальной среды и профессиональных кланов (как он их называет), подчёркнуто называя себя «каноником» и утверждая, что вопросы искусства интересуют его только во вторую или третью очередь: исключительно как средство воплощения некоей доктрины. И всё же, слишком велик соблазн вынести суждение о столь специализированном романе с точки зрения — узкого профессионала. Если верить одному из послесловий, предложенный читателю труд может выполнять функцию «биографического атласа» по жизни Скрябина. Но это, так сказать, самооценка — вероятно, завышенная или даже провокативная, как и многое в творчестве этого автора. Хотелось бы всё же получить мнение сторонних экспертов..., и таковое находится (при некотором напряжении). И вот, что мы узнаём в одном из источников: если предпринять попытку оценить книгу с точки зрения классически корректной литературы по истории музыки, то при чрезвычайной плотности фактов, деталей и событий, описанных в романе «Скрябин как лицо», — даже по авторитетным заключениям работников Московского Музея А.Н.Скрябина — во всём тексте не удаётся отыскать буквально ни капли вымысла, и — ни одной ошибки относительно скрябинской биографии. Всё описано с исключительной точностью и проходит проверку документами, — если поверить означенным господам экспертам.:292 Последнее свойство этой прозы тем более отделяет и отдаляет её от классического жанра «воспоминаний»..., тем более — «выдуманных». — Думаю, мне не имеет смысла как-то дополнительно пояснять последний тезис... На непривычное изобилие малоизвестных фактов в сочетании с пронизывающим всё ароматом свежих идей — обращают внимание практически все рецензенты и читатели, даже не слишком сведущие в истории русской музыки. — Не раз приходилось слышать такое суждение, будто при известном желании «...музыковеды могут с лёгкостью вычерпать из книги материалы для диссертации, причём, не одной. Здесь найдётся над чем поразмыслить и не менее прытким исследователям литературы. Обеспечены работой и философы, и медики, и психоаналитики, и историки быта. И так далее». — В конце концов, создаётся такое впечатление, будто имеешь дело с какой-то основополагающей книгой русской жизни, наподобие толстовской «Войны и Мира», — разве только с некоторым музыкальным креном. И при том, невзирая на предельную точность фактической основы, автор не прекращает водить читателя за нос. — Ну ведь не жил же он, в самом деле, в конце XIX века и не был близким другом Скрябина!.. Не раз уже упомянутая многослойность романа не только является важным водоразделом, всякий раз отличающим высокое произведение искусства от массы существующих в одновременности с ним — поделок. То же свойство (в качестве побочного действия) до крайности усложняет дешифровку авторского замысла и возможность докопаться до «окончательной картины». Постоянно сосуществующие внутри сюжетной ткани несколько непересекающихся пластов правды или неправды с удивительной настойчивостью ставят читателя в ситуацию выбора. Либо приходится с усилием продираться через эти слои, отделяя один от другого, либо — стараться их не замечать, воспринимая как единую (фантазийную) картину внутреннего мира. Об этом, кстати, с предельной определённостью говорит и сам автор (устами Скрябина), словно бы возвращая самому себе точную оценку собственных намерений и, заодно, всего текста: «совершенно везде, повсюду, куда только пальцем ни ткни, короче, везде царит сплошной обман. И даже самая простота эта — тоже обманная... Какой-то многослойный пирог, и всё равно везде, кругом обман... И потому мало кому удастся пробиться сквозь эти бесконечные слои. Они смогут снять из них, быть может, один, даже два в крайнем случае, и станут уже уверены, что добрались до чего-то настоящего, подлинного, но и опять пред ними окажется обман, только уже следующий. <...> Ведь ты посягаешь... на их общую святыню, на святое у каждого: на собственную достаточность, твёрдость, основание!»:115-116 Нарисованная картина напоминает какой-то кошмарный карнавал или, на худой конец, комедию масок dell’arte. Однако, как уже было не раз сказано выше, обманывает нас автор не в каких-то фактах или деталях. Истина, как он сам вполне справедливо замечает, состоит не в точном указании числа вёрст от Киева до Каростышева и, тем более, не в исторических фамилиях действующих лиц (персонажей книги), которые могут быть до предела точны или, напротив, совершенно произвольны, ничуть не влияя на предлагаемый уровень настоящей, «внутренней правды».:529 Пожалуй, главное, чего не хватает в этом разнообразном хоре суждений, чтобы разобраться окончательно, так это — авторского голоса, позволяющего установить некий камертон суждения или, хотя бы, «среднюю линию» среди сторонних и посторонних оценок книги. К сожалению, в последние два десятка лет Юрий Ханон почти перестал высказываться публично, — тем более, на счёт собственных произведений. И тем не менее, несмотря на вполне устоявшуюся репутацию мизантропа, человека замкнутого и «отдельного», кое-что из-за закрытых дверей время от времени просачивается в мир.   ...И кроме шуток, через всю жизнь <Сати и Скрябин> — это два моих друга, за неимением живых. Вот уже почти тридцать моих лет прошло с ними в ежедневном диалоге, то один позвонит, то другой напишет, вот и всё моё повседневное общение... И главное: не впустую! — главным артефактом этого диалога на сегодняшний день служат два моих толстых талмуда: «Скрябин как лицо» и «Воспоминания задним числом», каждый из которых в своём роде — исторический прецедент. Строго говоря, обе эти книги и есть — застывшая масса этого неприлично длинного диалога. <...> Скрябин — больше чем композитор, его музыка — пинцет, инструмент для уничтожения мира во вселенском оргазме. А Сати — меньше чем композитор, его музыка — пинцет, тоже инструмент для сведения счётов с этим миром и его людьми.:2 — Юр.Ханон, «Не современная Не музыка»  (2011) Если заранее исключить возможные варианты очередных мистификаций, провокаций или многослойных обманов, здесь, между слов — можно отыскать некое важное зерно, ключ к пониманию и этой, и всех последующих литературных работ автора. Он назван прямо и с предельной точностью. — Внутренний диалог или, говоря иными словами, чрезвычайным образом развитая рефлексия — вот что позволяет достраивать отдельный мир, глядя на другое, принципиально незнакомое время и окружение — не своими глазами, но, в данном случае, глазами А.Н.Скрябина. Пользуясь известным клише ветхого Артура, можно было бы ещё раз переназвать этот метод примерно так: «Мир как воля и представление». Собственно, и сам Ханон говорит об этом прямо, и не раз — начиная от подчёркнуто «солипсистского» эпиграфа книги и её прелюдии (предисловия), и кончая — сюжетным финалом книги, точнее говоря, её «первой части». «Моей целью всегда было донести Скрябина и его жизнь изнутри, а не так, как она кому-то представляется снизу. <...> Да, господа, перед вами настоящая Внутренняя книга»...:10-11 Итак, спустя десяток страниц бесплодных (& бесплотных) усилий можно сказать, что вопрос жанра постепенно проясняется. По всей видимости, если в данном случае мы и не имеем дело со случаем редкой способности к метемпсихозу, что, пожалуй, потянуло бы на «очередной сеанс многослойного обмана», то, по крайней мере, можем очертить некие условные контуры авторского метода, преобладающего на территории книги. Не станем спорить. «Скрябин как лицо» — это и в самом деле мемуары композитора Скрябина (о самом себе), написанные «за него» неким третьим лицом, находящимся изнутри их общей (воссозданной) солипсистской картины мира. — Именно по этому (основному) признаку роман вполне можно назвать книгой «внутренних воспоминаний» или особым вариантом мемуаров, написанных (в рамках личного умо’зрительного само-отождествления) за Александра Скрябина — спустя долгое время после его смерти. При видимой сложности определения, оно значительно проще, чем может показаться издалека (как до Луны, например)... или на первый взгляд. По всей видимости, лучше других эту мысль автора услышал (также изнутри себя, «средним ухом») и подхватил — его «младший брат», профессор (востоковед, между прочим) Пак Ночжа, который выразил почти всё сказанное выше — в нескольких фразах, скупых и точных:   ...«Внутреннюю биографию» Скрябина, озаглавленную «Скрябин как лицо», Ханон издал — с большими трудностями — в 1996 году. Книга эта (на первый взгляд) — классическая биография. Но в то же время — роман, художественное произведение, посвящённое жизни, музыке и дружбе самого́ Скрябина и... Ханона, его близкого друга в Дао.   Биографии, в которых автор становится в то же время одним из героев — вещь практически неизвестная в русской литературе, и крайне редкая — в мировой. Это — не просто вымышленный «диалог» с неким деятелем прошлого, а последовательное повествование о том, как Скрябин и Ханон вместе шли и идут к Просветлению.   Жанр этой книги, «внутренняя биография» — совершенно нов. Речь идёт о том, что Скрябин, собственно, не умер и живёт внутри Ханона — (равно как и наоборот). Для многих такие вещи останутся неясны, однако теософ-Скрябин понял бы Ханона — с полуслова...:100 — Владимир Тихонов, «Он брезгует музыкальными кланами»  (2002) ... лицо — вид сбоку ... ( тоже в прямом смысле слова ) Я уже очень стар     и мне хочется подлинной вялости...:278 ( Юр.Ханон ) спустя пятнадцать лет... Несмотря на то, что книга (не) издавалась очень долго (пять лет) и с большими трудностями, к тому же, была выпущена в полном отрыве от своей (профессиональной) среды, вдобавок, не имела никакой рекламы и крайне дурно распространялась, тем не менее, нельзя сказать, что она осталась незамеченной. Скорее — напротив. Будучи ещё до своего появления заведомо маргинальным явлением в современной культуре, все слабые стороны словно бы присоединились к числу уникальных свойств этого издания, чтобы их многократно усилить. В итоге, роман «Скрябин как лицо» имел большой резонанс в профессиональных кругах и был однозначно оценён: с одной стороны как «издание высочайшего уровня», а с другой, как «ни на что не похожее произведение». Такое мнение тем более удивительно, что автор, ведущий замкнутый, отшельнический образ жизни, никак не участвовал в продвижении своей книги, а его имя, поставленное на обложке, само по себе уже вызывало в среде профессионалов скорее раздражение, чем какие-то иные эмоции. Признанный в среде музыкантов и композиторов однозначно чужим, не входящим в клан (или враждебным), — в лучшем случае, Юрий Ханон мог рассчитывать на равнодушие или умолчание профессионального сообщества. Тем не менее, именно своей подчёркнутой нетрадиционностью и полным отсутствием контекста, книга «Скрябин как лицо» сумела пробить некоторые бреши в гомогенной среде российских музыкальных кланов, вызвав не только отклик (иногда даже доброжелательный), но и оставив по себе след... Общий тираж «фантасмагорической книги» разошёлся за два-три года, элитный — в тот же срок, а сам роман, как и полагал автор, превратился в книжную легенду, элитарный объект книгоиздания и библиографическую редкость, не имеющую современных аналогов.   ...Буквально первое, что замечаешь, когда держишь книгу в руках, это её необыкновенная весомость. Понимаешь, что эта книга является предметом искусства, своего рода артефактом, призванным послужить наградой археологам будущего... — Александр Буров, «О Скрябине, о маске и лице...»  (1999) Практически все отзывы критиков сходятся в этом мнении. Что бросается в глаза прежде всего, «Скрябин как лицо» — хорошо сделанная вещь, издательский шедевр... Эта книга — сущий подарок для библиографов, — замечает другой рецензент, — они вдоволь наиграются в игру «а ну-ка опиши» (фамилия автора пишется по-разному — то Ханон, то Ханин; в качестве издательства указан некий «Центр Средней Музыки», да и с хронологией дело запутанное — на дворе то ли 1909, то ли 1925, то ли 1995 год). Художественное оформление книги способствует неизъяснимому удовольствию читателя (даже если он запутается в персонажах и примет Ханина за Скрябина и наоборот, то хоть красивую и добротно сделанную вещь в руках подержит)... Тем не менее, невозможно не указать одним (безымянным) пальцем на один факт, весьма примечательный: практически все рецензии, отзывы и прочие публикации, посвящённые книге — принадлежат кому угодно, но только не тем, кто (по идее) должен был бы рецензировать эту книгу. Скажем просто: ни один профессиональный критик соответствующего профиля, ни один музыковед или историк музыки — не почтил книгу своим пером, стилом или, хотя бы, ребром. Причина этого прозрачно понятна, тем более что она уже была упомянута тремя абзацами выше. Солидарная психология клана (стаи, племени) проста и однозначна: его верные члены никогда не прощают тех, кто посмел пойти против течения. Более того, именно об этом свойстве homo normalis — не раз и не два — можно прочитать посреди текста романа «Скрябин как лицо». В одном из многочисленных послесловий романа, написанном в августе 1994 года от имени редактора, принцип клановой солидарности формулируется с исчерпывающей определённостью. — Бесспорно, тысячу раз прав автор данной книги, прямо утверждая, что успех Скрябина практически никогда не был связан с профессиональной музыкантской средой. Напротив того, как правило она оставалась к нему либо прохладно-любезна, либо переходила к открытой вражде. Пожалуй, едва ли не сáмым наглядным из примеров подобного рода явился собственной персоной Митрофан Беляев — едва ли не ключевое лицо в скрябинской биографии. Богатейший лесопромышленник и, одноверменно, крупнейший российский меценат, любитель музыки, он фактически сделал имя Скрябина известным для широкой публики, а затем — долгие годы поддерживал его творческий и личностный рост. В связи с этим обстоятельством напрашивается невольный вопрос: если бы вокруг молодого Скрябина находились одни профессионалы, — где бы он был теперь и что бы мы могли о нём узнать? К сожалению, приходится констатировать, что именно такая ситуация сложилась в судьбе автора книги — и сегодня мы имеем полную возможность наблюдать, что происходит с творчеством экстремально одарённого композитора, которого с консерваторских времён подвергли процедуре «изгнания из клана» и не поддерживает ни один Беляев. — Только среда способна сделать имя известным, звучащим и значимым как для современников, так и для потомков. К сожалению, приходится констатировать: этот нелепый феномен представлен в настоящей книге чрезвычайно выпуклым образом.:650   ...Скандальную репутацию Ханон приобрёл ещё в Ленинградской консерватории, которую, так и неясно, окончил ли (вроде как выгнали). Так же не добрался он и до Союза композиторов (вроде как не приняли). Ну а скажите, как можно принимать в СК автора сочинений с названиями типа: «Средний темперированный клавир» для фортепиано, «Песни во время еды» для голоса и сопровождения, «Громоздкий фетиш» и «Карманная мистерия» для оркестра, «Тусклая жизнь» (тусклая опера) <... полных> неприкрытого издевательства над стилистикой (неважно — традиционной или авангардной), низведением «серьёзных» жанров в балаганные представления? Одним словом — вызов благополучному (или неблагополучному — всё равно) эстетствующему обществу...:291-292 — Виктор Екимовский, «Автомонография»  (2007) ...Немногие рецензии и отзывы на книгу «Скрябин как лицо», вышедшие из-под пера именно музыкальных профессионалов, — принадлежат, так или иначе, но своеобразным «отщепенцам», вполне отдельным музыкантам, композиторам или критикам, которые не являются частью солидарного сообщества, в условиях современной России дополнительно склеенного таким уродливым (злокачественным) образованием, как «союз композиторов и музыковедов». Не будет лишним напомнить, что это экзотическое объединение сегодняшний день унаследовал — напрямую из времён сталинского Советского Союза. И даже людям, имеющим «авторитет и вес» внутри клана, бывает непросто пробиться через солидарные запреты и прочие «общие установки». К примеру сказать, благожелательная и заинтересованная по тону рецензия на книгу, написанная Виктором Екимовским в 2000 году для журнала «Музыкальное обозрение», так и не была опубликована — даже несмотря на высокий профессиональный статус и положение рецензента.:422 Примерно та же участь постигла и ещё несколько «неосторожных» текстов, попавших в пределы компетенции профильных музыкальных редакций: как печатных, так и непечатных органов. Собственно говоря, и сама книга «Скрябин как лицо» (несмотря на свою главную тему) была опубликована также — исключительно «на стороне», в обход зоны действия клановых запретов. — Понятно, что выход в свет настолько оригинального «нетрадиционного» романа и маргинальные конфликты вокруг него лишь естественным образом увеличили давно сложившуюся пропасть между его автором и ортодоксальным профессиональным сообществом. С другой стороны, несмотря на несомненно музыкальную тему своего сюжета (композитор, его жизнь и творчество), а также глубину её освещения, книга «Скрябин как лицо» едва ли не с первых дней своего существования попала в своеобразный жанровый зазор. Очевидным образом, не пытаясь даже внешне изобразить (или хотя бы симулировать) из себя научный труд, и даже напротив того, — нисколько не скрывая свою природу провокационной художественной прозы, роман сам собой выскользнул из-под внимания музыковедов, как «не вполне соответствующий» узкой сфере их профессиональных интересов. Факт тем более показательный, что ни один из атрибутов романа (начиная от обложки, оформления, стиля, — и кончая языком и текстом) не вызывал у рецензентов (в том числе, и потенциальных) ни малейших сомнений в своём жанре, уровне или качестве. — Ни один отзыв (будь то письменный или устный) не содержал в себе трафаретной критики известного рода, что это-мол «композиторская проза» или литература, содержащая в себе признаки «какой-то иной неполноценности».   ...«Скрябин как лицо» — явление выдающееся не только на фоне блёклой и вялой современной литературы (что само по себе не может считаться большим достоинством), но и литературы двадцатых годов, когда, как нас уверяют, книга была создана... — Ольга Абраменко, «Ханоническое лицо Александра Скрябина»  (1998) Впрочем, это далеко не единственное преткновение на пути гипо’тетического критика. Словно бы заранее брезгуя и принципиально не доверяя свою «внутреннюю книгу» внешним оценкам, автор создал в её рамках настолько плотный и самодостаточный аппарат, что даже те немногие, кто рискует браться за его рецензирование, первым делом — широко разводят руками. — Если и существует на свете книга, которая менее всех других нуждается в рецензиях, то это именно «Скрябин как лицо». Автор лишил работы всех прихлебателей — книга настолько плотно и исчерпывающе «укомплектована», снабжена столь многочисленными предисловиями, послесловиями и комментариями, что трудно не сбиться на элементарное цитирование. Подобная «научная» подробность, и даже фундаментальность работы, временами создаёт сопредельные трудности на пути читателя (или исследователя). С одной стороны, повсюду царит несомненная мистификация и «сплошной обман», но, с другой стороны, — едва ли не немецкая чистота и пунктуальность в выделке фактической и идеологической изнанки: вплоть до изысканного крохоборства на почве неизвестных и ускользающих от глаза мелочей. Понятно, что только истинный специалист-скрябиновед (или, на худой конец, работник музея Скрябина) может адекватно оценить и верифицировать для себя подобный уровень работы.   ...Книга, хотя и является открытием по жанру, но в то же время основана на подробном, профессионально-точном исследовании скрябинской жизни и творчества. Словно бы подчиняясь логике Автора, кланы, хозяйничающие в российских газетах и журналах, обратили на неё мало внимания, что говорит лишь об уровне сознания российской «культурной элиты». Однако, без «лишнего шума» и упоминания, скрытым образом этот роман уже стал материалом для нескольких научных диссертаций в консерваториях и гуманитарных университетах России...:101 — Владимир Тихонов, «Я не музыкант и не гражданин!»  (2002) Таким образом, провалившись в заранее уготовленную зону профессионального (точнее говоря, кланового) молчания или даже сознательного умолчания, прецедентная книга о жизни и внутренней эволюции Александра Скрябина оказалась лишена чисто музыковедческого или историко-музыкального контекста, проникая в материнскую среду только окольными путями. Возможно, эти оценки и существуют ныне, но, подобно всякой маргинальной культуре, проявятся — только позднее, спустя годы, сравнимые со сроком поколений, когда очистится социальное поле и профессиональная среда будет лишена кланового сопротивления (в большинстве случаев носящего личный или унитарный характер), которое в настоящее время обладает решающим голосом. слегка меняясь в лице... Исходя из перечисленных причин, наиболее интересной и продуктивной сегодня представляется чисто идеологическая (идейная) трактовка романа, которую предложил профессор востоковедения, Владимир Тихонов, анализировавший книгу со своих профессиональных и личностных позиций: одновременно как буддолог-востоковед и, сверх того, убеждённый марксист. И прежде всего, его версия представляется ценной потому, что по своему методическому уровню она ближе всего подступает — к авторскому намерению и скрябинскому лицу. В течение всей своей жизни, многократно и настойчиво, автор романа подчёркивал, что он — не музыкант, и не художник, но прежде всего — каноник, человек внутреннего закона (императива), главная задача для которого — создание новых смыслов и правил. Как раз эту (главную, если верить автору) составляющую сюжета романа и выдвигает на первый план профессор Тихонов: «Житие Скрябина, писанное Ханоном, решает задачу, которая «нормальными» биографами великого композитора не только не была решена, но по сути даже и не ставилась. Ханонъ тонко отслеживает стадии скрябинского внутреннего роста, приведшего в итоге былого выпускника Консерватории, золотого медалиста, виртуоза, «дворянского пианиста» и сочинителя романтических стихов к новой, принципиально другой жизни, проникнутой Идеологией и отдельным Смыслом».:100 По мнению Пака Ноджи, главная тема книги — это не обычная или обыденная человеческая жизнь «профессионального музыканта» или даже великого, гениального композитора, а существование, насквозь проникнутое движением к последней Мистерии, «во взыскании нового (сверх)человека и нового (сверх)человечества». — Мы имеем возможность наблюдать едва ли не в реальном времени, как талантливый сочинитель и исполнитель непоспешно перерастает и затем даже перепрыгивает через самого себя, всё отчётливее познавая всю пустоту и суетность ветхих общепринятых форм общественного существования и «конвенционального» музыкального сочинительства, постепенно — медленно, шаг за шагом, — приходя к преодолению «ветхого Адама» внутри и вовне, к жизни в качестве Отдельного Лица — свободной Личности, воссоединившейся со своим экзистенциальным Бытием.:100-101   ...Путь этот тернист, как и любая дорога к преодолению отчуждения от собственного «горнего», надчеловеческого Я, к тем высотам, где Я (или Аз, как говорил сам Скрябин) растворяется в дыхании Вечности. Но ведь так же был тернист и путь Гаутамы Будды — от «нормального» подростка из «хорошей» семьи, а после — «нормального» аскета — к Просветлённому, впервые показавшему людям, до какой степени утло и относительно их существование, дотоле казавшееся столь незыблемым.   Строго говоря, Скрябин не был буддистом, не является им и Ханон — в том смысле, в котором не был буддистом сам Будда, а Маркс, по его собственному заявлению, не был марксистом. И история о пути Скрябина и Ханона к их собственному Просветлению — ещё одно напоминание о том, что вовсе не буддизм в форме догмы или ритуала ведёт нас к Нирване, а само-становление в качестве Будды в своём собственном праве, — тонкий и живой процесс, который ни в какие догмы и «-измы» не уложить.   Чтобы дойти до источника и напиться воды, вовсе не обязательно выстраивать заумные теории и называть себя «водистом». Для этого требуется просто сделать первый шаг. Всего лишь — один шаг вперёд, а потом уже — ноги и инстинкт доведут сами. Казалось бы: простая, элементарная истина, однако человеку, потерявшемуся в словесных дебрях нашего времени, наверняка понадобится не одна книга Ханона, чтобы ощутить её — хотя бы смутно...:101 — Владимир Тихонов, «Я не музыкант и не гражданин!»  (2002)

A p p e n d i X ( или малое собрание поперёк лица )  Э та статья..., говоря без лишних слов..., эта статья составлена из двух (трёх, пяти, девяти) последовательно связанных друг с другом частей. Стало быть, она — не просто статья, говоря голосом опытного педагога, а — статья составная. Как я уже не раз обмолвился (выше и ниже), главным основанием и началом для текста стали наброски (конспект критического эссе), оставленный мне в черновиках Николаем Семёновым за полгода до смерти (без уточнения: чьей). Причём, оставленным с выражением какой-то растерянной вины и сожаления, поскольку (как он говорил) фундаментальный очерк о «лучшей книге» их издательства содержался в его ценностных планах на начало XXI века — в качестве одной из важнейших личных задач. К сожалению, черновик так и остался черновиком, собранием отдельных тезисов и разрозненных абзацев, намечавших (пунктиром) траекторию пути. — Достроив отдельные кости до целого скелета, я прибавил к нему, наподобие шляпы и ботинок, ещё несколько разделов (причём, таких, которых принципиально не могло быть в семёновском тексте). Таким образом, мне пришлось неизбежно исказить (или подменить, если угодно) первоначальный замысел того человека, без которого, единственно — не существовала бы эта книга. Затем, с течением времени — к статье постепенно прилипали и добавлялись новые материалы, ещё не бывшие (или остававшиеся неизвестными) во времена семёновского черновика. Впрочем, таких было не слишком-то много. Рецензия Виктора Екимовского (и отрывок из его «Автомонографии» второго розлива), к тому ещё маленький текст из книги Бориса Йоффе, кусочки интервью «Не современная не музыка»..., — кажется, что-то ещё, о чём сейчас (к счастью) позабыл упомянуть. «Семёнов как лицо» За давностию лет... Затем, осенью 2014 года (спустя десять лет после смерти Н.Ю.) случилась небольшая оказия: нижнюю половину настоящего эссе, предварительно обрубленную, окороченную и оскоплённую со всех сторон, я передал Н.О. по его просьбе, и он сделал на основе этой болванки (срамно сказать) ознакомительную статью в википедии → под формальным названием «Скрябин как лицо», пока ещё — сохранившуюся на старом месте. К сожалению, в этой странице не ни единой (по)личной ссылки на авторство Н.Ю.Семёнова. Но хотя бы текст в течение первых N-лет существования этой статьи оставался вполне корректным, основанным на тезисах моей и его статьи. Что немаловажно, учитывая нынешнее состояние дел... Как становится понятно, даже бегло проглядев настоящий текст, книга «Скрябин как лицо» имела достаточно шершавую и сучковатую судьбу. Внешнюю..., не внутреннюю, конечно. Говоря по существу вопроса, персональное вмешательство таких лиц (с позволения сказать) как В.Б.Назаров (напомню: главный редактор издевательств «Северо-Запад» и «Азбука»), а затем Ю.Б.Шелаев (бес’сменный директор издевательства «Лики России») — вполне могло привести к отрицательному результату. — Искомая книга так и осталась бы в шкафу с закрытыми рукописями и изданиями этого автора, постепенно переходя в категорию «Неизданного и сожжённого». К примеру, как случилось со вторым томом «Скрябин как лицо» — благодаря банальному неучастию того же Ю.Б.Шелаева в собственных словах. Однако Н.Ю.Семёнов, тогда заместитель главного редактора «Ликов России», (не будучи лично знакомым с автором книги и действуя практически в одиночку) определил иную историю трёх моих изданных книг: первой, второй и последней. Две последних, как видно, были изданы уже — после его смерти. И тем не менее, картина этой маленькой истории остаётся прежней. Один высокий инвалид, исходя исключительно из своих внутренних ценностей и действуя на их основании, — сумел преодолеть убийственное неучастие всего остального человеческого мира, состоящего из нескольких десятков издательств и их директоров (включая одного его «начальника»). Здесь, на этой странице я приношу ему свою малую благодарность. По крайней мере, в виде одного этого текста: прекрасный дуэт втроём, в четыре руки...:544 Вместе с тем, история издания первого тома романа «Скрябин как лицо» оказалась настолько извилиста и темна (в особенности внутри, под кожей событий), что это не могло не оставить своих причудливых отпечатков на её обложке..., листьях..., и в тексте. Последняя часть семёновского черновика была посвящена перечислению подобных «казусов» (не ляпсусов, нет), которые он накидывал по мере их постепенного проявления (или попадания в поле зрения). Как он сам говорил, для него они были драгоценными родимыми пятнами, одним — задающими загадку, а другим — дающими ключ к проникновению внутрь этой (очередной) «человеческой комедии», происходившей вокруг и под неизданной книгой. Подобно искажённому рисунку на редкой марке или случайному оттиску на золотой монете, эти несовпадения или странные промахи для него были тайными знаками, только увеличивавшими будущую ценность предмета. Но с другой стороны, он видел в них игрушки смысла, маленькие лабиринты, в которых можно было долго блуждать (запутывая всех по методу Ханона) или, напротив, быстро найти верное решение (открывающее ещё один путь к пониманию). Некоторые из этих казусов Н.Ю. я привожу ниже. В виде зёрен. Или с небольшими пояснениями. Но никогда — не опускаясь до окончательной версии. Насколько это вообще возможно. П ожалуй, второе, что привлекает взгляд опытного и внимательного библиофила, когда он берёт в руки этот весьма толстый артефакт книжного искусства — это масса несоответствий, словно бы продолжающих в печатной форме внутреннее содержание романа «Скрябин как лицо». И прежде всего, всякий архивист обращает внимание на самые элементарные сведения, простые и точные, содержащиеся на обложке, титульном листе и последней странице любой книги: имя автора, издательство, год издания, тираж... — Казалось бы, малозначительная техническая информация, говорящая о книге ничуть не больше, чем нумерация страниц или формат бумаги. И всё же, вещь системная и тотальная в своём несходстве с окружающим её миром, первая часть романа «Скрябин как лицо» не могла не оставить своих отпечатков даже на этих, казалось бы, мелких деталях... — И здесь во всём царит тот же странный, тщательно упорядоченный беспорядок несоответствий, который пронизывает и текст, и существо книги.  ► Пункт первый... Следуя по порядку, для начала привлекает внимание, конечно, — обложка издания (на языке переплётчиков не без чёрного остроумия называемая «крышкой»). В верхней четверти общего тиража книги мы видим фамилию автора — золотое тиснение по серому сплошными заглавными буквами: «ЮРИЙ ХАНОН» (чуть выше на этой странице можно видеть фотографию такой книги). Однако дальше, открыв титульный лист, где (как правило) с небольшими дополнениями повторяется информация с обложки, обнаруживает себя уже несколько иная версия написания: «ЮРИЙ ХАНИН». Казалось бы, сущая мелочь. Изменена всего одна буква. И тем не менее, подобные несовпадения встречаются очень редко..., если не представляют собой простейшую опечатку. Кстати сказать, именно этим «казусом» — словно финальным аккордом — завершается известная рецензия Александра Бурова, который снабжает её слоновой дозой иронии, а затем (словно бы действуя по рецепту автора книги) бросает неразрешённой...   ...Напоследок, закрывая книгу с чувством дорого́й ценой приобретённого опыта, вы натыкаетесь взглядом на то, что заметили ещё в самом начале, но чему просто не придали значения — на загадочную дважды повторенную опечатку на обложке — там автор книги значится как Юрий Ханон. «Эх!» — думаете вы, — «Это не вписывается в нашу концепцию...» — Но построение новой концепции вы без тени сомнения оставляете на археологов будущего... — Александр Буров, «О Скрябине, о маске и лице...»  (1999) — Вот именно! Дважды повторённая (опечатка)..., потому что на корешке книги значится то же самое, что на крышке. Но с другой стороны, что за странная настойчивость? Дважды повторить «опечатку», да ещё и крупными золотыми буквами, да ещё и на обложке книги, да ещё и «опечататься» не в чём-нибудь, как — в фамилии автора. Не слишком ли много странностей для одной мелкой детали (большого размера). К слову сказать, если в руки случайно попадут кожаные экземпляры из «элитного» тиража (их число близко к трём сотням), то в них этот казус с фамилией автора начнёт медленно дрейфовать, словно бы укрепляясь в своей ошибочности. В части экземпляров титульный лист повторяет «опечатку» с обложки (ЮРИЙ ХАНОН), но на обороте обнаруживает себя снова какой-то «Ханин». На некоторых образцах титульный лист становится ярко-красным — и дважды настаивает на версии фамилии с буквой «О». Короче говоря, в этом беспорядке — даже археологу разбираться не с руки. Особенно, если эта «опечатка» сделана не случайно и за ней скрывается очередная загадка: то ли маленький умысел, то ли какой-то скрытый сюжет из длинной (без царя в голове) и тягомотной истории издания книги «Скрябин как лицо».  ► Пункт второй... Чтобы рассмотреть его как следует, пока оставляем открытым титульный лист романа. Внизу, в причудливо оформленной рамке читаем отчётливо поставленный год издания: однозначно, он указан как 1995. Затем, не долго думая, переходим на последнюю страницу, где обычно значится техническая информация об издании. Там (мелкими буквами) читаем уже нечто другое: «книга подписана в печать 15.03.1996» и далее, там же, все прочие даты производственного процесса начинаются — исключительно с 1996 года. Значит, приходится сделать ещё один неутешительный вывод: в марте 1996 года этого фолианта (якобы «изданного» в 1995 году) ещё не существовало... Как минимум, книгу нужно было отпечатать, затем — переплести блоки (претолстые, между прочим), затем — ещё переплёт (а переплёт там богатый, вдобавок, составной, не часто такие издания попадаются в руки), склад, магазины... Короче, навряд ли книга могла попасть в «этакий переплёт» раньше осени 1996 года. Это в лучшем случае. Вероятно, дату издания придётся уточнять не в самой книге, а где-то неподалёку или вокруг неё. Начинаем поиски... Для начала — сайт издательства «Лики России», где имеется отдельная страничка, посвящённая «Скрябин как лицо». Но увы... Картина «творческого» беспорядка по части года издания и здесь никак не рассеивается, поскольку датой издания сызнова указан 1995 год — без малейших пояснений: что же тогда случилось с подписанием в печать годом позже? Дальше — больше, недоумение постепенно нарастает. Самые первые рецензии и упоминания о книге в прессе — и паче того, датированы не 1995 и не 1996 годом, как можно было бы ожидать, и даже не 1997. — Только спустя три года, в 1998 и 1999 годах, книжно-газетные критики обсуждают книгу — как только что вышедшую из стен (или застенков) искомого издательства. — Впрочем, какого же издательства? Как это ни странно, но в этом пункте начинается ещё одна игра в казусы несоответствия.  ► Пункт третий... Неспешно возвращаемся на прежний титульный лист (печально знакомый по прежним противуречиям). Как правило, вся информация об издательстве начинается — оттуда... Не ожидая никаких подвохов, в нижней части страницы (внутри красивой, почти траурной рамки оформления) мы видим вполне строгое и корректное сообщение, что означенная книга «Скрябин как лицо» произведена на свет неким Центром Средней Музыки, и более — никем. Правда, ни один государственный реестр не ответит вам на вопрос: что это за организация и где находится её юр. адрес. Как хочешь, так и понимай. Книгу в гордом одиночестве издал Центр Средней Музыки..., и более — никто. Соответственно, ни единого упоминания — ни о «Серево-Запа́де» или «Азбуке» (что в данном случае вполне логично), ни даже о «Ликах России». Такова фасадная (титульная или даже лицевая) версия..., если так можно выразиться. Однако прямо противоположная картина царит — позади, на последней странице книги, где размещена официальная информация об издании. Ни единого упоминания о «Центре Средней Музыки». Сплошные «Лики России» — без зазора и просвета.:680 По всей видимости, здесь отразилась некая ортогональная (или анти’фонная, как говорили в старину) информация..., особенно, если учесть — её дислокацию.  ► Пункт четвёртый... Переворачиваем титульный лист и смотрим на его оборот (или отворот, если такая постановка вопроса кому-то нравится больше). — Короткая надпись в незамкнутой изящной рамке гласит: ...а впрочем, нет. Пожалуй, на этом месте список курьёзов оборвётся (сугубо временно), чтобы продолжиться в каком-то другом месте..., или напротив, здесь же, но совсем в другое время... Потому что, если понимаете, даже стопроцентный немец не может позволить себе быть порядочным... до такой степени...

Ком’..ментарии Поль Гаварни (~1840-е) Ис’..сточники Ханóграф: Портал Лит’ература   (запрещённая) Ханóграф : Портал Бальмонт К.Д. «Светозвук в природе и световая симфония Скрябина». — М.: Российское музыкальное издательство, 1917 г. Ванечкина И.Л., Галеев Б.М. «Поэма Огня». — Казань: Издательство Казанского университета, 1981 г. Екимовский В.А.. «Автомонография» (издание второе). — М.: «Музиздат», 2008. — 480 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-904082-04-8 Гершензон М.О. (составитель) «Русские пропилеи». Том 6, раздел 2: «Публикация записей Александра Николаевича Скрябина». Материалы по истории русской мысли и литературы. — Москва, 1919 г. Прянишникова М.П., Томпакова О.М. «Летопись жизни и творчества А.Н.Скрябина». — М.: Музыка, 1985 г. Рудакова Е.Н. (составитель). Александр Николаевич Скрябин (альбом). — М.: Музыка, 1980 г. Сабанеев Л.Л. «Воспоминания о Скрябине». — М.: Муз. сектор Государственного издательства, 1925 г. Сабанеев Л.Л. «Скрябин» (два пере’издания). — М.-П., 1923 г. Юр.Ханон. «Лобзанья пантер и гиен» (эссе для ренегатов). — Москва: журнал «Огонёк» №50 за декабрь 1991 г. Юр.Ханон. «Александр Николаевич (январские тезисы)...» — Сан-Перебург: газета «Смена» от 7 января 1992 г. – стр.6 (и последняя) Юр.Ханон. «Моя маленькая ханинская скрябиниана». — Москва: журнал «Место Печати» №2 за 1992 г. Юр.Ханон. «Несколько маленьких грустных слов по поводу годовщины усов» — Сан-Перебург: газета «Смена» от 6 января 1993 г. – стр.7 Юр.Ханон, «Разговор с психиатром в присутствии увеличенного изображения Скрябина», — Москва: журнал «Место печати», №4 за 1993 г. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо». — СПб.: «Центр Средней Музыки» & «Лики России», 1995 г. — том 1. — 680 с. — 3000 экз. — ISBN 5-87417-026-Х Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (издание второе, до- и пере’работанное). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» 2009 г. — том 1. — 680 с. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть вторая), издание уничтоженное. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & те же Лики России, 2002 г. — 840 стр. Юр.Ханон «Чёрные Аллеи». — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013. Юр.Ханон «Три Инвалида». — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (двух...томная сказка в п’розе). — Сан-Перебур, «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через Трубачей» (или опыт сквозного пре...следования). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2019 г. Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Санкта-Перебурга: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. Юрий Ханон. «Не современная не музыка» (якобы интервью). — Мосва: журнал «Современная музыка», № 1 за 2011 г. Шлёцер Б.Ф. «А.Скрябинъ. Личность. Мистерия». — Берлинъ: «Грани», 1923 г. См. тако же Ханóграф : Портал Некогда — скрести — Скрябина‎  или кое-что о втором томе Лобзанья пантер и гиен (а затем — наоборот) Странное соседство...  (после всего) Александр Николаевич  ( январские тезисы, 1992 ) Несколько маленьких грустных слов — по поводу годовщины усов  ( январские тезисы, 1993 ) Карманная Мистерия  в пред’последнем смысле слова Беседа с психиатром в присутствии Скрябина Святослав Рихтер против Прометея Божественная поэма  (в божественном смысле слова) Ханóграф: Портал Толстая новинка  (очень старая)  якобы рецензия на книгу Скрябин как лицо  не якобы рецензия на книгу Анархист от — музыки Не-обя-за-тельное-Зло «Чёрные Аллеи» или книга-которой-не-было-и-не-будет «Ницше — contra — Ханон»‎ или книга-которая-ни-на-что-не-похожа Божественное растение ... дьявола Орден Слабости  (за заслуги перед отчеством) см. д’альше →  Все права сохранены. Авторы : Н.Ю.Семёнов & Юр.Ханон     Auteurs : Nik.Semуonov & Yuri Khanon  All rights reserved. * * * эту статью, вероятно, кто-нибудь когда-нибудь и может редактировать или исправлять, но только в крайнем случае. — Все желающие сделать замечания или дополнения, — могут зайти через соседнюю парадную... * * * публикуется впервые : текст, редактура и оформление — Юрий Хано́н. «  s t y l e d  &   d e s i g n e d   b y   A n n a  t’ H a r o n  »