Воспоминания задним числом, артефакты (Юр.Ханон) — различия между версиями

– И даже когда вы прочитаете эту книгу до конца, что <было бы> невероятно предположить,
  но в результате вы так и не поймёте, чтó она из себя представляет.^{:там же, стр.7}

Говоря между нами, это вообще старое доброе правило...
  Большинство человеческой жизни происходит задним числом..., и даже глубоко после всего.
    Разумеется, многим так значительно удобнее. Когда почти всё уже известно, пережито и закончено...
Нужно только вспомнить – или заглянуть в записную книжку, энциклопедию или даже чугунную скрижаль истории, в конце концов...
    Тогда можно встречаться, не открывая глаз, и разговаривать, плотно закрыв рот...^{:там же, стр.8}

То, что вы держите в руках – это вовсе не научная книга, как приятно было бы предположить...,
      и даже более того, эта книга самым глубочайшим образом ненаучная.
Если кто-то желает держать в руках первоисточник или волосатый научный аппарат небольшого размера – простите..., это не ко мне. <...> За таким товаром следует обращаться в соседний отдел, где давно ничего нет...^{:там же, стр.8}

— Однако... Мадам, Мадмуазель, Господа... Я рад приветствовать всех вас здесь, заранее, в этом времени, в настоящем времени..., в этом слишком странном времени. Наверное так..., и ничего особенно странного в этом времени нет. Странно — совсем другое. Можете даже и не стараться слушать то, что я вам здесь говорю..., или пытаюсь говорить. По правде признаться, мне совершенно нечего вам сказать... И прежде всего, именно с этого я и принуждён начать... свою, нашу, вашу, их книгу. И вы, только начиная свое мутное чтение, или заканчивая его, тоже должны это знать. Желательно, конечно — от меня, от первого лица. То есть, от меня лично..., узнать. И это — главное. Главное — из ничего..., из того, что мне следовало вам сообщить, пока не началось чтение..., и чтобы оно уже по возможности никогда не началось. Хотя и это главное, но далеко не единственное, как нетрудно убедиться, пролистав страницы дальше и возвращаясь затем обратно... Задним числом... Всегда возвращаясь обратно...^{:там же, стр.8}

— Что есть жизнь, — вот ещё один милый вопрос для любителей..., любителей выпучить глаза перед некоей, возможно более тупой книгой. Но должен предупредить прежде всего: меня абсолютно не интересует, чтó вы ответите. Это ваше личное дело, от начала и до конца. Однако, на первый взгляд совершенный в своём идиотстве вопрос «что есть жизнь» — он имеет самое прямое отношение к любым «Воспоминаниям», тем более таким, которые задним числом. Пока вы их ещё читаете, или держите в руках... Я слишком часто слышу странный вопрос..., если эта книга написана в жанре мемуаров..., или сборника писем и статей..., то каким же образом она смеет не быть документальной? Отвечаю: конечно, нет — не смеет. И не может... Да так оно и есть. Считайте, если вам нравится, что жизнь является первоисточником..., хотя само по себе это более чем странно. Она, у которой нет ничего своего, ровным счётом... Тем не менее, мы продолжаем делать вид. И часто — весьма успешно. Потому что — очень уж хочется, чтобы было, хотя бы совсем немножко...^{:там же, стр.9}

— Только тот, кто бесконечно любит Сати или меня, что по существу — одно и то же, — может и должен читать эту книгу, (задним числом, разумеется). В противном случае, это чтение придётся оставить, очень скоро оставить..., и надолго, желательно даже — навсегда или, по крайней мере, до окончания. Но в любом случае, имейте в виду: вы потеряете среди этих толстых страниц время, и возможно, даже всё, что у вас оставалось, до самого последнего франка. Я понимаю, что мне навряд ли сейчас удалось кого-то испугать этим предупреждением. Но это и не было моей непременной целью. В конце концов, любая жизнь — что же это есть такое, как не чистая потеря..., потеря времени, хотелось бы сказать. Однако я не желал бы каким-то образом участвовать в этом популярном процессе. Именно поэтому я предупреждаю — она, эта книга не нужна прежде всего вам, милый человек. Отложите её в сторону — и просто имейте в качестве недвижимости..., только если очень хочется. Проще говоря, держитесь в стороне. А я сейчас постараюсь показать точно, где она находится...^{:там же, стр.10}

Гений — это всегда Центр, а кроме того — ещё и середина мира. Только одно это весьма сильно отличает его от прочих людей..., что сомнительно, если даже и в точности наоборот... Однако, мы не будем теперь спорить..., или вступать в непродуктивные обсуждения, скажем просто и веско: да, это так... Короля играет окружение.^[6]:679 Гения — играет мир, именно этот конкретный мир. Возможно, от нечего делать. Даже — вероятнее всего. Именно он, этот мир называет его по имени, таращится во все глаза, гонится изо всех сил, приставляет лесенку и даже пытается на него взобраться..., встать на спину, уцепиться за шею или укусить за ухо... В общем, сделать из него свой пьедестал, чтобы казаться самому себе повыше, хотя бы немного. В целом, это и есть вообще всё, что мир может. Бедняга..., у него всегда были довольно ограниченные способности...^{:там же, стр.11}

— Но всё-таки я надеюсь, что не открываю никакой Америки... Люди, как правило, обыкновенны..., или удручающе обыкновенны. Даже более того, они банальны, часто даже в агрессивной форме. И ради того, чтобы просто получить это сомнительное право — находиться среди них, необходимо ещё и сдать экзамен, доказать свою «нормальность», иначе могут возникнуть проблемы, иногда очень серьёзные. Всякий «другой» или непохожий — непременно должен приложить усилие к самому себе, чтобы заслужить это почётное разрешение — жить среди них. Однако, ничего нельзя перепутать... Далеко не любое усилие годится, разумеется — оно может быть как «туда», усилие, так и «обратно». Нужно постараться прижать уши, как можно плотнее пригнуться и тогда сделаться — похожим... Именно таким путём идёт большинство...^{:там же, стр.12}

— И в последний раз я призываю попусту не произносить слова..., так называемые слова. Их довольно много. Ложь..., правда..., вымысел. И все они относятся к области ежедневного оглупления..., или малого таза. Точнее говоря, они находятся сразу в двух этих областях, как и все явления гормонального порядка. Ибо — что я сам скажу «правда-правда», то правда и есть. У неё нет и не может быть собственной силы..., и она способна держаться только на силе воли, её создавшей. И только поэтому я продолжаю произносить короткие слова, преодолевая своё собственное недоумение. Да..., абсолютной правдой может являться только Внутренняя жизнь, тем более такая причудливая и экстремальная, какой жил Сати...^{:там же, стр.13}

...Все правоверные католики из клана Сати с каждым годом шипели всё громче, и отец-Альфред, чтобы не начинать перед блестяще проваленной франко-прусской войной ещё и онфлёрско-пуническую, потихоньку собрал все свои немудрёные вещички и вывёз маленькую семью – прямиком в Париж..., в этот слишком грязный, вонючий и до ужаса нездоровый город. Там и родилась моя последняя сестрица Диана. Именно так – последняя, очень точное слово. О ней – разговор будет особый, хотя и весьма короткий. Да. Появившись на свет в конце 1871 года, она оказалась куда решительнее и умнее не только меня, но и всех моих прочих, тогда уже многочисленных родственников. Почти не задерживаясь на этом негостеприимном свете, она довольно быстрым и решительным (слишком необычным для младенца) шагом вышла вон и прикрыла дверь, заодно прихватив с собой ещё и мою мать. Я даже не успел с ними толком попрощаться. Она умерла 8 октября 1872 года..., это была вторая дата моего рождения на этот свет, этот злой, неприветливый свет. Грязный Париж..., он убил мою мать, но не добил меня. Мы все тогда болели, очень болели..., но больше никто из нас не смог поступить так верно и точно, как сестрица-Диана...^{:там же, стр.21}

Учиться у других людей..., как мне почти сразу дали понять, это занятие среднее между скукой и бес’смыслицей...^{:там же, стр.23}

Рассказывая о самом себе, я вполне могу и немного помолчать. Да-да, мне это совсем не трудно... Так будет и гораздо точнее, и остроумнее..., и я бы даже сказал, что вы получите в молчаливой форме — буквально исчерпывающую информацию о предмете, не представляющем никакого интереса. Добрый вечер...^{:там же, стр.26}

По замыслу Творца..., я, видимо, должен был, посещая это заведение, повторить судьбу мамзели Барнетш, безвременно засохшей под крышкой рояля. Как раз с этой целью очень скоро начались мои более чем вялые занятия по сольфеджио и «элементарному фортепьяно». Название этого большого инструмента (в высшей степени странного и экзотического) меня интригует до сих пор. Будь у меня чуть больше времени в запасе, я непременно написал бы для него нечто специальное, например, концерт для элементарного фортепьяно с элементарным оркестром. Одна только беда, до сих пор мне никто так ни разу и не показал, как оно выглядит и чем отличается от фортепиано обыкновенного. Да... Если судить по результатам учёбы, я числился «вольным слушателем» абсолютно зря и, видимо, так ничего мало-мальски вольного и не услышал...^{:там же, стр.27}

— Из какой, в сущности, шелухи люди с видимым удовольствием составляют свою драгоценную жизнь! Они меняют часы на ботинки, дни на шляпы, а месяцы и годы — на деревянные коробочки под свой рост. Хотелось бы когда-нибудь взглянуть — как бы они смогли обойтись без этого мусора. В один прекрасный день нам объявят, что (начиная) со следующей недели понедельник станет вторником, а вторник теперь следуем считать четвергом. И объяснят это экономией электричества, денег..., или времени, на худой конец. Какое милое средство — объявить завтрашний рассвет часом позже, пока не проснулся премьер-министр и не начал чистить зубы новогодней свечкой!..^{:там же, стр.43}

— Когда я встретил Дебюсси, от него пахло дорогим коньяком, Вагнером и русскими, вроде Римского (совершенно под стать его премии) и Мю-юсорского, слишком неудобная фамилия для произношения. Он только недавно вернулся из этой страны и даже привёз оттуда парочку этих серых медведей — для своего личного употребления...^{:там же, стр.61}

Зачем нужен большой оркестр, когда певец появляется на сцене? Посмотрите хорошенько, кривляются ли деревья в лесу, когда вы туда приходите? Так же и музыка, она только должна создавать атмосферу, прозрачную, как вечерний воздух в саду, где сидят и разговаривают вполголоса, совсем близко..., губами к ушам... И тогда не нужно никаких куплетов, никаких лейтмотивов — только тихое настроение и тихий воздух, как на картинах Моне или Пюви де Шаванна. Именно так я сам писал в это время музыку для пьес Пеладана...^{:там же, стр.61}

Или музыка — или чувства. Вот какой казус! — оказалось, что они находятся примерно в одном месте. Женщина, когда она важнее, чем просто предмет меблировки — отнимает много больше, чем возможно отдать. Я не способен вынести и то, и другое. Только нечто одно, да и то — на пределе возможного!..^{:там же, стр.76}

Таким образом, слово за словом, разговаривая о себе, я не спеша дохожу до ближайшего угла дома, поворачиваю за него и вот — вы больше меня не видите... Затем ещё несколько мгновений, тише, тише — и, наконец, даже звук моих шагов исчезает между грязных каменных стен города... Здесь и сейчас, вчера и сегодня — меня нет, и завтра тоже не будет — таким образом, и всё то, что я сказал, больше не имеет никакого значения. Я справедливо полагаю, что здесь ровным счётом нечего обсуждать, дамы и господа. Или — по отдельности..., что во всех случаях значительно более предпочтительно. Или дамы, или господа... Но, так или иначе — прощайте...^{:там же, стр.79}

При первой же встрече с миром людей я оказался невинен (или невиновен), до такой степени, что приближался к состоянию выставочного экспоната из национального музея невинностей. Я хорошо знал, чтó именно мне следует делать в своей жизни..., но мне даже и в голову не приходило, каким образом это следует делать, чтобы быть принятым за своего, или хотя бы быть оценённым. При написании маленькой музыкальной пьески редко приходит в голову, что тебя могут принять за идиота или обвинить в подготовке убийства. Однако со мной случалось и такое...^{:там же, стр.80}

Осенью 1893 я принялся понемногу сочинять «Мессу Бедняков» для богослужений своей собственной церкви. Однако, это со всех сторон превосходное произведение никогда не было закончено. Во всяком случае, так обыкновенно принято считать. Хотя это и чистейшая неправда, но — возражать не стану. Закончено..., не закончено..., разве это так важно? Всё равно главный вопрос состоит совсем в другом. На самом деле месса была особенным образом задумана и построена: то есть, имея какое-то начало, она не заканчивалась. Вот в чём фокус. Даже забавно сказать... Публика (или прихожане) собирались в церкви..., затем выходили бедные исполнители, короче говоря, на первый взгляд всё выглядело обыкновенно. В некий определённый момент Месса бедняков начиналась..., как нормальное музыкальное произведение. Вступал оргáн, потом хор и оркестр, но постепенно, часть за частью, всё это хозяйство понемногу приходило в полную непригодность..., или бедность. И именно так её следовало исполнять..., я уже несколько раз пытался объяснить на пальцах этот милый способ, который мне и теперь кажется необыкновенным, почти волшебным... Я даже и название для него придумал, точное и без особых затей — «открытое исполнение»... Некое произведение начинают играть как положено, в полном виде, с двумя хорами, органом и оркестром, но потом с каждой новой частью мессы всё усыхает, чахнет и разваливается на глазах... В итоге, вместо какого-нибудь добропорядочного окончания, это сочинение просто сходит на «нет», разлаживается и разваливается точно так же, как у меня это написано в нотах. Всё хуже становится почерк, всё грязнее листы, всё меньше нот и всё больше прóпусков. Вместо обычного финала с грохотом литавр и каким-нибудь благонадёжным до-мажорным аккордом, музыка потихоньку закисает, расстраивается и мало-помалу уходит в землю. В конце концов, «Месса бедняков» должна просто разойтись в стороны, раствориться в повседневной жизни и исчезнуть..., она как бы выходит вон из ветшающей на глазах церкви и сливается с уличным шумом города... Впрочем, пустое..., сколько раз я ни пытался это объяснить, но — ни один музыкант так ничего и не понял из моих слов...^{:там же, стр.83}

Воспоминания потерявшего память состоят сплошь ‎— из изъянов. Не так ли? Поэтому любая амнезия — не иначе, как божий дар. Я с ‎нетерпением жду того прекрасного момента, когда в моей памяти вовсе не останется ‎ничего из бывшего хлама, и останется только настоящее, подлинное и вечное. И это ‎уже не будет причинять мне страданий...^{:там же, стр.266}

— херр Стравинский имел значительный успех со своей (и немного моей) птицей и фейерверком.^{[комм. 4]} И вообще он был мне симпатичен. Молодой, лысый, приятного роста, да ещё и с лёгким расстройством желудка — да ведь это почти полный комплект для дружеского расположения!..^{:там же, стр.279}

Я в своё время даже предлагал генералу Фошу организовать отдельную инфантильную композиторскую роту, — в пехоте, разумеется, (на что они ещё годятся!) и пускать её в атаку одновременно с обычными войсками — контрапунктом или в подголоске...^:стр.320

  ...этот Ленин мне очень нравился, честно сказать. Такой неказистый, лысый, маленького росточка, усики, бородка, короче, вполне нормальный человеческий уродец, в самом деле. Потрясающий пример для всех желающих, неизвестно чего... Да. Я впервые почувствовал и даже увидел, что «наши», и лысые, действительно способны приходить к власти...^:стр.431

...Однако он, этот Стравинский, при всём уважении — не мог не вызывать у меня улыбки, пускай даже совсем небольшой... и глубоко спрятанной... Да, он был велик, несомненно... Он был хорош, абсолютно... Ни с чем не спорю. Молодой, компактный, мускулистый, лысый, гениальный... Ездил на велосипеде... Да. Великий композитор, в конце концов... Но, как раз в том-то и всё дело...
Он был только музыкант, большой музыкант, всего лишь музыкант, великий творец звуков — но не более того... Одним этим исчерпывалось — всё..., пардон, вся его исполинская начинка: содержимое содержание. Вот истинный человек клана, делающий своё дело среди прочих людей. Бесподобный — среди себе подобных...^:стр.535

— Во все времена людей раздражал, и будет раздражать всякий «чужой» — здесь нет ничего личного, это фундаментальное свойство животной природы. Человек соседнего племени, «немец», гомонящий на непонятном языке, отшельник или чудак, не желающий с ними брататься..., или безумец, слишком не похожий на остальных: разницы почти нет. Стая всегда будет лаять и неистово нападать на всякого, кто в стороне, — пожалуй, только с разной степенью громкости или злобы. Именно этот хриплый усталый лай вместо слов я слышу всякий раз, когда профессионал тщится что-то высказать о вечно чужом для него уроде среди своих, досадном отщепенце Сати. Да. Так было. Эрик-Альфред-Лесли. Именно этот лай или разговор сквозь зубы постоянно преследовал меня, пока я не ушёл отовсюду, где только мог повстречать профессионала или человека клана. Всякий, не похожий ни на одного из них, принуждён либо вечно вести тупую и бесполезную войну с целой тучей налетающих назойливых насекомых, либо, в конце концов, приспособиться и прикинуться одним из них, своим... И то, и другое слишком явно не стоит труда. При такой жизни цели ничтожны, а затраты громадны. Когда главным является внутренняя работа и результат, недопустимо тратить самого себя на такой мусор, суету и глупость. Тем более, что попытка приспособиться или договориться всё равно ни к чему не приводит, если что-нибудь есть, внутри. В любом случае после всего останешься чужим, как и был. Красная тряпка — для быка, мочалка — для козла, а Сати — для историка или теоретика музыки. Очень просто...^:стр.643

— Но есть и нечто другое, ничуть не лучше прежнего. Сегодня существует немалое число людей, которые кормятся за счёт моды пресыщенной публики на Сати, его особость и непохожесть. Чаще всего это исполнители и музейные тараканы. В громадной степени они все — точно такие же люди нормы и клана, по своей природе глубоко враждебные Сати. Окажись рядом с ним при жизни — они неизбежно заняли бы почётные места в ряду его «верных врагов» или вежливых недоброжелателей. Но и сегодня эти люди умудряются скрыто воевать с ним от лица всего нормального кланового человечества, хотя и обедают... за его счёт. Правда, способы войны у них ограничены. Это неприятие, равнодушие и ложь. Всё, что они умеют: не замечать, не понимать, не помогать, ставить препятствия, толкаться, отодвигать в сторону и замалчивать. Будучи хотя бы немного Эриком, нетрудно увидеть или испытать все их обыкновенные методы на своей шкуре, в любое время и на любом расстоянии. Так было. Во время жизни Сати именно такое столкновение с миром искусства всякий раз приводило к одному и тому же результату. После всего он говорил: я удаляюсь — и отходил в сторону. При моей жизни это привело к тому, что я сказал один раз: «я удаляюсь, считайте, что меня нет» — и в самом деле ушёл прочь. Сегодня и вчера... они имели прекрасную возможность бороться со мной, ругаться, врать, запрещать и не замечать точно так же, как они это делали сто и тысячу лет назад, Эрик-Альфред-Лесли. «Параллельный перенос» — кажется, так называется эта несложная техника рук...^{:стр.643-644}

«Ибо написано в «Книге пути»: ^{[комм. 5]} тридцать спиц образуют колесо повозки, но только пустота между ними делает движение возможным. Лепят кувшин из глины, но используют всегда пустоту кувшина..., пробивают двери и окна, но только их пустота даёт комнате жизнь и свет. И так во всём, ибо то, что существует — есть достижение и польза, но только то, что не существует — даёт возможность и пользы, и достижения. Музыка Сати — музыка полезная для всех, кто её не может найти здесь. Она лишена поверхности, в ней насквозь видны мысли»...^:стр.644

— Бо́льшая часть этой книги написана языком страдания и боли... И если сам Эрик не владел этим языком, но зато страдание владело им — полностью. Прошу прощения. Мне пришлось взять на себя эту в высшей степени глупую и даже позорную роль. И я постарался (за него) сказать всё то, что он переживал и понимал, но почти никогда не мог выразить..., как цепной пёс, не владеющий иным языком, кроме ярой шутки. Пожалуй, это и была главная причина его пожизненной боли и, в конце концов, смерти»...^:стр.645

— Если существует хотя бы малейшая возможность выбора, во всех случаях жизни люди предпочитают потреблять. Причём, это слово нужно понимать так широко, как вы сможете раздвинуть свою голову. И в первую очередь следует произнести слово «лень» и удовольствие, что на их языке чаще всего — одно и то же. Ещё есть «инерция», «неучастие» или «наблюдение», что тоже неплохо. Возможность ничего не делать, не напрягаться, не совершать над собой усилий — всё это приносит сначала удовольствие, а затем желание повторять. Вода стремится принять форму шара, а животные — форму отдыха. Во всех случаях они склонны потреблять — и как можно больше: еду, питьё, комфорт, территорию, вещи, ценности и женщин. Всё это разные формы одного и того же удовольствия экспансии. В конце списка всегда будут зрелища и развлечения, как средства борьбы с главным следствием потребления — скукой..., или пустотой...^{:там же, стр.646}

— Ну хорошо, пускай всё так. Но ведь мы не собираемся ничего менять... Разумеется. Тем более, что я говорил о себе, только о себе, а не о вашей матери или дочке. Понимаю, что это плохо. Это не производит слишком большого впечатления. Но посмотрите тогда, что вы делаете со своей собственной жизнью. И можете не оглядываться на меня. Я давно отвернулся..., чтобы вам не мешать. Посмотрите сами, спокойно, вдумчиво, а я даже не стану вмешиваться. Меня это давно не интересует. Взгляните на обычную картинку человеческой жизни просто и не вспоминая, что есть на свете какой-то «Сати» или «Ханон», после всего. То, что вы делаете общими усилиями из своей жизни — вы называете это очень разными словами, на первый взгляд. Политика, государство, повседневность, экономика, потребление — но никогда не пустота. Хотя на деле это всегда она, агрессивная, липкая и суетливая пустота. Если приглядеться к собственному изображению на фоне земли, то вам по существу ровным счётом нечего делать на этом свете... — Да... Вы просто проживаете свой срок, раз уж так получилось, и чья-то мама выплюнула вас в этот неуютный (или приятный) мир... В это время и на этом месте. Иногда его немного меняя, совсем немного. Но, попросту проживая свою инерцию рождения, вы сами и создаёте эту вязкую среду своей собственной пустоты и конкуренции, которую приходится преодолевать всем: и вам, и вашим близким, и вашим неблизким, и даже тем, кто совершенно не участвовал в её создании. Проще говоря, барахтаться в дерьме. А вот это уже совсем некрасиво...^{:там же, стр.648}

Считаю себя до́лжным на всякий случай вписать сюда следующую (за предыдущей) информацию, незаслуженно забытую. — Точка. — Вот уже почти год, как закончена книга-прецедент: «Скрябин как лицо», Первая часть. А между тем, в главе моей пребывают совершенно готовыми и вторая часть той же повести из внутреннего мира и ещё одна особая и совершенно отдельная книга, срок жизни которой уже больше года. И название её сегодня выглядит так:
      « Эрик Сати. Воспоминания задним числом ».
Однако..., вот непременное условие: в ближайшие десять лет (10) я не должен приниматься за эту книгу. Надеюсь, что у меня хватит выдержки и воли исполнить все свои решения. — «Amen», папа.^[19]:119

Начерно закончил (вчера) работать «Ошибочные песни» (на тексты их Библии). <...> Немного поработал над книгой, которая Эр.Сати «Воспоминания задним числом». Мило, но слишком трудно и жёстко. Работа подготовительная (целая куча). Браться за неё всерьёз ближайшие десять лет не намерен. Это — совсем не то же, что «скрябинское лицо». Об издательстве я уже совсем молчу, а то изжога замучит от их подлости и тупости. Врут не просыхая. И не извиняются. Противно воскрешать из памяти эти родные русские лица, лики России... «Лучше камнем быть...»^{:там же, стр.161}

Прочитайте написанное... Немного отдохните... Прочитайте ещё раз... Встаньте, сделайте несколько шагов и возвращайтесь обратно... Не спеша прочитайте ещё раз... Подумайте о чём-нибудь постороннем... И перечитайте снова... Не торопитесь сделать какие-то выводы... Прочтите ещё раз... Если вы решили, что уже всё поняли — ошибка неизбежна... Перечитайте заново... Теперь хорошо видно, что выводы невозможны или смехотворны... Прочтите ещё раз... Но не думайте, что это вам чем-то реально поможет... Попробуйте перечитать ещё раз, поперёк текста... Отдохните, если очень хочется — можете съездить на курорт или сходить в человеческий театр... Возвращайтесь и читайте снова как впервые... Не старайтесь понять что-нибудь конкретное... Прочитайте ещё и ещё раз... Да..., я очень вам сочувствую... Однако, только после шестнадцатого прочтения может начать появляться тень... первого бледного понимания. — Впрочем, неверного, как хотелось бы думать.^[20]:30

В последнее время стало заметно труднее писать ещё и Мусорную Книгу. А всё потому, что она не одна. Теперь пишу сразу три книги... не считая мусорной жизни, конечно, которая вокруг них. <...> Целых четыре книги из одной замученной коробочки. И ещё — малая пуническая хроническая война мелких подлецов вокруг Оранжереи..., и ещё тысяча растений, очень больших, в отличие от всего прочего, и невероятно грязный город, и крайне подлая страна; и посреди неё — тот, о котором ещё битых два десятка лет или хорошо, или никак... <...> — Должен ли я продолжать этот список, достойный его пре...красной сковородки?..^[21]:14

    * Эрик Сати, Юрий Ханон «Воспоминания задним числом».
    * Фридрих Нитче, Юрий Ханон. «Один contra Другой».
    * Чжан Бин Линь, Юрий Ханон. «Диалоги с неизвестным».
Кратким списком, это работа только на год вперёд... — И как я должен это пони...мать?..^{:там же, стр.22}

Цирк. Большой цирк, в котором выступают старухи, одни старухи.
  Тощие и жирные, сморщенные и одутловатые, вялые и бодрые,
    с клюкой и в инвалидном кресле... Но зато внизу, в гардеробе,
      пальто и штаны у публики принимают молодые девушки в одних... трусах...^:стр.23

Ровно семь лет как ради Мечты отдельного мира (Оранжерея) я претерпеваю кошмар.
Худший чем жизнь. Однако (что куда хуже), и тот обычный кошмар,
который называется жизнь — мне тоже приходится претерпевать в
обычном масштабе. Что мы имеем в итоге, кроме двух кошмаров?
        — Только воспоминания... Воспоминания задним числом...^:стр.24

Эрик Сати. Юрий Ханон. «Воспоминания задним числом».
Классический пример Совместной работы.
Договорить несказанное, дописать недописанное, показать стёртое.
Слышу упрёк осла: «легко работать с тем, кто не может возразить».
Не так. Совсем не так. Во-первых, работать вообще не легко.
Во-вторых, Он (очень даже) может ответить. И отвечает, всякий день отвечает.
И главное: сколько живу на этом свете, до сих пор не встретил ни одного
ныне живущего человека, который в самом деле мог бы ответить и отвечал бы...
за свои слова, поступки и намерения.
Последнее обстоятельство особенно наглядно, поскольку только из-за него я здесь и сейчас. Равно как и наоборот...^:стр.26

Каждый день работаю. Одновременно сражаюсь с человеческими подонками.
Медленно, шаг за шагом прорываюсь вместе со своей оранжереей, отдельной
от всего их ублюдочного мира. Тяжело. Очень тяжело. Слово «тяжело» ничего не значит.
За эти семь лет я потерял двадцать жизней обычного человека. Но вот что важно:
«Воспоминания задним числом» постепенно получаются. Вырастают. Проявляются из ничего.
Шаг за шагом. По большому Счёту. Без скидок на войну с клопами.
Вещь крайне сложная, подсознательная и — беспрецедентная. Или напротив, прецедентная.
Так ещё не поступал Никто..., никто из них. Навряд ли я буду понят.
В результате (как и всё, что делаю) — эта вещь с большой буквы и без адреса,
без времени и без места..., потому что всё это, вместе взятое, исчерпывается
одним миром, который и есть один я. — И ещё, отчасти, Эрик Сати..., задним числом.
   Он, который, к счастью, уже отдыхает..., после всего...^:стр.28

Какой-то странный срок: «Скрябин как лицо» я писал три месяца.
Теперь «Воспоминания задним числом» — работаю уже два с половиной,
а до завершения осталось немногим больше недели... Судя по всему,
я просто не в состоянии работать над чем-нибудь дольше четверти года... и всей остальной жизни...^:стр.36

Читая письма великих, известных или просто глупых людей, иной раз как-то особенно
становится приятно смотреть на великих, известных или ничтожных современников,
собак или соседей, которые путаются под ногами, гадят на коврик или пускают пыль в глаза...
Не бывает «мелких поэтов», они все в точности таковы, как их читатели... Ведь не зря же
в своё время велiкий Некрасов сочинил такие слова про своего (ничтожного) современника: «Ах, молодчина, Тургенев! Бедолага..., мыкался, тыкался, тыкался, да вот наконец и повезло — попал елдой прямо в Виордо!..» ... ... ... — И правда, редко когда бывает точнее. — Браво, молодчина, дядя Коля...^:стр.42

Здесь, всего одной строкою выше находится скромный АРТЕФАКТ всего того, что мне приходится делать последние две недели рукою Сати — и своей собственной. Честно говоря, если бы я не взялся за графику и внутренние рисунки — макет книги уже давно был бы готов. Однако..., нет предела Совершóнству. Закончив книжную графику и примерную вёрстку глав.., я взялся за рисунки Сати — своей собственной рукой..., ради Тотальности законченного результата..., как всегда. <...> ^:стр.43

Почти сразу, ещё даже не закончив толком чистового макета книги (всё-таки, это была моя первая работа как макетиста), схватился за её реальное существование. — «Воспоминания задним числом» как вещь, фетиш, беспримерный пример своего рода. Законченные и завершённые на несколько лет раньше своей жалкой & запоздалой публикации, эти книги, почти никому не известные, тем не менее, существовали внутри какого-то отдельного закрытого мира — в кожаном переплёте и почти герметичном тираже с первых дней 2009 года. — Все значимые отзывы на книгу, которые удалось наскрести ниже, пришли именно оттуда. — Из протянутой руки, из подаренных предварительных экземпляров...

    Дорогой Юрий, ^{[комм. 9]}
Много, слишком много мыслей Вы во мне возбудили своей книгой. Поначалу я реагировал постранично, вступал в диалог или контр-диалог, с ES и, естественно с курсивным ЮХ. Но, прочитав книгу до конца внимательно (а по-другому нельзя), влез в ваши шкуры и почувствовал определённый негатив (конечно, для себя, любимого). Чтобы объяснить это ощущение, понадобится, наверно, оборотная книга с большим количеством страниц, но сейчас (может, после всего?) ограничусь малым. Думаю, получится «Сумбур вместо музыки», не без эмоциональных оценок, но и не как медицинский факт. <...>
  Ну и хрен с ней, с музыкой-то <так решил Ханон>, она ж — только средство. Займусь другим. И занялся. И сделал книгу «Скрябин как лицо». Над которой витает эпиграф Гессе: «Только для сумасшедших». В литературе, а тем более в музыковедении, уже давно ничего толком не придумывалось. А вот поди ж ты, нашёлся некто Ханон, взял да и написал про Скрябина, да так, что и не знаешь, на какую полку положить сей труд – подобного слыхом не слыхивали и видом не видывали... Поставил, шельмец, в тупик: био — не био, то ли один, то ли двое, то ли XIX век, то ли XX и много других «то ли». Прошло времечко, и пришла идея другой книги. Про Сати. Тут вообще всё завязано морским узлом. Это ж надо такое придумать – двуавторство! Вот это ход! Нашёл себе подобного! Единичная идея. Браво-во! Значит, в словописании найти что-то можно, а в музыкописании (это мой вопрос) – нет? Что, музыка не заслужила дальнейших попыток поисков? <...>
  ...В своё время я спокойно проглатывал суждения умных критиков, которые меня ничуть не терзали:
    Baletto — «Композитор хотел, наверно, просто зло подшутить над публикой» (Сов. Музыка);
    Мандала — «Очередное недоумение вызвало новое сочинение Екимовского» (Культура);
    Бранденбургский концерт — «Только не ошибся ли автор в этой достойной внимания бессмыслице?» (Musik Texte).
Сегодня – Я сам себе критик. Безжалостный и терзающий. Каждое новое сочинение приносит мне (лично мне) всё больше боли, чем удовлетворения. И я близок последовать за Россини, Айвзом, Сибелиусом... И свою лепту в этот процесс вносит и Ваша последняя книга: если «Скрябин» невероятно взбудоражил и вдохновлял, то «Сати», к сожалению — наоборот.
  Не подумайте только, что я хочу бросить какую-то тень на Вашу исключительную работу. Знакомо ли Вам ощущение белой зависти? Для меня это показатель наивысшей оценки и признания сочинения (проекта, акции и т.п.) — Так вот, дорогой коллега, я бы хотел быть автором Вашей книги. Это из разряда моих идей... ^[23]

Читаю книгу <«Воспоминания задним числом»> с погружением и удовольствием. Аллюзии, однако, возникают — с Лоренсом Стерном.^{[комм. 10]} Что вновь подтверждает мой давний вывод: ЮХ (и разнообразное его творчество), как и всё НАСТОЯЩЕЕ, существует вне времени (или вбирает его целиком, всеми тысячелетиями). Время, впрочем, понятие довольно подозрительное (условное?..) При таковой теории набирается-таки некоторое число нормальных людей (так, немного.) <...>
О рисунках (ваших совместных) — странно, что не говорила... Смотрела каждый с чрезвычайным вниманием и всякий раз поражалась мастерству. (Сейчас, например, не смотрю, а всё равно поражаюсь). Такой дар — редкость. Анализа (искусство-ведческого) делать не буду, полагая это занятие бессмысленным. (лс)

  Милейший Павел.
Год назад я закончил уникальную по форме и начинке книгу (более 600 страниц),
несомненно, формальный прецедент в истории как музыки, так и литературы (о музыке).
Это — первая книга Эрика Сати и, одновременно, об Эрике Сати на русском языке.
Она называется «Воспоминания задним числом», как и всё на свете.
Сегодня я даю Вам редкую возможность отказаться от издания этого прецедента,
в том случае, конечно, если Вы не пожелаете стать его участником.^[25]
С поклоном, Юр.Ханон.

  Уважаемый Юрий.
Вы обладаете очевидным даром убеждения.
Не имея сил не использовать редкую возможность, я отказываюсь.
  -- С почтением, гл. редактор из-ва <«Лимбус-пресс»> ^{[комм. 11]}

Милейший Сергей. Прошу прощения, сегодня я обращаюсь к Вам, не будучи пре(д)ставленным по всей форме. Моё имя Юрий Ханон, мы с Вами почти сверстники, я — лауреат Европейского Оскара (если это слово может иметь какой-то смысл). Почти двадцать лет назад ради неуклонной работы в одиночестве я отказался от известности, карьеры, контрактов и жёстко поставил себя за грань артистической публичной жизни. Четыре года назад мой единственный издатель умер. В итоге, сегодня у меня не осталось необходимых знакомств и контактов <...> Вот почему я обращаюсь к Вам за советом или помощью как к издателю. В прошлом году я написал огромную и живую книгу (условно говоря, из истории французского искусства). Это прецедент, не имеющий аналогов ни по материалу, ни по жанру, ни конструкции — ни на русском, ни на каком-либо другом языке. Это яркая, эксцентричная и высокая литература, но одновременно она написана кровью, как всё настоящее... К слову сказать, это далеко не первая моя работа. Зная Вас, как живого человека, прошу об участии или хотя бы совете. Буду благодарен за любой ответ, хотя уже не раз принимал и молчание. С поклоном, Юрий Ханон.

Премьера Третьей симфонии состоялась 23 февраля. Свободных мест в зале не было вовсе, и даже мне, чтобы достать приличный билет, пришлось употребить, кажется, все оставшиеся в моём арсенале средства. Наконец, со вздохом облегчения я занял резонное место и в ожидании начала “Божественного праздника” уныло уставился на сцену. Вокруг меня, в дворянском партере, впрочем, как и всегда, наблюдались вечные будни искусства. И хотя Скрябина теперь ни в креслах, ни даже в целой России не было в наличии, (он и сам-то чуть не задним числом узнал о своём эпохальном концерте) но “зато” в зале присутствовало достаточное число паломников – от всех музыкальных партий и сословий...^[1]:537

    Дорогой Юра,
только сейчас выбираюсь из-под обломков этого лета.
Помнится, говорила, что до середины июля буду погребена
под ворохом экзаменационной суеты. А оказалось - почти
до середины августа. Вот и получилось, что и я тоже
следую "лучшим правилам дурного тона" - объявляюсь позже договоренного.
Знаю, что Вы этого не выносите, я и сама это ненавижу,
но уж совсем противно звонить или писать в то время,
когда жизнь раздергана на "дела" и "обязательства"
и, разговаривая, держишь в уме чушь.
  Юра, в это действительно жуткое время я брала подаренную ^{[комм. 13]}
  мне книгу и листала ее, и читала выборочно, как прежде
  говорили - гутируя. Вряд ли найду слова, чтобы сказать,
  как глубоко я благодарна за возможность ТАКОГО чтения,
  за возможность просто держать в руках и смотреть на
  ее красоту. Спасибо. <...> ^[26]

    Полгода спустя..., если позволите.
Срок, вполне достаточный для целой жизни.
А то и для двух.
   Милейшая Людмила Григорьевна.
Гутируя каждый день из прошедших двухсот семи,
Хотел бы я услышать от Вас, чему и чем я обязан ТАКОМУ потрясающему сроку.
   А также всем остальным.
     С поклоном, искренне Ваш Ханон. <...>

Милейшая Елизавета Петровна...
Это я, дерзостный Ханон, пытаюсь схватить Вас своим письмом за самый хрусталик глаза.
Давно я Вас не видел и не слышал, что даже на первый взгляд жаль, конечно. <...> Между тем, на дворе уже 20 ноября, как я слыхал, – и не только на дворе, но и на лестнице, и в коридоре, и даже страшно сказать: где ещё. – И вот, памятуя, что Вы сказали мне (в очередной раз) своим небесным голосом: в октябре будем в руках Вашу книжку держать,^{[комм. 14]} — хочу вопросить я, ну и как?.. И что, хороша ли она на рассвете?..^[27]
И прошу Вас, простите меня за полсотни лишних слов и письмо, которое я написал безо всякого умысла, а просто как трава растёт и колыхается под давлением человеческого ветра.
Напоследок нижайше прошу Вас, передавайте от меня компактный привет своему мужу и его детям. Не жалейте, каждому передавайте по штуке: в упаковке. Я ещё подвезу. Всё это у меня ещё осталось в избытке, и на следующий раз хватит.
    С поклоном, искренне Ваш беллетрист Егор Конев, на минуту высунувший руку из своего подземного андеграунда.

...Последние месяцы я нахожусь в состоянии тяжкой раздражительности, над которой только в лучшие минуты своего состояния мне удаётся взять верх, нечто вроде реванша, хотя и не самого лучшего. Кажется, теперь меня терзает не только здоровье, не только болезнь, но и они обе – вместе. Я с каждым днём слабею, из последних сил сопротивляясь и продолжая работать, работать – вопреки всему и всем. Вопреки друзьям, вопреки издателям и погоде, добрым и злым согражданам, вопреки врагам, вопреки равнодушным и всему миру – каков он есть. Всё это вместе, если сложить и посмотреть на просвет – имеет вид крайней жестокости к самому себе...
– Так было: февраль 1888 и сто двадцать лет спустя...^[6]:277

Разумеется, и я в своё время тоже жил в этом мире, и несколько одутловатых особей человеческого вида тоже предлагали мне издавать «свои» книги – за свой счёт <точно таким же образом, как через подобное унижение не раз проходил и Фридрих>. Не слишком утруждая себя прямой речью, они говорили жёваным языком бюрократа, человека без лица: за такую-то сумму денег мы готовы сделать для вас столько-то экземпляров книги... — Однако я видел кошмарную картину: за спиной у них, напряжённо дыша и поедая меня глазами, стояла плотная толпа обывателей — всех тех, кому я должен был заплатить за их потребности и удовольствия, тепло и похлёбку, жареное мясо животных и мутную пивную жижу... Ценой своей крови и мозга, ценой мучительной генерации идей я обязался обеспечить их тупое потребление? Превратить свою свежую мысль в их свежее дерьмо? – Ну что ж, неплохо, не так плохо... Должен ли я добавлять, что скорее уничтожу всякую свою книгу, партитуру или картину, чем протяну руку и пойду на сотрудничество — со стадом подонков, ходячих желудков..., прошу прощения, — людей..., вас, мои дорогие...^{:там же, стр.519}

Этот мир по праву рождения груб и вял, ему знаком только язык силы. Ничтожество обладает главным преимуществом: оно способно себя навязать. Именно это у людей и называется словом «успех» или победа. Тот же, кто не желает или не может себя навязывать – должен уйти. Известно ли вам то волшебное ощущение, когда неделями, месяцами, годами и целыми жизнями – вопреки всему и всем – продолжаешь делать свою великую работу, которая никому не нужна? – Именно так жил Фридрих Нитче последние десять лет своей жизни, оплёванный и оскорблённый издателями, читателями, друзьями и добрыми современниками. Только Уход, по воле или поневоле – может стать ответом на такую жизнь. Так же как и я, Нитче ушёл, но, к сожалению, – поневоле. И это был великий результат вашего мира, ваш результат. – Или, может быть, вы полагаете, что спустя сто, двести или тысячу лет вы непричастны к тому, что было прежде? – Ошибаетесь. Ваш мир всё тот же, он нисколько не изменился и вы – наследники по праву, всякий день продолжаете творить в точности то же самое. Тот же Нитче сегодня снова затоптан вами в дорожную пыль и завтра снова упадёт без сознания на крыльце очередного дома. – Мир, который отказывает – заслуживает только отказа... И этого не нужно страшиться... Обычный мир, в котором нет места гению – обычный мир, он не рушится и не проваливается под землю, можно даже сказать, что с ним не происходит ничего дурного... кроме будней. Посредственный мир посредственных людей, он остаётся в точности таким, каким вы его видите каждый день...^{:там же, стр.524-525}

    Милейшая Елисавета Петровна, ...и знали бы Вы, до какой степени я Вам благодарен!
  Очень забавно будет мне сейчас рассказать Вам – о Вас, трижды несравненная!..
  Вот уже с лишком два месяца прошло, как Вы, сидя за баранкой прекрасной машины «БМВ-форд-консул-джип-бугатти», сказали мне мелодичным голосом княгини П.: «в конце следующей недели мы завезём ещё Ваши книжки». ^{[комм. 15]} — Добрая княгиня как всегда не подвела. Первые три недели всё так и было: Юрий Борисович иногда звонил и извинялся, что снова не получилось, и что, стало быть, в конце следующей недели – уж наверняка случится. Ну..., ведь я же отлично понимаю, до какой степени Вы заняты.
  А в последнем письме, писанном уже Вашей царственной рукой, стояли такие нетленные слова: «доберёмся до Вас в пятницу-воскресенье». — Потом, впрочем, оборвалась и эта тонкая ниточка. Ещё один месяц прошёл безо всяких воспоминаний. Никто уже ничего не обещал и ни за что не извинялся. Потому что уже было – не за что. И это в высшей степени правильно, очень одобряю такой метод. Я же отлично понимаю, что так и должно быть.
  В последний раз (это был прекрасный месяц февраль) Вы записали кое-какие данные насчёт книжки Алле..., которую собирались посчитать... И так же пропали среди сотен прекрасных ликов..., ликов России, разумеется.
  - О..., если бы Вы знали, восхитительная Елисавета Петровна, до какой степени это важно для Настоящего Большого Художника: знать, да, именно так, ЗНАТЬ, что его дело кому-то нужно..., и по окончании большой работы видеть перед собой понимающих и надёжных людей. Каких? Ну, например..., как Митрофан Беляев у Скрябина. Или граф де Бомон у того же Сати, на худой конец... М-да. В общем, именно так всё и случилось. Передавайте же мой искренне-искренний поклон Юрию Борисовичу и его неприятному приятелю Юрию Феликсовичу.
      С поклоном лично Вам..., всё тот же мсье Мерзяев, плавно переходящий в призрак Отца Гамлета, или по его матери...

Уважаемый Юрий Феликсович!
Признаю, что получается нехорошо. Но мы были опять в Финляндии, а сейчас в Москве. У нас выставка. Возвращаемся в субботу.
Мы о Вас помним и очень надеемся на понимание.

– Хотя..., если говорить по правде, это разрушительное влияние наглядно и даже осязаемо видно – на поверхности и под кожей каждого из его рассказов, непростительно моментальных, небрежных и поспешных..., как и всей его жизни в целом. Сегодня мне очень жаль, что я не сумел вовремя, – пока это было правильно, – ткнуть пальцем в глаз, подставить дружескую ногу, или хотя бы палку в колесо велосипеда. Всё моё хвалёное участие снова прошло задним числом, глубоко задним, во времена Альфонса, которого нет и больше не будет...^[8]:73

Ну так зачем же, спрашивается, он ему понадобился, – этот пресловутый Справочник?
В конце концов, не молиться же по нему он вздумал?
Подождите немного, и я попробую кое-что кое-как объяснить. По моему скромному мнению, всякий толстенький Справочник можно использовать двумя способами. Первый – это (как принято) засунуть в него нос или пальцы ради поиска нужного адреса, а второй – это попросту на него присесть задним числом, предварительно подложив на скамейку или стул...^{:там же, стр.49}

За один час я совершил 1097 падений, что в среднем составляет около 18 и 3/8 падения в минуту. В пересчёте на расстояние, я получил 7830 падений за километр, что в общей сложности составило не менее 69 кувырков на один метр. Без ложной скромности могу считать своё достижение абсолютным мировым рекордом в области вертикального велосипедного искусства, который я задним числом посвятил светлой памяти нашего драгоценного, хотя и безвременно покинувшего нас великого велосипедиста, мсье Эрнеста Шоссона.^{:там же, стр.145}

   Спасибо Вам, Юрий!
Признаться, я впервые кому-то позавидовал - и кому! - Ликам России :)
Ваша Книжка о Сати - редчайший случай завораживающей Книги о Музыке.
Равно как и Скрябин как Лицо, конечно же.
Ну да отбросим глупую зависть - книга вышла и полетела творить своё Дело.
А я, конечно, понимаю, что 108 рассказов не совсем наша тема, в смысле
преимущественно безмысленной музыкальной аудитории <нашего издательства>, но мне так
хочется, чтобы в мире появлялись именно Такие Книги, что я готов способствовать этому...

Если Вы и «позавидовали» Ликам, то я только могу посочувствовать Эрику (себе, вестимо).
Книгу Сати со всех точек зрения можно считать НЕ ИЗДАННОЙ. И юридически, и фактически.
Я удивлён, как Вы вообще прознали об этой книге, идущей поперёк всех правил. Судите сами.
Пробный тираж 300 экз. – это не вещь, тем более «Лики» даже этой малостью почти не занимаются.
Мои связи с этим издательством условны. Смотрите сами: зам. редактора, мой единственный друг и
также единственный, кого я мог там терпеть, он Умер. Но пока он был жив, я пообещал ему принести
эту книгу в их издательство. И выполнил обещание. И постарался вытерпеть их скоромные Лики.
И не думайте, что я ругаю их «за глаза». В конце концов, я прям как палка. Мсье генеральный от меня
ещё и не такое слышал. Таким образом, если Вы пожелаете, ДАЖЕ Сати сегодня свободен для издания,
как «более подходящий» для Вашей «безмысленной музыкальной аудитории».
Забавно себе представить. Вы не находите? (я - нет, как всегда).
A PROPOS... – если говорить честно, то предмет Вашей "зависти" слишком курьёзен...
Я был бы только рад, если бы Сати вышел у Вас, но Вы... — сами отказались...
Ведь я, стыдно признаться, предлагал Вашему издательству эту книгу в 2009 году, пока
«Лики» два года ни черта не делали и только шаркали ножкой. Однако от некоей небесной девушки
(видимо, один из Ваших любимых редакторов) пришёл иезуитски вежливый отказ.
Само собой, я не удивился, хорошо зная, какое ко мне отношение в академических кругах. <...>
— На данный момент у меня в полном распоряжении находится четыре готовых макета книг
(включая Скрябин как лицо, сильно переделанная вторая редакция
и знакомые Вам Воспоминания задним числом). Можете издать, если хотите.
при (не)желании этот абзац можно рассматривать как чистую провокацию,^[25] само собой...^{[комм. 16]}

Дорогой Юра, спасибо за доверительное письмо.
Кое в чем я должна (должна?) Вас переубедить (если это возможно).
Вы даже представить себе не можете, что Вас (В-А-С !) цитирует молодая
музыковедческая поросль в своих дипломных и курсовых работах.
Мой краткий рассказ будет напичкан словами, Вами давно забытыми ("кафедра", "диплом" и пр.).
Ну вот, на заседании кафедры в марте, когда выпускники отчитывались
о готовности дипломных работ к защите, "на ковер" вышла некая девушка
с темой Сати Sports et Divertissements (ее облик и манера речи не сулили
ни малейшего понимания, за что взялась) и стала называть Ваше имя
в корпусе той литературы, на которую она ориентируется в своем исследовании.
Я, признаться, оторопела.
Просто "увидела" Вас в плотном академическом кольце со всеми ее ритуалами.
Смешно, правда?
Но вот Вам доказательство того, что Вы - классик. Вам это нравится?
Хотела написать об этом на свежую голову, да поколоритней, но вот пришлось на усталую...

...вчера я разговаривала с Таировой. Она читала Вашу книгу "Воспоминания задним числом" – сказала, что ничего подобного в жизни не читала – что это исключительное явление – что никогда ничего не предлагала Вам, потому что считала: ТАКОЙ автор вправе САМ выбирать, с кем хочет сотрудничать – что знает о Вашем способе работы (изготовление своего макета) – что никогда ни с кем не обсуждала Вас – что на книжной выставке (где таковая происходила, я забыла) стенд её издательства находился рядом со стендом "Ликов" и те говорили, что рады сотрудничеству с Вами – что обязательно прочитает "Скрябина" – и что вовсе не нуждается ни в чьих характеристиках или предварительных показах фрагментов, чтобы понять, каков "Альфонс, которого не было"... – и наконец, что в ближайшие дни готова обсудить издание книги, если на то будет желание Автора...^{[комм. 17]}

– Почти всегда рядом с Вашим именем возникают имена Эрика Сати и Александра Скрябина. Какое влияние оказали они на Вас и можно ли считать, что Вы продолжаете или развиваете их идеи?
– Благодарю Вас, мсье, за этот бородатый вопрос, которому я в любом случае рад. Мне и в самом деле очень приятно каждый раз слышать, что имена Сати и Скрябина почти всегда «возникают». Именно так, сами возникают, наподобие нимба вокруг моей головы. Видимо, в какой-то момент я настолько приучил их «возникать», что теперь уже без них – не существую, приняв завидную форму Святой Троицы: ХСС (Ханон Соловьёв-Савояров). И кроме шуток, через всю жизнь – это два моих друга, за неимением живых. Вот уже почти тридцать моих лет прошло с ними в ежедневном диалоге, то один позвонит, то другой напишет, вот и всё моё повседневное общение... И главное: не впустую! – главным артефактом этого диалога на сегодняшний день служат два моих толстых талмуда: «Скрябин как лицо» и «Воспоминания задним числом», каждый из которых в своём роде – исторический прецедент. Строго говоря, обе эти книги и есть – застывшая масса этого неприлично длинного диалога...^[31]:5

Да, простите, только теперь я понял: как нужно отвечать на Ваш вопрос... И читать, и смотреть, и слушать – всё это в наибольшей степени – потребление. А всё моё чтение и смотрение – как правило, связано <напротив> с работой, в процессе работы и в качестве вспомогательного костыля. Ведь я работаю всё время. Каждый день. Месяцами и годами. И это вовсе не фигура речи. Обратите внимание: такой 600-страничный фолиант, как «Воспоминания задним числом» я написал за три месяца. С недавно законченной книгой «Альфонс которого не было» (это первая книга Альфонса Алле на русском языке) провозился немногим больше. Кто понимает, тот сможет оценить плотность труда... У меня нет выходных или отпусков. Я никуда не езжу и не хожу. Мой круг общения – у́же узкого, пять пальцев руки (да и то – левой). Таким образом, я являюсь классическим представителем рода тараканов – и спрашивать у меня: что я «читаю, слушаю, смотрю» – не имеет смысла. Прежде всего, я шевелю усами. И это – практически всё, что я делаю для вашего мира, люди. Пожалуй, здесь пора остановиться...^[31]:8

Да, и в самом деле, на первый взгляд очень странная идея для «каноника» – сделать книжку легендарного французского юмориста, настоящего фигляра, игрока словами, каким был Альфонс (понятное дело, при такой работе мне очень пригодился мой дед, внутренний Савояров). Однако если Вы читали «Воспоминания задним числом» – часть вопросов сразу отпадает. Альфонс – земляк и старший приятель Эрика Сати..., и никто (да-да!) за всю жизнь не оказал на него большего влияния! – хотя лично они общались всего четыре-пять лет, а потом разругались навсегда. И тем не менее – до конца жизни за Сати как шлейф тянулась кличка: его называли – «Альфонсом Алле музыки». Понимаете, это его так оскорбить пытались, умаляя его значение: мол, это всё ерунда, блеф, несерьёзно. Таким образом, первая часть моего пути понятна – как я дошёл до Альфонса...^[31]:8-9

Позором для отечественного музыковедения было практически полное — за исключением одной довольно краткой и весьма ангажированной работы Г.Филенко — игнорирование личности гениального Эрика Альфреда Лесли Сати (1866-1925), великого композитора и властителя умов. Ведь без Сати не было бы и Дебюсси (в значительной мере), и Равеля, и композиторов «Шестёрки», и Анри Соге сотоварищи, и испанского классика Федерико Момпу, и Мортона Фелдмана, и Говарда Скемптона, и кое-чего из Джона Кейджа, и музыки ambient, и самой идеи музыкального сопровождения рекламных роликов (хотя в это трудно поверить), и поп-минимализма (типа Яна Тирсена или Вима Мертенса), — это, если говорить только о влиянии, не заостряя внимание на конкретно самой музыке эксцентричного француза. В-общем, что и говорить, любая мало-мальски значимая работа на русском языке о Сати сейчас на вес, предположим, платины. Тем более та, которая представлена в настоящей рецензии — подкупающее, прежде всего, толщиной (а речь идёт об объёме, превышающем 6 сотен страниц), литературное изыскание Юрия Феликсовича Соловьева-Савоярова, или, как он себя называет, Юрия Ханона «Воспоминания задним числом». Впрочем, точное название труда, сразу повергающее читателя в недоумение, звучит так: «Эрик Сати// Юрий Ханон// Воспоминания задним числом». Где тут автор?..^[32]:108

При чтении книги первым делом бросается в глаза перегруженность текста — длинные предложения с обильным количеством сложных оборотов, уточнений, синонимов. Такое ощущение, что автор намеренно усложняет текст, чтобы «пробирание» по нему было подобно проходу через джунгли, когда для того, чтобы сделать следующий шаг, нужно траву и ветви порубить топором. Когда-то подобным образом поступал французский (!) философ Р.Генон — он намеренно усложнял свой язык, чтобы неподготовленный читатель в его текстах не разбирался...^[32]:110

В послесловии меняется язык, становясь публицистическим, жёстким и грубым: «как свежее дерьмо» (да-да, ровно таким он и становится), «в качестве приращения задницы», «ублюдки кланового сознания» и подобные им словосочетания входят в диссонанс с заявленным стилем (туда же можно отнести и «добродушные» наставления читателям: «сидите молча, если хватит способностей хотя бы на этот скромный поступок»). Впервые ироничную стилизацию сменяет местами совершенно гневливый монолог одинокого и непонятого человека в твёрдом ороговевшем футляре, каким был Сати, каким является и Ханон...^[32]:111

      Дорогой Юрий Ханон,
   будьте добры простить меня, что я с опозданием благодарю вас за такие прекрасные и
      такие любезные посылки, которые Вы имели милость передать мне
  через Ольгу Бичурину, но у меня было много личных проблем, ^{[комм. 19]}
      которые мне мешали до настоящего момента.
   Не разговаривая, к сожалению, по-русски, и не имея, следовательно,
      возможности расшифровать Вашу книгу, я очень оценила
   в любом случае красоту презентации и оформление <...>
      Ваши ценные предметы будут вечно храниться во Французских
   Национальных Архивах, которым мы подарили нашу значительную коллекцию, посвящённую нашему любимому композитору.
Ещё раз тысяча спасибо и все мои пожелания успеха и счастливых дней в будущем новом году, который скоро начнётся.
               Сердечно к Вам, Орнелла Вольта.

Сейчас я не стану подробно и последовательно разбирать или освещать сказанное выше, равно как и ниже. Довольно с меня того, что я (безусловно, чужой среди вас), оставил отдельные фрагменты своих открытий и целые части развёрнутой системы в таких книгах как «Чёрные Аллеи», «Три инвалида» и ещё один... нескромный трёхтомник в трёх томах, не имеющий себе равных. Все эти работы, неоднократно оболганные вами (в лице ничтожных обывателей, людей нормы, в том числе называющих себя «издателями»), дают мне сегодня полное основание пренебречь пустыми деталями и доказательствами, чтобы говорить с высоты Нового системного Знания. И в самом деле, почему бы и не попробовать, принимая во внимание, что оно уже есть? Хотя бы напоследок. К примеру, если хотя бы немного..., совсем немного приподнять голову. Или хотя бы глаза, если голова уже совсем не приподнимается. И тогда, чем чёрт не шутит? – может быть, после привычной повседневной картины мира, людей, истории... внезапно (в смысле, неожиданно) появится нечто ещё. Хотя бы немножко, краем зрения зацепить тень... призрак. Например, призрак свободы.^[34]:585

Экстравагантность книги и автора(ов?) мы оценили. Но если книга уже готова, т.е. сверстана, то издательского интереса и работы для издателя тут нет. Кроме того, стоимость книги «Воспоминания задним числом» в OZON’е говорит о том, что аналогичный проект нашему скромному издательству не потянуть. Творчество французских минималистов для нас любопытно, но не в первую очередь. А вот если бы Ю.Ханон написал книгу о своём деде М.Савоярове - это было бы очень для нас как издателей интересно.^{[комм. 20]}
-- С уважением, ген. директор В.Ф.Свиньин.

Лукав и зол. К тому ж умён как чёрт.
Став реформатором двадцатого столетья,
Из музыки на полстолетья стёрт.
Но всё ж сейчас приобретает долголетье.
Его химера-слава. Предтеча стилей.
А много проще — был обычным сыном звёзд.
В посредственности копошиться был бессилен,
Играя в кабаре (проклятый «Чёрный кот»!)
Из звуков, музыкальных эмбрионов,
Потом родятся и Стравинский, и Равель.
Но ведь никто не слышал ЕГО стонов —
Их заглушил кабацкий пьяный хмель...^[36]

Сегодня, сейчас на земле пишутся живые нездешние книги. Рано ещё забывать о мире. ЛЛ.

   В День получения с нáрочным книги Юрия Ханона
     «Воспоминания задним числом»

Начнём обратный круг, уже в который раз,
И снова не дойдём до смертного конца,
Закончит хоровод движение без нас,
И бабочку стряхнёт летящая пыльца.
   Приходит наугад самскары перепев,
   Воздушен и легок, затейлив, как трава,
   Опять разинул пасть одну двуглавый лев,
   И скрылась в ней моя другая голова.
Что в имени моём тебе или ему, ^[37]
Я мимо пролетел моей чужой страны,
Успев набить ботвой железную суму,
Под дробный звук псалма и блеянье зурны.
   И вот опять сижу за праздничным столом,
   И яства лезут в рот ликующей толпой,
   Мне, выпив, закусить опять сегодня влом,
   Особенно сейчас, особенно с тобой.
Лежит тяжёлый том, и давит мне на грудь,
Как давит на поля тяжёлый небосвод.
И всё же я скажу, совсем не в этом суть,
А в том что кто-то ТУТ из ТАМ, уже живёт.
               ( 31 июля 2013 ) ^[38]

Накануне из Петербурга получил самый загадочный и лучший подарок в своей (до-о-олгой) жизни.
Новое издание «Гримера и Музы». «Центр Средней Музыки».
Издание умо помрачительное — нежданное и полное загадок.
Автор издания — ЮРИЙ ХАНОН (Юрий Хано́н, р. 16 июня 1965, Ленинград — советский и российский композитор, первый лауреат Европейского Оскара (1988) и дипломант российской премии «Ника» за 1989 год, внук Михаила Савоярова, «короля эксцентрики» в 1910-годы).
Чтобы получить представление о гениальном композиторе и писателе, достаточно было послушать музыку к фильму Сокурова «Дни Затмения», посмотреть балет «Средний дуэт» Юрия Ханона в постановке Алексея Ратманского или прочитать две великих книги о Сати и Скрябине, написанные Юрием Ханоном (Юха).

Предвидев вопрос о книге Юрия Ханона «Воспоминания задним числом», хочу сказать, что при всём при том, что Юрий Ханон — очень хороший человек и достойный композитор, отношение к этой книге у меня достаточно резкое. Узнавать по ней о Сати всё равно, что учить российскую историю по романам Пикуля. Этот жанр я бы назвала так: «Я проснулся и понял, что Эрик Сати — это я, и на меня снизошло».^{[комм. 22]} Если хотите узнать об Эрике Сати, то нужна книга Мэри Дэвис, хотите фантазий — то подойдёт Ханон.^[41]

Справедливость требует отметить, что за годы, прошедшие с момента написания данной рецензии (порядка семи), русскоязычная библиография Сати пополнилась, по меньшей мере, двумя значимыми наименованиями: это перевод заметок и писем Эрика Сати, а также воспоминаний о нём, осуществлённый блестящим транслятором Валерием Кисловым (которому наши книжные полки обязаны возможностью появления на них ряда литературных — само собой — произведений Жоржа Перека, Раймона Кено, Альфреда Жарри, Пабло Пикассо),^[42] и довольно академичная <переводная> монография Мэри Дэвис «Эрик Сати».^[43] — Уже, кажется, не так позорно? (Нет, всё ещё позорно). Вместе с тем, за годы, прошедшие с момента написания данной рецензии (порядка семи), ценность «Воспоминаний» (задним числом) обнажилась со всей бесстыдной откровенностью: что ни говори, это действительно крайне своеобразная, сложная и ни на что не похожая книга, которая возвышается над музыковедческими штудиями своей непреходящей литературной ценностью; рассказывая о загадке Сати, приоткрывает тайну Ханона, а живописуя перипетии в напряжённых отношениях внутри музыкантского сообщества из одной ушедшей уже в безвозвратное прошлое эпохи, создаёт проекцию на современный музыкальный мир, нравы и повадки обитателей которого отнюдь не стали более веротерпимыми и вегетарианскими, а, напротив, только закалились, что твоя сталь. И тут хочется добавить и ещё что-то, но ведь всё уже <давно> сказано: ... и скорее, чем здесь, — там ...